Запрещенные слова. книга 2

Глава двенадцатая

Я смотрю на календарь и не могу поверить, что уже - пятница.

Прошло три дня с тех пор, как он улетел. Три дня, которые растянулись в мучительную, бесконечную вечность. Наш мир, который еще в воскресенье казался таким реальным и осязаемым, теперь сжался до размеров экрана телефона и пятичасовой разницы во времени, которая легла между нами, как пропасть.

Казалось бы - это же всего пять часов. У нас даже есть общий для нас обоих отрезов времени, когда мы бодрствуем. Но в это время - мы оба на работе, оба пытаемся делать то, ради чего взбирались так высоко. А потом - то я уже сплю, а он только возвращается в номер, то я проснулась, а он еще спит.

Наша связь держится в основном на переписках. На обмене рваными, короткими сообщениями, которые прилетают в самое неподходящее время - когда у меня глубокая ночь, а у него разгар рабочего дня, или наоборот. Он пишет, что у них там полный пиздец. Что он почти не спит, что проблема с процессорами оказалась гораздо серьезнее, чем они думали. Его сообщения - сухие, деловые, полные технических терминов, которые я даже не пытаюсь понять. В них нет ни прежней иронии, ни флирта. Только свинцовая усталость.

Мы созванивались всего один раз, во вторник. Я проснулась среди ночи от его звонка, схватила телефон, как утопающий хватается за спасательный круг. И даже не сразу узнала его голос - таким сухим он был, а еще - глухим от усталости. Слава говорил что-то о калибровке, о сбоях в системе, а я слышала только, как он зевает и едва ворочает языком.

Он буквально засыпал на ходу.

— Спи, - сказала я, и мой голос прозвучал на удивление ровно. - Не нужно звонить, если у тебя нет сил. Я все понимаю.

— Прости, Би, - пробормотал он. - Я… завтра…

И не договорил - я услышала ровное, глубокое дыхание на том конце связи.

Я еще несколько минут лежала вот так, прижимая телефон к уху крепко-крепко, слушая его сон, а потом тихо сбросила вызов. Я знаю, как ему так сложно. Правда. Я говорю ему, что он не обязан быть на связи двадцать четыре на семь, что работа - это важно, тем более, когда на кону, без преувеличения, проект, в который вложено слишком много, чтобы пережить его потеряю безболезненно. Но когда кладу телефон на тумбочку, меня накрывает волна такой острой, детской обиды, что становится трудно дышать. Я все понимаю. Кроме одного. Она ведь тоже где-то там, рядом - видит его уставшим, взъерошенным, настоящим. Возможно, пользуется возможностью и носит ему кофе? Кладет руку на плечо, чтобы поддержать? Ужинает с ним в отеле после долгого, изматывающего дня?

Эти мысли - как яд, разъедают изнутри.

И единственное противоядие, которое я знаю - это работа.

Ныряю в нее с новой силой, как в омут.

В среду иду к Орлову. Без страха и сомнений выкладываю на его стол свой план - тот самый, о наставничестве, о возвращении незаслуженно сокращенных сотрудников. Отстаиваю каждый пункт, хотя Орлов не щадит - задает много уточняющих вопросов, как будто хочет убедиться, что я действительно отлично в этом всем плаваю.

— Хорошо, - говорит, когда я заканчиваю, и слегка хлопает ладонью по краю стола. - Я утверждаю. Бюджет, ресурсы, полномочия — все ваше, Майя Валентиновна. Даю вам полный карт-бланш. Удивите меня еще раз, Франковская.

И я удивляю. В первую очередь, саму себя. Последние два дня буквально живу в офисе. Мой кабинет превратился в штаб-квартиру нового проекта. Я провожу совещания, составляю списки, звоню людям, которых еще месяц назад моя же компания вышвырнула на улицу. Сначала я слышу в их голосах недоверие, потом - удивление, а потом - робкую, но настоящую надежду. И это чувство - что я могу исправить несправедливость, - дает силы двигаться дальше. А еще - помогает не думать, не ждать и не сходить с ума.

В моей приемной теперь тихо. Слишком тихо. На месте Амины, моей вечно смеющейся, острой на язык помощницы, теперь сидит Маша. Девочка с огромными, испуганными глазами и дипломом с отличием. Она - идеальная помощница. Исполнительная, ответственная, предугадывающая мои желания на полшага вперед. Она варит идеальный кофе, ее отчеты - образец безупречности. Но она - не Амина.

Амина тоже пока рядом - передает дела, вводит в курс дела, но это все равно уже не то. Через неделю она уйдет окончательно. И каждый раз, когда я смотрю на них - на свою расцветшую в материнстве, счастливую помощницу, почти подругу, и на эту тихую, испуганную мышку, меня накрывает волна паники. Я теряю не просто помощницу. Я теряю верного союзника, свои глаза и уши. Человека, который понимал меня без слов. И когда она уйдет, я останусь здесь совсем одна.

Я гоню от себя эти мысли и погружаюсь в работу, как в ледяную воду - отрезвляющую и не дающую утонуть в жалости к себе.

И повторяю как мантру: «Я сильная, я справлюсь».

День катится по накатанной колее, и единственное, что немного вытягивает меня из рутины - сообщение от Славы: «Допиливаем. Весь день буду без связи. Не скучай, Би».

Но я уже очень-очень скучаю.

Настолько сильно, что не решаюсь ничего ему ответить, потому что боюсь сорваться и накатать ему «Собор Парижской богоматери» в СМСках.

Когда возвращаюсь с обеда (на десять минут раньше времени), в приемной меня уже ждет Светлана - личная, чопорная, похожая на восковую фигуру, помощница Резника. В ее руках - папка. Я сдержано ей киваю, жестом предлагаю зайти за мной в кабинет.

Остается только догадываться, что за очередную бомбу замедленного действия передал мне генеральный. Я надеялась, что хотя бы после очевидного поглаживания против шерсти на последнем совещании, Резник ненадолго оставит меня в покое, но, по всей видимости, нет.

— Майя Валентиновна, - голос у Светланы шелестящий и сухой, неприятный. Хорошо, что стою вполоборота и она не может видеть, как я морщу нос. — Вам. Из Аппарата Правительства.

Она кладет несколько листов мне на стол и удаляется, оставив за собой шлейф слишком сладких духов и дурных предчувствий.

Я разглядываю страницы, и сердце начинает биться в тревожном, рваном ритме. Аппарат Правительства. Это - уровень, на котором играют по-крупному.

Территория Павла Форварда.

Усаживаюсь в кресло, беру листы, пробегаю взглядом по строчкам.

Это строго официальное письмо, адресованное совету директоров NEXOR Motors. И чем больше я вчитываюсь, тем сильнее дрожат мои пальцы.

Речь идет о запуске новой, флагманской государственной программы - «Синергия-2030». Стратегическое партнерство между правительством и ведущими технологическими компаниями. Инновационный кластер. Многомиллиардные госконтракты. Налоговые льготы. Для NEXOR Motors это - главный приз года, джекпот, который может определить наше будущее на десятилетия вперед. Очень-очень сытое будущее, полное перспектив, без преувеличения, международного уровня.

Взгляд доходит до последнего абзаца.

Я сглатываю. На секунду жмурюсь - и читаю снова.

В письме, черным по белому, прописано условие. Межведомственная комиссия по реализации проекта «Синергия-2030», впечатленная уровнем подготовки и стратегическим видением, продемонстрированным на последней конференции, настаивает, чтобы куратором и главным представителем от NEXOR Motors в рабочей группе была назначена… Майя Валентиновна Франковская.

А в самом низу, под списком членов комиссии от правительства, стоит размашистая подпись и должность: «Председатель комиссии П. Д. Форвард».

Я даже переварить это не успеваю, когда начинает оглушительно выть телефон.

Рингтон на Резника я так и не сменила - со временем начало казаться, что ничего лучше я уже все равно не придумаю.

— Франковская, зайдите ко мне. Срочно.

В переговорной уже все в сборе. Резник во главе стола, с черны как туча лицом. По видеосвязи на огромном экране - Орлов. Его лицо, наоборот, светится от удовольствия.

— Майя Валентиновна, - начинает он, не дожидаясь, пока сяду. - Поздравляю. Это, без преувеличения, огромный рывок. Не только ваш, но и всей компании. Это невероятный кредит доверия, выданный всем нам и…

Он замолкает, но я чувствую не произнесенное, но повисшее в воздухе: «Главное теперь ничего не просрать». Внутри зреет гадкий мерзкий синдром самозванца. Проклятый Форвард. Меня выбрали потому что я заслуживаю, или потому что он решил попытаться добраться до меня другим способом? Как мне теперь это узнать?

— Я… не уверена, что справлюсь, - говорю, откашлявшись, предпринимая отчаянную попытку вырваться из капкана. - Это слишком высокий уровень ответственности. Возможно, есть более удачная кандидатура на…

— Не обсуждается, - отрезает Орлов. - Я уже связался с Павлом Дмитриевичем, и он был предельно ясен, когда настаивал именно на вашей кандидатуре. И более че подробно описал все ваши профессиональные качества, Майя Валентиновна, на которые делает ставку. И в этом я с ним полностью солидарен. Владимир Эдуардович, - он переводит взгляд на Резника, - в течение часа жду от приказ о назначении Франковской.

Резник молчит. Его челюсти так плотно сжаты, что на скулах ходят желваки. Он даже не особо старается прикрыть кипящую ненависть направленную в меня буквально всем его нутром.

Его обошли. Его, генерального директора, унизили, предпочтя его подчиненную.

Если бы я не была настолько выбита из колеи, то записала бы это на свой счет в нашей с ним необъявленой войне. Возможно, позже, когда мой мозг перестанет сбоить, я рассмотрю картину под други узлом и увижу, что это просто… работа, а совсе не лазейка Форварда-старшего, через которую он меня достал.

— Приказ будет у вас, Кирилл Семенович, - цедит Резник, все еще не глядя в мою сторону.

Короткое совещание заканчивается: экран гаснет, Резник вылетает со скоростью пули. Я остаюсь в переговорной одна. Смотрю на свое отражение в темном экране и пытаюсь разобраться хотя бы с тем, что чувствую. Амбиции ликуют - это невероятный карьерный взлет, о котором я не могла и мечтать. Но интуиция кричит о том, что цветы и конфеты закончились, и теперь с Форвардом нужно быть максимально осторожной.

Я возвращаюсь в кабинет. Через пятнадцать минут Маша кладет мне на стол подписанный Резником приказ о моем назначении. Я пытаюсь представить, с какими выражением лица он его подписывал, пытаюсь нащупать триумф, за который смогу ухватиться как за спасательную соломинку, чтобы не думать, что будет дальше. Но все равно не понимаю - это моя победа или мой приговор?

Как я скажу об этом Славе? Как объясню, что теперь я вынуждена работать в одной команде с его отцом? Что пока он за тысячи километров отсюда (с Алиной Вольской), я - здесь, буду вынуждена работать с его отцом?

Дверь в кабинет тихо открывается, и в проеме появляется Маша. В ее руках - увесистая стопка распечаток, толстая, как том «Властелина колец».

— Майя Валентиновна, - ее голос - тихий, почти испуганный шепот. — Это… первые материалы по новому проекту. Из приемной Орлова прислали. Сказали, будет еще.

Она кладет стопку мне на стол и тут же исчезает, чтобы через минуту вернуться с новой. И еще. И еще. Она носит эти бумаги, как муравей, таскающий в свой муравейник неподъемные травинки. Одна за другой, они ложатся на мой стол, вырастая в бумажную глыбу, которая, кажется, вот-вот похоронит меня под собой.

Я смотрю на эту гору, и у меня начинает кружиться голова. Я никогда не пасовала перед работой, всегда с удовольствием хваталась за любой вызов, потому что всегда росла, пока решала очередную непосильную задачу. А сейчас чувствую неприятную волну паники.

Мне срочно нужен кофе. Крепкий, черный, без сахара.

Мне нужно что-то, что вернет меня в реальность, что заставит мозг работать.

— Маша, - смотрю в спину семенящей из моего кабинета новенькой, и слова звучат резче, чем хотелось бы. - Сделай кофе, пожалуйста.

— Да, конечно, Майя Валентиновна, - она испуганно вздрагивает, и тут же скрывается за дверью.

Я закрываю глаза и тру виски. Амине я о таком даже не напоминала - она всегда сама чувствовала, что мне нужно и в какой пропорции. Она бы вошла в кабинет с двумя чашками дымящегося эспрессо и молча поставила одну передо мной. Она бы точно знала, что сейчас мне нужны не слова, а кофеин и минута тишины. Но Амины нет. И от этого осознания становится еще более одиноко.

Я мысленно отсчитываю до трех… и заставляю себя взять верхний лист из стопки. «Концепция стратегического партнерства «Синергия-2030». Я начинаю читать, и чем глубже погружаюсь в этот сухой, казенный текст, тем яснее понимаю масштаб. И тот «маленький факт», что соскочить со всего этого быстро и безболезненно, точно не получится.

Мне предстоит быть не просто координатором.

Я - архитектор. Я должна разработать «дорожную карту» нашего партнерства с государством. Определить цели, этапы, ключевые показатели. Согласовать нашу кадровую, социальную, образовательную политику с целями этой программы. И это не просто тактика с плавающими границами, а целая стратегия. А еще - игра на самом высоком, почти запредельном уровне.

И каждая строчка, каждый пункт этой «дорожной карты» должен быть согласован и утвержден с председателем комиссии - Павлом Форвардом. А это означает бесконечные встречи, совещания и обсуждения. Заранее чувствую себя лягушкой под микроскопом. Каждый мой шаг, каждое слово, каждое решение Форвард имеет право анализировать, оценивать и препарировать с особой строгостью. Я перерываю почти всю стопку, но буквально каждый пункт так или иначе тянется от меня - к нему. Он будет моим экзаменатором, возможно, оппонентом. И, конечно партнером, который так же заинтересован в наилучшей реализации проекта настолько колоссального масштаба.

И как вишенка на торте - на экране моего телефона всплывает входящий вызов от Форварда.

Собственной персоной.

Секунду малодушно жду, когда ему надоест, но потом понимаю, что это абсолютно страусиная позиция. Что толку, если я не возьму трубку сейчас? Он перезвонит через пять минут.

— Майя Валентиновна? Павел Форвард. Не отвлекаю?

Его голос, как всегда, спокойный и уверенный, с легкими бархатными нотками. В нем нет и тени того напряжения, которое сейчас разрывает меня на части.

— Нет, - заставляя себя говорить ровно. - Как раз изучаю материалы по проекту.

— Вот как? - В его голосе слышится улыбка. - И какие первые впечатления? Не испугались масштаба?

— Масштаб меня не пугает, Павел Дмитриевич, - отвечаю, слегка удивляясь собственной смелости. - Меня пугает отсутствие четко прописанных критериев оценки эффективности. Пока что это слишком… концептуально.

— Браво, - готова поклясться, что он даже пару раз хлопнул в ладоши - наверное, разговаривает со мной по громкой связи. - Знал, что я в вас не ошибся. Вы видите суть, Майя, а не обертку. Большинство утонуло бы в этих формулировках, а вы сразу нащупали слабое место. Именно разработкой этих критериев мы с вами и займемся. В первую очередь.

Я молчу, не зная, что ответить на этот неожиданный комплимент, который ощущается максимально… странно. Хотя бы потому, что Форвард не делает ничего такого - он просто хвалит мои профессиональные качества. Точно так же, как недавно хвалил Орлов.

Только Орлов перед этим не заваливал тебя цветами, конфетами и попытками организовать свидание.

И, конечно, Орлов - не отец парня, с которым я трахаюсь.

— Я, собственно, звоню не только для этого, - продолжает Форвард, и его тон снова становится легким, почти небрежным. - Хочу пригласить вас завтра на первое, установочное заседание с представителями профильных министерств. В десять утра. У нас, в Доме с Колоннами.

Я замираю с чашкой кофе примерно на полпути ко рту. Завтра? Так быстро?

— Я не уверена, что готова. Я же вот буквально только что получила документы…

Это чистая правда. Чтобы вникнуть во все это - мне понадобится по меньшей мере сутки. Не говоря уже о том, чтобы составить хотя бы какие-то черновые наработки.

— Вам и не нужно быть готовой, - снова слышу легкую улыбку в его голове. - Ваша задача — слушать и вникать. Знакомиться с игроками. Понимать расстановку сил. А говорить буду я. Но мне нужно, чтобы вы были рядом. Чтобы они видели, кто представляет NEXOR Motors. И привыкали к вашему лицу.

Форвард говорит так, будто это - само собой разумеющееся. Будто у меня нет выбора.

Но его действительно нет.

— И еще, - добавляет с легкими дразнящими нотками. Или… мне просто кажется? - Советую хорошо позавтракать. Это будет долго. И невыносимо скучно. Но такова цена больших игр, Майя.

Я благодарю его за совет.

Он говорит, что пришлет мне время и номер зала сообщением, и закажет для меня пропуск, желает приятного вечера и кладет трубку.

Сегодня из офиса я выхожу, когда город уже начинает погружаться в горячую южную ночь. На часах - почти девять. Я так основательно утонула в бесконечных бумагах по «Синергии», пытаясь нащупать в них интересные для себя ниточки, что в итоге забыла, что должна была отпустить Машу. И моя новая помощница, как верный Санчо Панса, так и торчала в приемной, ожидая отмашки, не рискнув даже пикнуть о том, что ее рабочий день вообще-то закончился еще несколько часов назад

Моя голова гудит от информации и сложных, многоуровневых формулировок. Но эта усталость почти приятная, как после изнурительной тренировки. Несмотря на крайне странный и все еще слегка пугающий меня бэкграунд, я чувствую, как заново «расцветает» мой мозг. Чувствую профессиональный азарт, который в последнее время начал атрофироваться под гнетом офисных интриг.

Пока иду к «Медузе» под аккомпанемент стука собственных каблуков, достаю телефон. Нахожу нашу со Славой переписку. Перечитываю наши последние сообщения - и мое сердце сжимается в тугой, болезненный комок. Они… односложные. Суховатые. Носят сугубо информативный характер. Я понимаю, что он там очень занят, потому что привык выкладываться на все сто, и в этом мы с ним полностью похожи. Но мне все равно не хватает тех наших переписок… о книгах, фильмах и обо всем на свете.

Сажусь в салон, включаю музыку. Отсчитываю время вперед, на плюс пять. Господи, у него там уже третий час ночи. Слава, наверное, десятый сон видит. Уставший и вымотанный. Представляю, как он лежит в огромной, холодной гостиничной кровати - со скомканным у талии покрывалом, с заброшенной за голову рукой, дышит ровно и уверенно. Я провела с ним всего одну ночь в одной постели, но уверена, что вот так он спит почти всегда.

Один… или нет?

Трясу головой, отгоняя эту ядовитую мысль. Я не должна так думать. Я должна ему верить. Теперь, когда я точно знаю, где он проводил все те вечера, когда не отвечал на мои сообщения, нет ни единого повода для сомнений. Даже если у Вольской номер через стенку. Даже если она… вдруг решит заглянуть к нему в гости в шелковом халате на голое тело и с бутылкой шампанского.

Господи, Май, перестань, черт подери, себя накручивать!

Я несколько раз порываюсь ему написать. Простое: «Как ты там, мой уставший Дубровский?». Но тогда придется рассказать и про Форварда, и всю эту кашу, в которой мне придется вариться с ним… бог знает сколько времени. А как о таком рассказать по телефону? Как объяснить всю сложность и двусмысленность ситуации в нескольких сообщениях? Вспоминаю свою собственную реакцию на их с Алиной совместную командировку - и становится дурно. Слава в своем праве подумать то же самое. Мне ужасно страшно, что какие бы слова я в итоге не подобрала, он все равно услышит только: «Я буду долго-долго работать с твоим отцом». Взбесится, потребует прекратить.

И… это разрушит все. Потому что, господи… я не готова выбирать между любимым человеком и… работой всей своей жизни.

Убираю телефон в сумку. Разберусь с этим потом. Возможно, когда он найдет время позвонить больше чем на пару минут, чтобы сказать, как его «заебали эти безрукие…».

Когда подъезжаю к своему дому и уже собираюсь спускать «Медузу» на парковку, замечаю в тени деревьев знакомый хищный силуэт черного внедорожника.

Это машина Григорьева. И Сашка стоит рядом - курит, и оранжевый огонек сигареты вспыхивает и гаснет в темноте, как светлячок. Он сначала как будто даже меня не видит - смотрит куда-то в сторону, напряженный так сильно, что я угадываю это просто по тому, как двигается его рука, когда он снова и снова подносит фильтр к губам.

После того нашего откровенного разговора, мы больше не виделись. Звонки и переписки так же сами собой сошли на нет. Кажется, мы сказали друг другу достаточно, чтобы окончательно расставить точки над «i» и поддерживать даже простое дружеское общение вдруг стало невероятно сложно.

Просто так, с бухты барахты, просто чтобы снова поговорить о жизни, Григорьев ни за что бы не появился. По крайней мере точно - не без приглашения. Он всегда был чуть ли не самым деликатным из всех моих знакомых.

— Саш? - зову его по имения. - Ты что здесь делаешь?

Он вздрагивает, оборачивается. В тусклом свете фонаря вижу его уставшее, с темными кругами под глазами лицо.

— Привет, Пчелка. - Сакшка криво усмехается, но улыбка даже близко не касается его глаз. - Жду тебя.

— И… давно ждешь?

— Примерно… - Бросает взгляд на часы, мотает головой. - Не важно. Так и подумал, что ты как обычно, спасаешь мир в своем офисе.

Он делает последнюю, глубокую затяжку и бросает сигарету на асфальт, придавливая ее носком туфли.

— Что-то случилось? - Идиотский вопрос, потому что «случился пиздец» - написано буквально у него поперек лица. Подхожу ближе. - Выглядишь хреново, Григорьев.

— Чувствую себя так же, - он вздыхает, проводит рукой по волосам. — Майя, мне… нужна твоя помощь. Прости, я реально просто больше не знаю…

Он спотыкается на полуслове, а я замечаю движение на заднем сиденье его машины. Там, свернувшись калачиком под пледом, спит Кирилл. Он всегда казался мне достаточно рослым для своих семи лет, но сейчас выглядит крохотным зайцем.

— Юля привезла его вчера вечером, - глухо объясняет Саша, проследив за моим взглядом. - Просто… сунула мне в руки и уехала. Она была вообще не в себе, Пчелка. Кажется, пьяная. Несла какую-то чушь про то, что устала все это вывозить.

Я смотрю на спящего Кирюху, и сердце сжимается от жалости.

— Вчера? - переспрашиваю не просто так. Насколько я помню из его рассказов - в правдивости которых у меня нет ни единой причины сомневаться - Сашка воевал с ней даже за право провести с сыном хотя бы час. И то - под ее строгим надзором. А теперь - оставила на сутки? - И… она как-то это объяснила?

— Она просто исчезла. - Он снова достает сигарету, но не закуривает, а просто вертит ее в пальцах. — Не отвечает на звонки, на сообщения. Дома ее нет. Я не знаю, где она, Майя. И я, блять, не знаю, что делать.

Замечаю в его глазах растерянность. И какую-то отчаянную, мужскую беспомощность, из-за которой хочется его обнять.

— У меня рейс завтра днем, Пчелка. - Он с трудом выдыхает воздух через стиснутые зубы. - Я не могу его отменить. Я пытался найти няню, обзвонил все агентства. Но я, понимаешь… я… не могу оставить сына на несколько дней с совершенно чужим человеком. Кирилл и так напуган, не понимает, что происходит. Я не прошу тебя взять его, Пчелка - я знаю, что ты занята. Но, может, у тебя есть кто-то знакомый? Всего на пару дней. Потом я поменяю график и… как-то все это разгребу.

Сашка замолкает на полувдохе, как будто собирался сказать его много всего, но взял себя в руки. Вижу, как напряжены его плечи и буквально кожей чувствую, что он на грани.

В моей голове проносятся десятки вариантов. Но все они - не то. Сашка прав, я не могу взять Кирилла к себе - я сама пропадаю на работе с утра до ночи, тем более - завтра, когда у меня «свидание» с парочкой министров. Наташа? У нее Катя, свои заботы. И ремонт полным ходом, насколько я знаю.

Как бы я ни старалась найти альтернативу единственному пришедшему на ум варианту, ее просто нет.

Достаю телефон, нахожу номер, который не набирала уже несколько недель.

— Мам? Привет. - Выдерживаю паузу, когда слышу ее встревоженный немного сонный голос. - Прости, что так поздно. У меня к тебе очень большая просьба.

Быстро, сбивчиво, объясняю ситуацию, стараясь вежливо игнорировать ее всплывающие тут же вопросы - про Сашу, про Юлю, про Кирилла. Почти жду упреков, в духе: «Вспомнила о матери, неблагодарная?!» Но она молчит. А потом спокойно и деловито, как будто я попросила полить цветы, говорит:

— Конечно, привозите. Постелю ему в твоей старой комнате. Ужин у нас остался. Дети же не виноваты, что родители…

На этот раз ей все-таки хватает деликатности промолчать.

Если честно, я все равно слегка оглушена ее реакцией. Хотя примерно понимаю, почему так, и какие надежды зажглись в ее сердце. Мать видит в этом не мою помощь другу, а шанс на то, что мы с Сашей - которого она до сих пор обожает и считает самой невосполнимой потерей - снова будем вместе.

— И… что она сказала? - Сашка смотрит с волнением, тоже прекрасно в курсе дела характера своей несостоявшейся тёщи.

— Поехали, - стучу ладонью по двери его машины. - Мои родители о нем позаботятся.

Он выдыхает с таким облегчением, как будто я только что сотворила чудо.

Я сажусь на переднее сиденье. Саша - за руль.

В салоне так тихо, что слышно посапывание Кирилла. Когда на повороте с него сползает плед, переклоняюсь через сиденье, чтобы поправить, и чувствую легкую грусть, когда он, как бы невзначай, во сне трется щекой об мою ладонь. В душе зреет нехорошее предчувствие насчет Юли, но я всеми силами душу в себе эту мысль. И ту, другую, подсказывающую, что я как раз очень даже в курсе причины ее «загула». Хотя, какая к черту причина может быть, чтобы просто вышвырнуть на сутки ребенка?

По дороге к родителям мы почти не разговариваем. Тишина в салоне машины больше не кажется напряженной или враждебной; она стала другой - хрупкой, наполненной невысказанными словами и общей тревогой. Я смотрю на проплывающие за окном огни, но боковым зрением вижу, как Саша снова и снова берет в руки телефон. Экран вспыхивает, освещая его сосредоточенное, осунувшееся лицо. Он набирает один и тот же номер, ждет, а потом с глухим, бессильным вздохом кладет телефон обратно на панель. Он не говорит ни слова, но я вижу, как напряженно сжаты его челюсти, как подрагивают пальцы, стискивающие руль. Он искренне беспокоится о Юле. И я, на удивление, не чувствую ни тени злорадства. Только какое-то странное, отстраненное сочувствие. И держу свои комментарии при себе. Сейчас не время для вопросов и уж тем более - советов, о который Григорьев и так не просит.

Мы паркуемся во дворе моего детства. Старые, разросшиеся яблони, качели, на которых мы с Лилей когда-то долетали до самого неба, а потом - украдкие Сашкины поцелуи, когда он возвращал меня домой после кино. В последний раз мы были здесь вместе… когда я носила на пальце маленькое колечко, с которым он попросил меня быть его женой. Как будто в прошлой жизни.

Когда Саша глушит мотор, на заднем сиденье раздается сонный, недовольный вздох - Кирилл проснулся.

— Пап? - Слышу тонкий испуганный голос. - Мы где?

— Мы в гостях, Кир, - Саша оборачивается, и его голос мгновенно становится мягким, успокаивающим.

— У моей мамы, - обозначаю свое присутствие, и Кирилл радостно улыбается - наверное, я кажусь ему островком чего-то знакомого во всем, что он не понимает. - Спорим, она там уже пирог печет, вкусный, с яблоками. Или нет, наверное - торт.

Его глаза моментально загораются восторгом. Сашкины в ответ - немой благодарностью.

Мы поднимаемся на лифте на наш этаж. Я держу Кирилла за одну руку, Саша — за другую. Он безумолку тарраторит о том, что они много гуляли, что папа водил его в океанарий и кормил бургерами. Саша смотрит на меня взглядом а ля «Не спрашивай». Хотя я лично не вижу ничего страшного в том, чтобы иногда дать ребенку попробовать то, о чем он буквлаьно слышит из каждой щели. И даже - о, ужас - не вижу ничего страшного в «Пепси», если все это - не на постоянной основе. Но у Юли всегда было строгое табу - на сахар, на сладости, на покупные конфеты, на фастфуд и даже на время, которое Кириллу разрешалось проводить у телевизора. Наташа на этот счет любила пошутить, что пусть потом не удивляется, когда ее сын превратиться в одного из тех мальчиков, которые на перемене, вместо того, чтобы бегать и отдыхать между уроками, будут залипать в телефон друга.

Я свое мнение традиционно держала при себе - как бездетная.

Дверь открывается прежде, чем я успеваю дотянуться до звонка. Мама встречает нас в своем любимом цветастом халате, переднике и явно как раз из кухни. Я слышу запах выпечки в воздухе.

— Проходите, проходите, - ее голос - сама забота. Она смотрит на Сашу с неприкрытой, почти материнской нежностью. Всегда так на него смотрела. Всегда очень его любила - с первого дня, как он однажды пришел к нам в дом, чтобы серьезно попросить у моего отца разрешения сходить со мной на свидание. - Сашенька, как же я рада тебя видеть. Кирилл? Ну ничего себе вырос уже.

Она присаживается перед ним на корточки, с улыбкой, способной растопить ледники. Кирилла она видела, потому что Юля иногда заезжала в гости, если я была здесь или помогала нянчить племянников.

— Ты, наверное, голодный? У меня есть блинчики с мясом, хочешь? И пирог с клубникой в духовке.

Кирюха поднимает на меня взгляд, я в ответ моргаю, типа - ну вот, я же говорила.

Он сразу же охотно кивает, соглашаясь, наверное, съесть вообще все, что ему предложат, если в конце будет обещанный пирог.

Пока Саша с сыном проходят в мою старую комнату, я иду на кухню. Ставлю чайник, достаю чашки. Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя и переварить этот сюрреалистичный день. Мама заходит следом.

— Какой хороший мальчик, - говорит она, доставая из холодильника тарелку с бутербродами, которые наверняка приготовила как раз к нашему приезду. - И на Сашу так похож. Глаза - один в один.

Я молчу, разливая по чашкам кипяток.

— А Саша… ну как же возмужал, - продолжает она, и я чувствую, к чему она клонит. - Такой серьезный, ответственный. Настоящий мужчина. И видно же, Майя, как на тебя смотрит.

Я возвращаю чашку на стол с таким стуком, что чай выплескивается на блюдца.

— Мам, пожалуйста, не надо.

— Что «не надо»? - Она делает вид, что не говорит ничего такого и вообще не понимает, в чем дело. - Я просто говорю то, что вижу. Такие мужчины, Майя, на дороге не валяются. Это, может, судьба, что вот так у них с Юлькой колотится. Сразу же было понятно, что на чужом несчастье свое эта змеюка не построит.

— Хватит! - Я не выдерживаю. Голос звенит от плохо сдерживаемого раздражения. - Хватит, мам! Это все в прошлом. Мы с Сашей — просто друзья. И мы никогда не склеим то, что давным-давно разбилось. Это невозможно!

— Почему же невозможно? - Ее голос становится обиженным, в нем появляются хорошо знакомые мне нотки «а мне с моего жизненного опыта - виднее». - Если есть любовь…

— Нет никакой любви, - выпаливаю я, и с опозданием понимаю, что мы на кухне уже не одни.

На пороге стоит Саша. Понятия не имею, как долго. Но по его лицу, по тому, как потемнели его глаза, по тому, как застыла на губах так и не появившаяся улыбка, понимаю, что он слышал как минимум последние слова.

В кухне повисает оглушительная, невыносимая тишина.

— Спасибо вам большое, Елена Викторовна, - говорит абсолютно ровным, дружелюбным голосом - абсолютно вразрез с тем, что я вижу в его взгляде. Но это же Григорьев - из всех моих знакомых он, пожалуй, единственный, кто настолько владеет своими чувствами. - Кирилл пошел умываться, но думаю, съест все, что вы перед ним поставите.

— Сашенька, может, поужинаешь с нами? - Мать суетится, пытаясь разрядить обстановку. - Я сейчас быстро на стол накрою…

— Нет, спасибо, мне пора. - Ей - с благодарностью улыбается, а на меня смотрит с усталостью и мольбой.

— Спасибо, что помогла, мам, - моментально понимаю его взгляд, чмокаю мать в щеку и иду к двери, пресекая любые ее попытки усадить его за стол.

В машине мы снова молчим.

Я смотрю в окно и злюсь на себя за резкость и несдержанность. Ему же и так несладко.

— Я заеду к нему завтра вечером, - говорю, когда мы подъезжаем к моему дому. - Побуду с ним, если Юля вдруг… еще не найдется.

— Найдется, блять, - Григорьевская улыбка максимально саркастическая. Пальцы сжимают руль до побелевших костяшек. - Что за хуйня вообще происходит, Май?

Он поворачивается ко мне с немым вопросом на лице. Ругается Саша крайне редко, только когда, как говорится, с чайника срывает крышечку.

— Ее уволили, Саш. Еще на прошлой неделе.

— За что?

Я в двух словах, без подробностей, рассказываю про заказную статью, про то, что стала «гвоздем программы» и как на меня спустили всех собак. И только в конце, стараясь придать голосу максимальную нейтральность, говорю, что за всем этим стояла Юля, и что уволили ее с таком рекомендацией, после которой она может забыть даже о работе в любом приличном месте. Хотя искренне считаю, что она получила по заслугам, выливать на Сашку свой триумф не хочу.

Он какое-то время молча курит. Как будто собирает пазл в своей голове, и теперь, с новыми кусочками, все получается.

— Мы почти не разговаривали в последнее время, - смотрит прямо перед собой, затягивается, выпускает дым в лобовое стекло. - Это стало просто невыносимо, Пчелка. Бесконечные упреки, обвинения, истерики. Я просто… блять, просто не мог долго находиться рядом больше пяти минут. Сбегал, чтобы не натворить дел. А может, нужно было… не знаю. Быть внимательнее? Упустил момент, когда ей нужна была… поддержка?

Он винит себя. И от этого мне становится еще хуже.

— Саш, прекрати, - подумав секунду. Кладу свою ладонь поверх его, той, которой сжимает руль. - Она взрослый человек. Это был ее выбор.

Сашка кивает, но я вижу, что мои слова его не убедили.

Мы выходим из машины. Он провожает меня до подъезда. Мы стоим под тусклым светом фонаря, и я не знаю, что сказать.

— Спасибо, — говорит он. — За все.

— Не за что, — отвечаю я.

Он делает шаг вперед и обнимает меня. Крепко, почти отчаянно. Я утыкаюсь носом в его плечо, вдыхая знакомый, родной запах. И на мгновение мне кажется, что все как раньше. Что мы все еще вместе.

Но это лишь иллюзия.

— Держи меня в курсе, — шепчу я, когда он отстраняется. — Если… если она выйдет на связь.

— Конечно, — он кивает.

Он разворачивается и уходит. Не оглядываясь. Его машина растворяется в ночной темноте, оставляя меня одну.

Наедине с моими мыслями.

И с этим горьким, отравляющим чувством вины.