Запрещенные слова. книга 2

Глава четырнадцатая

Ночью я почти не сплю.

Лежу в темноте с открытыми глазами, глядя в потолок, который почему-то похож на бездонное, черное небо, как бы я не пыталась вообразить вместо не деревянные балки, хитро спрятанные светильники и шум дождя по крыше. Все это тут же рушится, стоит вспомнить угрозы Резника и еще разок нырнуть в последствия их исполнения.

Его чертовы слова впечатались в мой мозг словно клеймо, и пульсировали в тишине, совсем не ложной тревогой. Эта угроза больше не была абстрактной. Она обрела плоть и вес, превратилась в старого утопленника, который всплыл там где не ждали.

Запах страха, который пропитал простыни, подушку, сам воздух в моей спальне.

Я встаю с первыми лучами солнца, сочащимися сквозь жалюзи тонкими, пыльными полосами, и первым делом перестилаю кровать - кажется, моя липкая паника пропитала все, даже наполнители подушек.

В теле нет ни капли бодрости, только свинцовая тяжесть, как после изнурительной болезни. Я хожу по своей тихой, идеальной квартире, сейчас максимально чужой и холодной, как склеп. Предметы и мелочи, которые еще вчера были символами моего успеха и независимости, сейчас смотрят на меня с полок с немым укором. Пока завариваю кофе, пытаюсь отвлечься - полистать ленту, почитать рабочую почту, но в итоге становится только хуже. Кофе остывает, нетронутый, потом что этим утром даже аромат, который обычно бодрит и возвращает к жизни, пахнет горечью и безысходностью.

Я снова и снова возвращаюсь к этому проклятому, невозможному выбору.

Моя карьера или его.

Моя жизнь, выстроенная по кирпичику, моя вершина, к которой я карабкалась, сбивая в кровь пальцы - или его мечта.

И каждый раз, пытаясь найти третий путь, любую, даже самую маленькую лазейку или компромисс, упираюсь в глухую, непробиваемую стену. Нет никакого третьего пути. В моей сказке не предусмотрен хэппи-энд.

Но одно я знаю точно - я не смогу - и не буду! - подрезать Славе крылья.

Никогда себе этого не прощу.

Решение, хоть оно и лежит на поверхности, все равно дается не сразу. «Рожаю» его в муках и болезненных схватках, в тихом, беззвучном отчаянии, выжигающем все изнутри, до самого пепла. К обеду я уже знаю, что буду делать. То есть - единственное, что я должна сделать.

Нахожу в телефоне номер Форвара. Пальцы дрожат, я несколько раз промахиваюсь по кнопке. Делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание и нажимаю на вызов.

— Добрый день, Майя, - его голос в динамике - спокойный и ровный, как будто он ждал этого звонка.

— Мне нужно с вами поговорить, Павел Дмитриевич. - Смотрю на себя в зеркало, чтобы убедиться, что слова произносит мой рот. Звучат они так, будто принадлежат незнакомой женщине.

— Какие-то сложности с вашим блестящим планом?

— Нет, это… личное. И срочное.

— Умеете вы заинтриговать, - в ответ его голосе нет ни удивления, ни любопытства, ни намека на ту самую «интригу». Только деловая констатация факта. - Ресторан «Aethelred» в семь вас устроит?

— Нет, - получается слишком резко и категорично, но я правда не выдержу вечер с ним за одним столом. - Я бы предпочла что-то менее официальное. Кафе. Или просто прогулка в парке.

На том конце связи образуется пауза. Я почти физически чувствую, как он там - возможно, лежа на каком-то роскошном диване или обедая устрицами в «Рифе», удивленно вскидывает бровь.

— Хорошо, - все-таки соглашается, и я с облегчением выдыхаю. - Как скажете. Я пришлю за вами машину через час. Так будет проще, чем объяснять, куда ехать.

Он кладет трубку, не давая мне возразить. Теперь я в курсе, откуда в Дубровском эта легкая категоричность и желание держать контроль ели не железной хваткой, то точно хотя бы одной рукой.

Водитель Форварда-старшего максимально пунктуален - мы закончили наш разговор в 12:36, а машина ждет меня у дома уже в 13:35.

Черный, тонированный «Майбах» бесшумно скользит по улицам города. Я сижу на на мягкой, пахнущей дорогой кожей подушке заднего сиденья, пытаюсь разглядывать пейзаж, но не вижу ничего, кроме своего отражения. На мне простое бежевое платье, туго связанные в пучок волосы и полное отсутствие косметики. И, конечно, следы бессонницы под глазами. Не оставлю ему ни шанса подумать, что у нашего «свидания» может быть романтический подтекст.

Машина сворачивает с оживленной трассы, проезжает через высокие кованые ворота и останавливается на территории закрытого загородного клуба. Водитель открывает для меня дверь и протягивает руку, помогая выйти.

Идеально подстриженные газоны, вековые сосны, пронзительная, звенящая тишина. Вдалеке виднеются теннисные корты, на которых несколько человек в белоснежной форме лениво перебрасываются мячом. Воздух здесь пахнет хвоей, свежескошенной травой и, разумеется, большими деньгами.

Форвард ждет меня на открытой террасе клубного ресторана. На нем белое поло, светлые льняные брюки. Он выглядит расслабленным и минимум лет на пять младше своего возраста, а еще - слегка взмокшим, видимо потому, что только что закончил партию в теннис.

На столике, в тени огромного зонта, замечаю бокалы с соком и тарелку с фруктами.

— Присаживайтесь, Майя, - Форвард-старший указывает на плетеное кресло напротив. - Надеюсь, вы не против такой обстановки? Не слишком претенциозно для вас? Здесь нас точно никто не потревожит.

Я сажусь, делаю глоток приятно прохладного сока и сразу перехожу к делу. Задерживаться на светскую болтовню нет ни желания, ни необходимости.

— Вчера вечером у меня состоялся сложный и неприятный разговор с Владимиром Резником, — начинаю я, глядя ему прямо в глаза.

Форвард делает еще глоток, без тени удивления на лице.

— Он поставил ультиматум, - продолжаю я, и голос звучит ровно, почти безэмоционально. - Либо я добровольно ухожу из проекта «Синергия» и увольняюсь из компании, либо он инициирует скандал, который уничтожит не только мою карьеру.

— Он угрожал вам? - В мужском голосе появляются стальные нотки.

— Он угрожал вашему сыну.

Павел Форвард ставит бокал на стол. Его глаза, зеленые, как лед, смотрят на меня в упор.

— Подробнее, пожалуйста, Майя.

Я рассказываю. Все. Про угрозу Резника поднять вопрос о «конфликте интересов». Про то, как он собирается представить нашу со Славой связь, как кумовство и коррупцию. Про то, как это ударит по репутации Славы и по его репутации его самого в частности и по всему проекту в целом.

Форвард слушает, не перебивая, с непроницаемым, абсолютно не считываемым выражением лица. Факт наших со Славой отношений никак не комментирует. Он как будто вообще не обращает внимания на эту часть моего рассказа. Его интересуют только детали угрозы - конкретные формулировки, точные слова. Каждая деталь, которые мне приходится повторять по несколько раз. Это похоже на проверку - не вру ли я. Если бы хотя бы часть моей истории была выдуманной - я бы обязательно на чем-то прогорела. Чувствую себя подопытным кроликом, и если бы на кону не стояла судьба Славы - я бы уже давным-давно ушла. Впрочем, если бы на кону не стоял Слава - меня бы вообще здесь не было.

И мне кажется, что Форвард тоже отлично это понимает.

— Почему он так одержим вами, Майя? - задает вполне закономерный вопрос, когда я замолкаю. - Такая иррациональная ненависть… Должна быть причина.

Я молчу. Не хочу говорить об этом. Не хочу вскрывать перед этим человеком свою грязь и унижение. И стараюсь не думать о то, что признаваться в то, что выгляди как сексуальная неизбирательность отцу своего мужчины - это просто… Хотя, конечно, уже и так понятно, что лучше перестать называть Славу «своим мужчиной». Даже если во мне еще теплится капля надежды, что можно как-то решить эту тупиковую ситуацию, не принося ничего в жертву.

— У вас был роман, я прав? - Вывод Форварда - точный и четкий, болезненный, как удар скальпелем. - Мой опыт не подсказывает мне других вариантов, почему мужчина может настолько желать уничтожить женщину. Ну разве что это бывшая жена, обобравшая его до нитки, но, насколько мне известно, замужем вы были давно, и точно не за Резником.

Я вздрагиваю, сжимаю в кулаки лежащие на коленях руки. Этот пас тоже прекрасно понимаю - настолько он нарочито прозрачен. Конечно, Форвард навел справки, все обо мне узнал. И то, что у меня связь с его сыном, для него не было тайной задолго до того, как я пришла сюда с этим «откровением». Никогда в жизни не чувствовала себя настолько нелепой и смешной. Знает ли он про нашу связь с Резником и снова валяет дурака, проверяя, как далеко я готова зайти в своей откровенности, спасая его сына, или хотя бы это стало для него неожиданностью? Про наш роман с Резником он в принципе действительно мог бы и не знать - он был коротким и практически весь прошел за дверьми моей квартиры. И единственное, в чем мы генеральным достигли молчаливого взаимопонимания - так это в необходимости держать язык за зубами.

Поэтому, чтобы не загонять себя в глухой угол, выбираю, как мне кажется, единственно правильный ответ на вопрос Форварда:

— Это не имеет значения.

— Имеет, - его голос становится жестче. Моя слабая уловка не сработала. - Я должен понимать мотивы человека, который пытается давить на моего сына. Понимать, чтобы быть уверенным, что вы не лезете грудью на амбразуру, пытаясь закрыть собой ошибки Вячеслава.

— Да, господи, - выдаю слишком громко, чувствуя, как щеки заливает краска адского стыда. - Был. Короткий. Самая чудовищная ошибка в моей жизни.

На лице Форварда на мгновение появляется тень раздражения, которую быстро сменяет холодная, брезгливая ярость. Я делаю глоток сока, чтобы избавиться от противной сухости во рту. Стараюсь не думать о том, что именно из всех этих «чудесных» эмоций направленно на меня, а что - на Резника. Или вся форвардовская щедрость - только мне одной?

— Ясно, - наконец, говорит он, и это звучит примерно как констатация - теперь для него все встало на свои места. - Типичное поведение мелкого, уязвленного тирана. Не смог получить женщину - решил ее уничтожить.

Он замолкает, глядя куда-то поверх моего плеча. Молчит довольно долго, а я просто жду. Даже толком не знаю чего. Помощи? Совета? Точно не сочувствия.

— Майя, вы пришли ко мне, чтобы я помог защитить Вячеслава, - наконец. Нарушает тишину, выдавая еще одну сухую констатацию факта. - Ожидаете, что я найду какой-то способ заткнуть Резнику рот?

Без лишних слов просто киваю.

— А Вячеслав, я так понимаю, не в курсе ваших благородных порывов? И для него будет большим сюрпризом, когда он узнает - если узнает - что я вмешиваюсь в его личную жизнь?

— Я понимаю, что это сложно, - очень аккуратно подбираю слова. - Я догадываюсь, что у вас… натянутые отношения.

— Ваша деликатность просто выше всех похвал, - ирония Форварда сводит на нет мои попытки сгладить углы. - Мы, строго говоря, уже несколько нет даже не разговариваем, Майя. Называйте вещи своими именами - наши с ним отношения не «натянутые» - они просто в принципе отсутствуют.

Меня подмывает воспользоваться ситуацией и спросить, что произошло после той аварии. Или еще до нее…? Но я прикусываю язык. Эту историю я хотела бы узнать от Славы, но теперь, видимо, не судьба. Поэтому, пусть остается неведение. В конце концов, кто я такая, чтобы Форвард раскрывал передо мной душу? Просто женщина, чья чудовищная ошибка поставила на кон все мечты его сына.

— Павел Дмитриевич, я бы никогда не обратилась к вам за помощью, если бы был какой-то другой вариант. - Сглатываю, чувствуя на языке противное послевкусие казенных слов. - Не могу позволить, чтобы из-за меня…

— … чтобы из-за вас он разрушил свою жизнь, - заканчивает Форвард.

Я вот-вот скукожусь как лягушка, под его проницательным взглядом.

— Я не смогу потушить огонь, Майя, пока в него подливают бензин. - Несмотря на все тот же спокойный тон, не могу отделаться от мысли, что вот он - момент, когда вынесен приговор нашему с Дубровским будущему. - Резник - пидарас, но не дурак.

Я вскидываю голову, слегка удивленная таким неожиданным «лексиконом» в его обычно кристально книжной речи. От Славы слышать что-то подобное - привычно и даже как-то… интересно, а в некоторые моменты еще и очень приятно. Но его отец впервые позволяет себе мат, и звучит это… странно. Возможно, он на самом деле более зол, чем пытается показать?

— Он редко заходит на чужую территорию, без козырей в руках. И сейчас вы, Майя - его главный козырь против моего сына.

— Звучит как будто вы знаете его лучше, чем может показаться, - все-таки позволяю себе единственное за весь наш разговор замечание. Даже не жду ответа - не царское это дело, посвящать меня в такие тонкости.

— Я всегда знаю больше, чем людям хочется думать, я мог бы знать. - Это одновременно и ответ на мой вопрос - и завуалированный намек, что как бы я не старалась - больше, чем мне нужно знать, он все рано не скажет. - Хочу чтобы бы понимали, Майя. Описанная вами ситуация… намного более неприятна, чем вы можете себе представить. Поэтому я крайне ценю, что вы смогли справиться с чувствами, включили логику и здоровый прагматизм, и пришли ко мне. Говорю это совершенно искренне.

Как будто от этого мне может стать легче.

— Я знаю своего сына, — продолжает Форвард, на этот раз как будто позволяя себе слабость добавить в интонации толику горечи. - Вячеслав… склонен думать о людях лучше, чем они заслуживают. И это ни в коем случае не выпад в ваш адрес - просто констатация факта, что из двух вариантов, он всегда выберет менее логичный, руководствуясь сердцем, а не головой. Если он узнает, что вам угрожают из-за него, он не будет стоять в стороне, а обязательно бросится вас защищать. Пойдет напролом, не думая, что такая выходка будет стоить ему карьеры и блестящих перспектив. Просто чтобы доказать, что он - не такой, как я.

На моем языке вертится: «По-моему то, что он не такой как вы - очевидно даже случайным прохожим». Но я в который раз за наш тяжелый разговор, напоминаю себе, ради чего сюда пришла, и что дергать за усы единственного человека, который может защитить Славу от Резника - абсолютный эгоизм

— В жизни моего сына уже была женщина, которая чуть не стоила ему всего. - Он определенно имеет ввиду Алину, но смотрит почему-то на меня, как будто видит во мне ее логическое продолжение. - Я не позволю, чтобы это повторилось. Но, конечно, я выполню вашу просьбу, если вы, Майя, проявите… благоразумие.

Форвард как будто подводит черту под всеми вариантами, оставляя единственный - самый правильный, единственно верный. Я знала об этом еще ночью, или сразу после разговора с Резником. Или даже до того, как разрешила себе слабость провести со Славой те выходные. Как будто уже тогда подсознательно понимала, что это не продлится долго, что у нас все так хорошо потому что - не по-настоящему…

Мне нужно исчезнуть из жизни Дубровского, но не называя истинной причины.

Форвард не говорит этого вслух. Зачем, если и так все максимально очевидно?

Я должна сама убрать тот бензин, который подливают в огонь.

Я и есть тот бензин.

Поднимаюсь, держу голов вздернутой, словно в меня всадили спицу и согнуть шею - непосильная, смертельная задача. Внутри жжется. Сердце бьется медленно, каждым тяжелым ударом вколачивая в меня отчаяние.

— Я надеюсь, вы действительно это сделаете, - смотрю на него сверху вниз.

— Он был моим сыном до того, как вы стали его любовницей, - парирует Форвард, явно слегка взбешенный моим недоверием. Но мне плевать, даже если я задела его эго. Даже если, возможно, сделала это нарочно. - Какими бы ни были наши отношения, я сделаю все для его блага.

— Спасибо, Павел Дмитриевич, - я медленно выдыхаю, чувствуя себя котлом, в котором слишком много внутреннего давления, и приходится срочно стравливать пар, чтобы не взорваться к чертовой матери. - В понедельник я пришлю вам официальное письмо с просьбой отстранить меня от участия в «Синергии».

— Разве я просил вас об этом, Майя? - останавливает в спину его голос, же когда я успеваю сделать пару шагов по дорожке. - Да остановитесь вы, черт подери!

Продолжаю упрямо идти. Не знаю, откуда во мне берется этот юношеский максимализм, но даже несмотря на слова Форварда, звучащие почти в приказном тоне, продолжаю переставлять ноги. Возможно, даже быстрее, чем следует - не от маньяка же я бегу, в конце концов.

Но он догоняет, перегоняет, выходит наперерез и удерживает меня за руку которую я освобождаю парой нервных рывков. Отступаю на шаг или два, увеличивая расстояние между нами.

— Все, простите! - Мужчина поднимает ладони верх, давая понять, что руки на виду и больше он и пальцем меня не тронет.

Такой… знакомый жест. Он, конечно, не эксклюзивный, но что-то в нем абсолютно точно именно такое же, как и у Славы. И это становится очередной точкой боли. Чтоб сдержать ее, закусываю щеку изнутри - до крови.

Как же я буду жить без тебя, господи?! Как?!

—Майя, послушайте, - голос Форварда как будто доносится через толстое стекло, - чтобы вы там себе не придумывали - я выбрал вас за ваши профессиональные качества. За ваш стиль. За то, что в отличие от многих, вы не трепещете перед оранжевыми штанами, не склонны к панике и у вас почти всегда есть как минимум один рабочий вариант решения любой, даже многодневно возникшей идеи. Мне в этом проекте нужны именно такие люди.

— То есть дело совсем не в том, что… я просто оказалась слишком сложной добычей? - Меня несет. Знаю, что не должна произносить это вслух, но говорю все равно.

Форвард так долго молчит, что приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Подсознательно жду, увижу там ядовитую насмешку или, может, презрение а ля «теперь, когда я в курсе всех ваших похождений, Франковская, ваша ценность упала ниже плинтуса». Но он просто смотрит - все с тем же непроницаемым выражением лица.

— Вы, безусловно, красивая женщина, Майя, - говорит Форвард, запихивая ладони в карманы брюк. - А еще умная, элегантная, утонченная. Мечта любого мужчины. Не удивительно, что Вячеслав так вами увлекся.

Увлекся…

Ты же не просто так выбрал именно это слово? Не «влюбился», а - «увлекся». Как будто я просто еще один грязный щенок, которого твой сын притащил домой из жалости.

— Но я не имею привычки смешивать личное и работу, - голос Форварда становится официальным, как будто мы вернулись на вчерашнее заседание и он раздает команды, точно так же не обращая внимания на ранги и финансовые возможности видящих за столом. - Уверяю вас. Хотите откровенно? У меня нет никого даже близко годящегося вам на замену. Ноль вариантов. И… разве это не то, о чем вы всегда мечтали, Майя? Блестящая карьера, фантастические перспективы.

Я не мечтала ни о чем таком только потому, что никогда даже не думала, что однажды буду сидеть за тем столом в окружении самых важных людей страны - не в роли чьей-то секретарши, а как полноценный участник с собственным правом голоса. Но было бы страшным лицемерием говорить, что я с радостью готова от всего этого отказаться.

Нет, не готова.

Потому что кроме моей карьеры, моей лестницы на свой собственный «Эверест», у меня больше ничего нет. Я ни о чем не сожалению. Даже если бы появилась возможность вернуться в прошлое и заново прожить десять лет - я бы все равно выбрала этот путь. Как будто он родился вместе со мной. Моя заводская установка - строить блестящую карьеру, быть на самой вершине, попасть в тот самый один «золотой» процент женщин, которые всего этого добиваются - и при этом еще достаточно молоды, чтобы наслаждаться плодами упорного труда.

Просто до появления Славы, я не до конца осознавала, какую цену мне придется за все это заплатить.

— Вы просто не имеете права выбросить такой шанс, - выносит вердикт Форвард. Если бы змей-искуситель был в мужском обличие, то его взгляд, с которым он протягивает Еве проклятое яблоко, был бы именно таким.

Я рассеянно киваю - даже не очень понимаю, чему именно.

Огибаю его широким полукругом, отхожу, но Форвард снова бросает реплику мне в спину. Только на этот раз я уже не останавливаюсь.

— Вы меня снова удивили, Майя. Я был уверен, что вы придете просить за себя.

Выхожу с территории элитного клуба, сажусь в машину и водитель Форварда, не спрашивая, везет меня домой. Но я даже не захожу в квартиру - нужно заехать к родителям, проведать Кирюху, потому что я обещала Саше. Сажусь за руль, и все-таки пару минут просто сижу в салоне, успокаивая рой мыслей в голове. За последнее время я научилась ездить увереннее, но с такой мешаниной в голове лучше выдохнуть.

Мотор завожу только через десять минут, устроив геноцид буквально каждой второй дурной мысли в голове. Но они все равно множатся со скоростью звука.

Я еду по вечернему городу, и его огни расплываются в мокром стекле, превращаясь в акварельные пятна. Мир за пределами «Медузы» кажется нереальным и тусклым, как будто я смотрю старое кино с плохой пленки. После разговора с Форвардом-старшим, на груди просто неподъемная свинцовая плита.

По дороге до родителей заезжаю в большой торговый центр. Не задумываясь, иду в отдел электроники. Я не знаю, что любят семилетние мальчики. Я вообще ничего не знаю о детях. Но я знаю, что такое одиночество. И мне почему-то кажется, что маленькая черная коробочка с джойстиками — это хороший способ построить мост через пропасть этого одиночества. С помощью консультанта, покупаю Кирюхе «Нинтендо» и пару самых популярных игр. Расплачиваюсь, не глядя на сумму. Деньги - самый простой способ откупиться от чувства вины. Самый простой способ сделать вид, что ты что-то делаешь, когда на самом деле находишься в полной растерянности.

Дом родителей встречает запахом яблочного пирога и старых книг. Здесь время течет по-другому, лениво на половине от обычной скорости, и это немного успокаивает. Когда-то я отчаянно пыталась отсюда вырваться, а теперь возвращаюсь, как раненый зверь в свою нору.

Кирилл сидит в гостиной на диване, поджав под себя ноги, и смотрит мультики. Он такой маленький и угловатый, что огромный диван кажется океаном, в котором он вот-вот утонет. Возможно, я сильно себя накручиваю, но до развода Юли и Саши (который едва двигается с мертвой точки), он выглядел более упитанным и довольным, как обычный мальчишка его возраста. Когда замечает меня - его здоровенные, очень похожие на Сашкины глаза, вспыхивают радостью.

— Привет, чемпион, - говорю я, присаживаясь рядом. - Это тебе.

Протягиваю пакет, и Кирилл берет его с осторожным недоверием. Разрывает упаковку, и когда видит коробку с приставкой, его лицо озаряется такой чистой, такой искренней радостью, что у меня на мгновение перехватывает дыхание.

— Это же… Нинтендо! - шепчет он, проводя пальчиком по глянцевой поверхности. - Это мне, тетя Майя?

— Тебе, - киваю. - Будешь учить меня играть, ладно?

Юля крайне строго относилась к тому, сколько времени Кирилл может проводить с телефоном (в школу вообще купила ему простой, кнопочный), но сейчас ее здесь нет, а я не знаю, как еще отвлечь ребенка от одиночества, и чтобы он не чувствовал себя никому не нужным. Сашка вернется через пару дней - надеюсь, он уже придумал, как будет решать этот вопрос. Ясно, что оставлять дальше вот так уже просто небезопасно.

— А где мама? - Этот простой, детский вопрос бьет под дых сильнее любой угрозы Резника. - Когда она приедет?

Что я должна ему сказать? Что у меня нет ни одной адекватной идеи о том, где может быть его мать? А те, которые почему-то приходят на ум первыми - далеки от приятных? Что она, скорее всего променяла его на саморазрушение и надуманные обиды?

— Твоя мама сейчас… очень-очень занята, - стараюсь говорить уверенно, но ложь кажется липкой и горькой на языке. - У нее много важной работы. Но она тебя очень-очень любит. И она обязательно скоро приедет.

Кирюха смотрит на меня, и я не знаю, верит он мне или нет. Дети чувствуют ложь лучше любого детектора. Но он молча кивает и снова утыкается в новую игрушку. А я, посидев рядом еще немного, ухожу на кухню.

Мама стоит у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Оборачивается на мое появление, вытирает руки передником и тянется за тарелками.

— Ужинать будешь? Я рассольник с грибами как раз довариваю.

— Нет, мам, спасибо, я ненадолго. - Достаю из кошелька несколько крупных купюр, кладу на стол, чуть-чуть отодвигая ближе к ней. - Это на Кирилла. Если вдруг что-то понадобится - одежда, игрушки, что угодно. Купи все, что нужно.

Мать смотрит на деньги, потом на меня, но на этот раз - с упреком.

— Майя, мы с отцом не бедствуем. Купим, если что. Ребенок же.

— Я знаю, - вздыхаю. - Просто… мне так спокойнее. Кажется, эта история так быстро не закончится.

— Бедный ребенок. - Мать качает головой. - И Сашенька так извелся. Хорошо, что у него есть ты.

Вот оно. Начинается снова. Впрочем, абсолютно ожидаемо. Не удивлюсь, если после новостей о разрыве Саши и Юли она уже мысленно снова нас свела и теперь просто ждет, когда ее мечта станет реальностью.

— Мам, пожалуйста, не надо, - начинаю жалеть, что вообще зашла в кухню. Нужно было просто оставить деньги на тумбе в прихожей, а потом прислать СМСку. До сих пор не привыкну, что в отличие от Лили, с которой у нас теперь полный контакт и взаимопонимание, с мамой все мало в чем сдвинулось с мертвой точки.

— А что «не надо»? - Она выключает плиту и поворачивается ко мне. - Я что, слепая? Я вижу, как он на тебя смотрит. Он тебя любит - тут и слепому видно. Всегда любил. Ну, бывает, ошибся, поторопился… Но ты, знаешь, тоже хороша - забыла, что мужики они такие, их дома нужно держать уютом и заботой, а не пропадать сутками…

Она делает неопределенный взмах рукой, намекая как будто на все вселенские пороки, хотя речь всего-лишь о моей работе.

— Мам, я не собираюсь становиться чьим-то генератором уюта, - отвечаю довольно сдержано. По хорошему, этот разговор вообще не следовало бы заводить, и обрубать на корню, но… возможно, мне просто нужно хотя бы как-то спустить пар. - Мы с Сашей просто друзья.

— Кирилл будет тебе прекрасным сыном, раз уж… - Она спотыкается на собственной невысказанной теории. Поджимает губы в тонкую нитку. - А Саша будет прекрасным мужем.

— Он пока еще чужой муж, - не могу не съязвить. Конечно, это формальность, но у меня хотя бы есть повод спустить фантазии моей матери на грешную землю. - И у Кирилла есть мать.

— Мать, как же… - Она в сердцах отодвигает, кажется, уже перекипевший рассольник, бросает прихватку на тумбу.

— Да, мать, и какие бы у них с Григорьевым не были отношения, лишать ее родительских прав он не будет.

Хотя, нужно признать, что ее слова, как маленькие, острые иголки, все же впиваются мне под кожу. Попадают в боль, которую я, как мне казалось, достаточно глубоко похоронила, но сейчас они как открытая рана, а материнские упреки - как соль.

Не все женщины для этого созданы.

Но только нас, вот таких, идущих за другой мечтой, почему-то любят препарировать словно лабораторных лягушек. Как будто мы бракованные и в нашей базовой комплектации что-то очень сильно не так, и нас нужно обязательно исправить.

— Майя, вот попомни мои слова: не будешь с ним рядом сейчас - рядом очень быстро окажется другая. Такие мужики на дороге не валяются.

Мне даже почти жаль, что она так и не узнает, что ее бракованная дочь мало того, что не спешит рожать детей, так еще и связалась с мужчиной на пять лет младше. Маленькая. Изредка поднимающая голову сучная часть меня хотела бы увидеть ее лицо в тот момент, когда она увидит Славу - со всеми его татуировками и пирсингом, верхом на байке.

Но я быстро ликвидирую эти мысли.

Ничего… больше не будет.

И желание что-то кому-то доказывать, даже собственной матери, стремительно улетучивается.

— Мам, - мой голос становится ледяным. - Мы сейчас раз и навсегда закроем эту тему. Я не собираюсь сходиться с Сашей. И я не собираюсь выходить замуж и заводить семью. Вообще. В принципе.

В кухне повисает звенящая тишина. Мать смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в которых плещется смесь шока, обиды и непонимания.

— Что… что ты такое говоришь, Майя? - Она так сильно запинается, как будто этот язык резко стал для нее не родным.

— То, что слышишь, - отрезаю я. - У меня другие планы на жизнь. И в этих планах нет места для мужа и детей. Я понятно объясняю?

Прекрасно осознаю, что это жестоко, что бью по самому больному. Но это - единственный способ заставить ее замолчать. Единственный, мать его, способ защитить свою кровоточащую рану от ее неуклюжих, неумелых прикосновений.

Я разворачиваюсь и ухожу, не дав ей опомниться и закатать новую истерику.

Бросаю на ходу короткое «пока» Кириллу и выхожу из дома.

На улице уже совсем темно. Сажусь в машину, и только здесь, в одиночестве, позволяю себе выдохнуть. Смотрю на свои лежащие на руле руки - они не дрожат.

Я - спокойна. Абсолютно. Спокойна как выжженная бесплодная пустыня.

По дороге домой начинает донимать незнакомый номер. Сбрасываю дважды, но на третий срабатывает автодозвон и из динамика стоящего в держателе телефона, раздается еще один «привет из прошлого.

— Где, блять, мой сын, сука?! - орет Юля.

— И тебе здравствуй, - реагирую как можно более спокойно. - Ты с Сашей разговаривала? Думаю, лучше начать с него - он тебя…

— Пошла ты на хуй, святоша! - перебивает и визжит. - Ты, блять, украла моего сына! Я знаю! Ты всегда все у меня забираешь! Верни мне моего сына, сука!

— Ты определенно не в том состоянии, чтобы разговаривать, - отбриваю ее неуклюжие нападки. Сейчас ни одна ее грязь до меня просто не долетает. Я вообще чувствую себя сторонним наблюдателем в споре одного человека с самим собой. - Кирилл в безопасности. Позвони мне, когда успокоишься.

Я заканчиваю разговор, обрывая бесконечный, непрекращающийся поток ее ругательств.

Но все равно чувствую, что это не конец. Слишком хорошо ее знаю. Она даже если печенье по рецепту из тредса могла печь бесконечное количество попыток, пока не получалось ровно так, как на искусственной картинке из кулинарной книги.

И оказываюсь права.

Замечаю ее фигуру еще на подъезде к дому. Она стоит около ступеней и я ловлю себя на мысли, что переезд в новую квартиру подарит мне избавление и от этих воспоминаний тоже.

Юля делает шаг мне навстречу как только выхожу из машины. Шатается. Как будто на грани.

И выглядит просто ужасно. Растрепанные, грязные волосы склеились в неопрятные сосульки. Потекшая тушь размазана по щекам черными ручьями, как будто она плакала несколько часов. Дорогое кашемировое пальто - помято и в каких-то темных, влажных пятнах. От Юли несет кислым вином и несвежей одеждой. Запах ее любимых духов смешался с этой вонью, создавая тошнотворный, удушливый коктейль.

— Где он? - шипит Юля, подходя ближе на заметно «плывущих» ногах. Ее глаза похожи на мутные покрасневшие лужи.

Я делаю шаг назад, инстинктивно ощущая фонящее от нее безумие.

Не боюсь, но в данном случае это банально разумнее - выглядит она как человек, который сначала сделает, а потом - подумает.

— Юль, иди домой. Приведи себя в порядок. Саша вернется послезавтра. Вы все решите.

Мой голос не дрожит и на нее это действует как красная тряпка на быка.

— Решим? - Ее резкий смех похож на страшный, надрывный скрип ржавых качелей. - Что мы должны решить, подружка? Как мне нужно поскорее его отпустить, чтобы вы жили долго и счастливо на моих костях? Выбирать обои для комнаты моего сына?

— Никто не собирается жить на твоих костях. Юль, посмотри на себя - тебе нужна помощь.

— Помощь? - Она выплевывает это слово, как проклятие. - А ты, я вижу. Рада стараться помогать! Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? Думаешь, не понимаю? Ты все у меня забрала!

Ее голос срывается на крик, и я невольно оглядываюсь на окна своего дома.

— Ты забрала мою жизнь! Сначала - мужа! Ты ведь никогда его не отпускала, да? Все эти годы… ты ждала. Притворялась хорошей подругой, а сама тем временем крутила жопой у него перед носом, ждала, когда я оступлюсь, чтобы вонзить мне нож в спину!

— Это бред, Юля. Мы с Сашей просто друзья.

— Вы, блядь, никогда не были друзьями! Ты забрала у меня мужика, а теперь нацелилась на моего сына! Чтобы что? Чтобы показать Сашке, какая ты святая и правильная? Или потому что сама уже никогда ни хуя не родишь?! И никому больше не будешь нужна - бесплодная, сухая, мерзкая и…

— Я сделала это, потому что ты бросила его, - мой голос становится жестче - Юля меня все-таки расковыряла. - Ты оставила его перепуганного и исчезла на сутки! Где ты была, Юля?! Сильно ты думала о своем муже и ребенке, когда напивалась в хлам?!

— Не твое собачье дело! Я его мать! И только я имею право решать, где ему быть! - Она внезапно замолкает, берет паузу, как будто переключается на другую волну. - Или ты решила, что Сашка для тебя слишком мелко, красавица моя?

О чем она говори и на стоя намекает, вообще не понимаю. Ее пьяный, бессвязный поток обвинений начинает выводить из себя. Пытаюсь просто обойти ее по широкой дуге, как дикую собаку, но Юля тут же хватает меня за локоть, пытается рвануть и развернуть, но я успеваю освободить руку и отойти на безопасное расстояние.

— Тронешь меня еще раз - и я вызову полицию, - совсем не шучу. Возможно, это нужно сделать уже сейчас, без всяких предупреждений.

— Думаешь, никто не понимает, чего ты добиваешься? - Подбирается ко мне на полусогнутых, и выплевывает в лицо. От количества яда в словах на мгновение теряю дар речи. - Типа, никто не видит, что ты нарочно его подзадориваешь, корчишь недотрогу? Он ведь и на меня так же смотрел! Обещал, что я буду его королевой! Говорил, что я - лучшее, что с ним случалось! А потом… просто… выбросил. Как ненужную… сломанную игрушку.

Она говорит сбивчиво, перескакивая с одного на другое. И сквозь этот пьяный, бессвязный бред до меня начинает доходить чудовищная, липкая правда. Хотя, конечно, о чем-то таком я догадывалась, даже если в основном думала об их «не строго деловых отношениях» скорее как о порождении собственной желчи, чем о чем-то возможном.

Я всегда была уверена, что несмотря ни на что, Сашку она любит. Какой-то своей больной, поломанной и эгоистичной, но все-таки любовью.

— Тебе нужно было просто держаться от него подальше, Юль. Я тебя предупреждала, что он просто использует тебя и выбросит.

— Резник был моим! - Она снова скатывается в истерику. - Я ради него пошла против тебя, против мужа, против всех! Подставилась, как дура, чтобы он мог тебя убрать, чтобы мы могли быть вместе! А он…

Одно во всем этом радует - даже в ее потемневшем от алкоголя, злости и ревности мозгу «вспыхивают» лампочки здравомыслия, раз она допускает мысль о том, что ее просто использовали. Как, в общем, и меня, только я была предметом его интерьера, а Юля - просто грязной салфеткой, которой он подтирал понятно что.

Она, наконец, замолкает, тяжело дыша как от долгого изнуряющего бега. Ее плечи трясутся от крупной дрожи, на лице, сменяя друг друга. Мелькают паника. Разочарование, боль, обида. Юля как будто добежала до той точки, где, наконец, догнала правду, в которую отказывалась верить - что во всем случившемся виновата только она сама.

— Знаешь, он… просто сказал, что я - разочарование. Слабое звено. И что он не хочет иметь ничего общего с неудачницами. - Она смотрит на меня, и в ее глазах больше нет ненависти, только какая-то обреченная пустота. - Сказал, что ты была идеальной… Идеальная, блять, Майя, которую хотят все - мой муж, мой любовник и даже мой собственный сын.

Юля машет руками, в моменте напоминая городскую сумасшедшую.

А потом просто разворачивается и уходит - шатаясь на нетверды ногах, медленно растворяется в темноте. Куда - непонятно.

Я смотрю ей вслед, и во мне нет ни злости, ни торжества.

Только странная грусть, что все в конечном итоге закончилось вот так.

Или еще не закончилась?

Моя квартира больше не похожа на убежище. Она превратилась в камеру пыток, где стены давят, а тишина кричит и бьется в истерике. Я хожу из угла в угол, от стены к стене, как призрак. Не могу найти себе место или, может не хочу, потому что чувствую себя молекулой, которая живет только пока двигается.

В голове - непрекращающийся мучительный гул. Жуткая мешанина из слов Форварда, угроз Резника, моих собственных мыслей - все смешалось, течет по моим венам и жалит сердце, как смертельная инъекция, от которой я должна была сдохнуть через минуту, но почему-то до сих пор жива.

Я знаю, что собираюсь поступить правильно.

Приговор вынесен, я сама себе - палач и судья судья.

Но как привести его в исполнение?

Разорвать все по телефону? Сказать ему, что все кончено, глядя в пустоту, в бездушный динамик? Господи, нет. Только не так, даже если бы морально это был бы самый легкий вариант для меня.

Ждать, пока он вернется? Но это будет только через неделю, а это целая вечность.

Вечность лжи и притворства, семь дней обмана, когда мне придется делать вид, что все… хорошо. Отвечать на его сообщения, полные тепла и пошлых шуток. Смеяться в ответ, зная, что я уже морально с ним рассталась. Что я уже его предала.

Я не смогу, господи.

Каждый его нежный смайлик, каждое хриплое «Би…» в голосовом сообщении… Я просто не выдержу - сдамся и все испорчу, потому что вопреки голосу разума, буду пытаться искать оправдание, почему его будущее - менее важно, чем мое.

В голове звенят слова Форварда о том, что Слава не остановится, если хотя бы на секунду усомнится в правдивости моих слов. Он должен увидеть мое лицо, мою игру в холодную карьеристку, которая никогда не поставит личную жизнь выше своих собственных успехов. Только тогда он поверит. И возненавидит меня достаточно сильно, чтобы исчезнуть из моей жизни. Я надеюсь.

Мы должны посмотреть друг другу в глаза, даже если эти глаза будут всего лишь пикселями на экране.

Видеозвонок кажется единственно правильным решением. Даже если это тоже просто другая вариация трусливому прощанию онлайн. Но… боже, я просто не переживу, не смогу, обязательно все испорчу, если он будет стоять рядом. Если подойдет, обнимет, поцелуе. Рядом с ним куда-то девается вся моя внутренняя сила и остается только слабачка Майя, которой очень хочется, чтобы ее носили на ручках, баловали и залюбливали до умопомрачения.

Остается только дождаться ночи, еще несколько часов, когда мой мир крепко уснет, а ее встретит первые лучи солнца.

Я смотрю на часы, и каждая отсчитанная секунда капает на мои нервы, как яд.

Чтобы не сойти с ума, начинаю придумывать, как лучше поставить телефон, как будто от угла и картинки на фоне что-то в этой ситуации может стать легче и правильнее. Пытаюсь установить его на стопку журналов, но он все время сползает. Приношу из кухни вазу, но телефон все время «проваливается» в острые грани на ее поверхности. Иду к гардеробной, хватаю первое, что подвернется под руку, и только когда получается устроить телефон устойчиво, вдруг замечаю, что это - подаренный славой розовый плюшевый паук.

Сердце взрывается от боли.

Кажется, еще немного, и грудная клетка лопнет ребрами наружу. Трусливо обхватываю себя руками, так сильно, что приходится выдохнуть остатки воздуха из легких. Сижу так несколько минут, раскачиваясь из стороны в сторону, как пациента психбольницы. Но каким-то образом это работает - наверное, не просто так они в самом деле превращаются в неваляшек, пытаясь успокоить внутреннее цунами. Как будто моя психика, наконец, поняла, что дела плохи и самое время активировать защитный протокол. Постепенно, минута за минутой, эмоции отступают, покрываются толстой коркой льда. То, что еще несколько минут назад орало и выло от боли, превращается в выжженную ядерной бомбардировкой пустыню - ничего не растет, не живет и не дышит. Ничего не чувствует.

Страха и боли просто нет.

Но и любви - тоже.

Остается только кристальный, звенящий холод. Как в соляной пещере, где единственное «живое» существо - только твое собственное эхо.

Я убираю паука, отношу его назад и без зазрения совести прячу в коробку из-под обуви. Кажется, нарочно не фиксируюсь на ее опознавательных знаках, чтобы не помнить и не искать. Просто заталкиваю на самую верхнюю полку, в компанию к елочным украшениям, которые не достаю уже несколько лет, потому что наряжать елку мне не для кого.

На этот раз телефон занимает правильное положение с первого раза - не криво и устойчиво, просто с опорой на чашку с моим недопитым кофе.

Нажимаю на кнопку вызова, включаю громкую связь. Длинные протяжные гудки действуют на нервы - неужели так трудно ответить сразу?! Хотя на самом деле в глубине души я надеюсь, что он не ответит. Что он просто спит или еще что-нибудь. Что, возможно, это он меня бросит по множеству причин, одна из которых может спать с ним на соседней подушке. Что где-то там, за тысячи километров от меня, он смотрит на красотку-блондинку - и понимает, что я была просто ошибкой…

Но когда лицо Славы все-таки появляется на экране, я оказываюсь совершенно к этому не готова и на мгновение у меня перехватывает дух. Он лежит в кровати, растрепанный, заспанный, без футболки. Свет утреннего сингапурского солнца падает на его плечо, скользит по татуировкам и спутанным волосам, которые он, смазанными сонными движениями, пытается как-то причесать пятерней. Слава щурится, улыбается той самой особенной, кривоватой улыбкой, от которой на моем закованном в лед сердце появляется первая предательская трещина.

— Биии… - После сна его голос звучит еще более хрипло и очень интимно. - Привет. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.

Он тянется за голову, поправляет подушку, и тонкое покрывало тут же сползает ниже, открывая его грудь и живот. Я смотрю на шрамы, переплетенные с чернилами, и чтобы не завыть, до боли вонзаю ногти себе в колено.

— Нам нужно поговорить, Слав, - сразу перехожу к делу, понимая, что на долго моей брони не хватит. Что единственная возможность довести начатое до конца - сделать это быстро. Мой голос звучит ровно и четко, как у диктора новостей.

Улыбка Дубровского медленно тает. Он садится в кровати и хмурится, всматриваясь в мое лицо на экране.

— Что-то случилось? - Он все еще пытается шутить, но в серебряных глазах уже появляется тревога. - Выглядишь как будто собираешься объявить мне войну.

— У меня кое-какие… продвижения на работе. Очень неожиданные и очень важные.

— Собираешься похвастаться? У меня в номере нет шампанского, но я могу сгонять за минералкой.

— Нет, не надо! - Мой слишком резкий выпад на простую шутку заставляет Славу еще больше насторожиться.

Вижу, что он собирается забросать меня вопросами, поэтому мысленно даю себе отмашку «пора» и начинаю говорить - быстро, четко, с преувеличенным, почти маниакальным восторгом. Рассказываю про «Синергию». Про масштабы, про перспективы, про то, какой это невероятный шанс для меня. Использую все те слова, которые говорил Форвард-старший, приправляя их своими собственными, еще более пафосными. Я рисую перед ним картину своего головокружительного взлета, фантастического, невероятного триумфа.

Он слушает, и его лицо постепенно меняется. Тревога сменяется недоумением, потом - напряженным ожиданием. Слава как будто чувствует, что за всей этой красивой сладкой глазурью скрывается очень горькая начинка. Он слишком хорошо меня чувствует. Всегда это умел, даже когда мы были просто виртуальными приятелями по книжному клубу.

— Это… очень круто, Би, - говорит он, когда я делаю паузу, чтобы перевести дух. - Я… даже не знаю, что сказать. Ты крутышка. Серьезно. Дашь автограф?

— Это проект твоего отца, Слава, - наконец, перехожу к дерьму, которое только что так обильно поливала сладкой глазурь. - Мое участие - его протекция.

Тишина. Лицо Славы медленно меняется - сонные, расфокусированные еще минуту назад глаза, превращаются в два темных кусочка ртути.

— Он лично настоял на моей кандидатуре, - наношу следующий удар. И следом - еще один. - Мы будем работать вместе. Это огромная ответственность. И…

— И… что? - Его голос становится жестким.

— Это очень важный шаг в моей жизни. Такие шансы… Ты должен понимать, что такие возможности выпадают только раз в жизни. Я не могу просто взять - и отказаться от всего этого. Никогда себе этого не прощу.

Слава, который несколько секунд назад как будто собирался забросать меня вопросами, молчит, хотя напряженное лицо и плотно сжатые челюсти выдают его мысли с головой. Слабость, которую я все-таки не до конца выкорчевала, вдруг слишком резко подкатывает к горлу, мешая дышать и запрещая говорить. Как будто внутри меня идет непрекращающееся противостояние разума и чувств, и умирающие, почти капитулировавшие чувства, бросили в бой последнее, что у них осталось - маленьких беспомощных диверсантов, способных хотя бы ненадолго заткнуть мне рот.

Но на этот случай у меня тоже кое-что осталось - последнее средство.

Резник - его всплывающее в памяти перекошенное яростью лицо и обещание испортить Славе жизнь. Подлое и гадкое, но абсолютно точно - правдивое.

Я сглатываю, набираю в легкие побольше воздуха и пускаю в ход свое последнее - разрушительное, подлое оружие. Искренние слова Славы, сказанные им в минуту поддержки. А теперь я просто… использую их против него же.

— Помнишь, на смотровой площадке? - Я прохладно улыбаюсь, давая понять, что тот вечер не был чем-то особенным. - Ты говорил, что понимаешь меня. Что если моя мечта - карьера, то я должна идти за ней.

— Би, слушай… давай я вернусь и мы…

— Сейчас тот самый момент, Слава, - мой голос звенит от холода. Удается даже изобразить что-то типа раздражения на то, что он не понимает очевидного. - Я на пороге своего Эвереста. Ты должен меня понять. И отпустить.

— Отпустить? - Он хмурится еще больше, тянется за сигаретой, закуривает. - Что за бред, Би? Ты, блять, серьезно?!

— Абсолютно. - Стараюсь зацепиться взглядом за спинку кровати у него за плечом, за смятый уголок подушки, за что угодно, лишь бы не смотреть на его лицо. На то, как он сжимает губами фильтр. Не дать себе ни единого шанса вспомнить, как я дурею от его поцелуев, и что уже сейчас не представляю, как буду без них жить.

— Мы же можем… мы можем все обсудить. - Дубровский нервно прочесывает пятерней волосы, но они все равно непослушно падают на глаза. - Би, блин, это не проблема. Вообще. Я подожду. Я…

— Нет, - перебиваю. Жестко и безжалостно, потому что не могу позволить ему говорить. Если он продолжит, я просто сломаюсь. От моей ледяной брони уже и так почти ничего не осталось, мне уже сейчас снова так адски больно, что просто отключиться и закончить «нас» на окончательной точкой, а трусливыми многоточиями. - Я уже все решила, Слава. Сейчас я должна полностью сосредоточиться на работе. На двести процентов. Без отвлекающих факторов. Без… романтических увлечений.

— Романтических увлечений?! - В его голосе звучит отчаяние. - Би, я люблю тебя! Я, блять, люблю тебя! Ты для меня важнее любой работы, любого проекта. Ты никакое не романтическое увлечение, Би! Скажи, что мне нужно сделать? Я сделаю, обещаю. Работа, карьера, ок - без проблем. Будем видеться когда у тебя…

— Я тебя не люблю, Слава, - слышу чей-то чужой голос. Даже слегка удивляюсь, откуда в моей запертой на все замки квартире взялась посторонняя женщина. С опозданием, но все же доходит, что это - мой голос. Такой противный, мертвый и покрытый трупными пятнами. - Господи, ты же не серьезно, да? Это же была просто… приятная интрижка.

Мне хочется прикусить собственный язык, так, чтобы брызнула кровь. Отомстить ему. Как будто это не я, а он произносит эти ужасные мерзкие слова.

— Би… Я…

— Мне жаль, что каким-то своим неосторожным поведением, я дала тебе повод думать, что наш… секс, может означать что-то большее. - Пожимаю плечами. Тоже как будто не своими. Меня вообще здесь нет, вот это тело - мертвое и совершенно высохшее, точно не мое. Оно просто функция, которая выполняет свое единственное назначение. - Нам было хорошо вдвоем, и трахаешься ты просто как бог, но это ничего не значит. Не принимай на свой счет - в моей жизни и раньше были мужчины, которые приходили и уходили. Я совершенно не готова к серьезным отношениям в ближайшие годы.

Слава больше не пытается говорить.

Он просто смотрит на меня - и его лицо медленно, но безжалостно «закрывается». Становится гладким, лишенным абсолютно всего. Даже губы становятся жесткими, а мне отчаянно хочется потянуться, дотронуться до него хотя бы кончиками пальцев, даже если это просто экран телефона.

Но я собираю в кулак остатки воли - и просто смотрю, как мои слова медленно-медленно нас убивают: его - там, меня - здесь. Хотя, кажется, я умерла еще до того, как нажала на кнопку вызова.

Тишина становится настолько оглушительной, что я не выдерживаю.

Сил больше не осталось. Еще минута - и я все испорчу. Расплачусь и признаюсь. Разрешу себе проклятый эгоизм, поставлю на кон его жизнь, лишь бы на скору руку залатать разорванное в клочья сердце.

Пора заканчивать, пока моя блестящая актерская игра не превратилась в фиаско.

— Это было… приятно, - бесцветно дергаю плечом. Как будто речь идет о десерте, который, хоть и был вкусным, но ничем особенным не запомнился. - Приятное приключение. Не больше. Я никогда не планировала превращать это во что-то серьезное. Прости.

Я не даю ему ответить. Не могу.

Быстро нажимаю на красную кнопку на экране, «выключая» его лицо.

Выключая все, что делало меня… живой.

Экран гаснет, превращается в черное холодное зеркало.

С глянцевой поверхности на меня смотрит каменная холодная горгулья.

Первые секунды ничего не происходит. Я все еще сижу, прямая, как струна, вцепившись в собственные, исцарапанные в кровь колени.

Лед внутри еще держится, но широкие болезненные трещины стремительно покрываются паутиной маленьких, острых, смертельно ядовитых.

А потом начинается дрожь.

Она зарождается где-то глубоко внутри, в самом центре моей замерзшей сущности. Сначала мелкая и почти незаметная. Я даже не предаю ей значения - беру телефон, чтобы спокойно и методично заблокировать и удалить номер Славы. Не потому что боюсь его навязчивых звонков: я видела его лицо и глаза - с таким лицом люди презирают бывших, а не названивают им посреди ночи, чтобы все вернуть. Это ради себя. Это в себе я не уверена, что смогу прожить без его голоса и сообщений хотя бы один день. Но когда дрожь разрастается, охватывает все тело, от кончиков пальцев до корней волос, телефон выскальзывает из трясущихся пальцев прямо на пол.

Меня трясет. Сильно, неконтролируемо, как в лихорадке. Я обхватываю себя руками, пытаясь как-то справится с приступом, но это все равно, что пытаться удержать в ладонях землетрясение.

Обессилено, как тряпка, сползаю с дивана на пол. Поджимаю колени к груди, сворачиваюсь в клубок, представляя себя мокрицей. Хочу закричать, чтобы хоть как-то выплеснуть боль, но из горла вырываются только тихие, сдавленные хрипы.

Как будто мой голос умер вместе с его последним взглядом.

Как будто умерло вообще все.

И вот тогда приходит боль.

Настоящая.

Она не режет, как боль от предательства, не ноет, как боль от разочарования.

Это другое.

Это ощущение абсолютной безоговорочной пустоты. Огромной, черной, выжженной дыры в моей груди. Там, где еще минуту назад было мое сердце - просто кратер.

Я лежу на полу в своей темной, пустой квартире. И впервые в жизни не плачу, а просто вою - беззвучно, но уродливо и отчаянно.

Я все сделала правильно.

Я… уничтожила нас.