Запрещенные слова. книга 2

Глава двадцать восьмая

Я пробегаю взглядом по строчкам идеально составленного по своей формулировке документа – грамматику (хотя с ней тоже все в порядке) дополнительно перепроверит Маша.

Но я все равно вылизываю эту записку до блеска, хотя она для внутреннего пользования и дальше этой башни точно не выйдет.

Просто тяну время, потому что это – теперь уже совершенно официально – последний мой документ в NEXOR Motors.

До конца рабочего дня пятницы осталось десять минут.

Ровно столько же, сколько осталось до конца моего последнего рабочего дня.

Две недели, за которые я буквально полностью «переучила» Гречко под новый формат, пролетели… слишком быстро.

Но… пора детка, это не может продолжаться вечно.

Я захлопываю крышку ноутбука и в последнем акте педантизма поправляю его так, чтобы лежал строго параллельно нижнему краю стола.

Поднимаюсь, выныривая из удобных офисных туфлей в ботильоны на высоких каблуках. Немного дико, что «сменку» сегодня я тоже уношу с собой.

Набрасываю пальто, поправляю прическу и, подумав, наношу на губы немного лечебного бальзама, уделяя внимание маленькой ранке на нижней губе – следу того, что даже мой максимально нежный «брутальный байкер» иногда заводится… с пол-оборота.

Трогаю это маленькое пятнышко пальцами, улыбаюсь и в голове уже зреет коварный план, как довести его до такого состояния еще разок – эта его сторона, оказывается, очень даже…

К щекам приливает румянец.

Еще раз окидываю кабинет взглядом.

Идеальный порядок. Стол пуст. Все дела переданы Гречко, инструкции оставлены, проекты закрыты. Моя миссия здесь окончена. Я отрабатывала на благо нашего автопрома честно, методично, как хорошо отлаженный механизм, которым, по сути, и была.

Вспоминаю, как стояла перед этим окном сотни раз, иногда – уставшая, иногда – разбитая. Смотрела на город внизу, как на свою добычу, и думала, что когда взберусь на свой Эверест, то выше окажутся только звезды.

Если быть до конца честно, то какой-то острой боли я не чувствую. Возможно, потому что мой «уход» затянулся на несколько недель и у моей психики было время приспособиться к неизбежному, выработать противоядие от тоски. Осталось только ощущение легкой растерянности. Как будто я изо всех сил бежала марафон, вложив в этот бег всю свою жизнь, и вот сейчас, пересекая финишную черту, я вдруг поняла, что бежала не в ту сторону.

— Майя Валентиновна?

Я оборачиваюсь. В дверях, с глазами на мокром месте, мнется Маша.

— Вы… уже все?

— Все, Маш, - мягко улыбаюсь.

Беру со стола единственное, что осталось – свою сумку – и иду к двери.

— Я без вас тут точно пропаду, – всхлипывает моя помощница, в которой, по закону подлости, именно в последний месяц у нас, наконец, наладилось идеальное взаимодействие. Без вас тут ничего не будет работать.

— Будет, Маша. – Подмигиваю, чтобы она окончательно не расклеилась. И чтобы не расклеиться самой. - Гречко – прекрасный человек, вы с ней найдете прекрасно поладите.

Она начинает выразительно сопеть, достает из кармана мятую и всю в следах туши салфетку и отчаянно трет глаза.

Я быстро ретируюсь к выходу, заставляя себя не оборачиваться, потому что в носу начинает предательски пощипывать.

В холле пустынно. Когда сдаю на пункте пропуска свою пластиковую карту, вместе с ней с меня как будто слетает «Майя Франковская – важная персона», и остается просто женщина в деловом костюме, у которой, между прочим, сегодня дома целый любимый именник!

Толкаю тяжелую стеклянную дверь и выхожу на улицу, глотая холодный воздух последних деньков октября.

Сегодня я никуда не спешу, так что даже в пробках стою почти с удовольствием.

Мы со Славой, после небольшого обсуждения, пришли к выводу, что праздновать его двадцать девять будем в два этапа – завтра в маленьком семейном ресторане с его приятелями и сестрой, а сегодня – дома, только вдвоем. И мой именинник настоял, что готовить будет сам, так что мы договорись «съехаться» к шести, чтобы он успел купить по дороге все необходимое. Дубровский секретничает, так и не раскрыв, какими деликатесами собирается баловать меня на свой День Рождения.

У меня сегодня только одна остановка по пути домой – возле кондитерской, о существовании которой я узнала примерно полгода назад и на сладкие шедевры из которой благополучно пускаю слюни почти в каждой их сторис. Теперь появился повод заказать что-то для себя.

Внутри сладко пахнет ванилью, корицей и шоколадом.

В ответ на звякание дверного колокольчика, девушка за прилавком начинает широко мне улыбаться. Мои губы непроизвольно растягиваются в ответ – когда неделю назад пришла сюда со своей «странной идеей», мы потратили примерно час, пытаясь нарисовать примерный эскиз, а потом я еще дважды согласовывала его в переписке с кондитером.

Она достает из холодильника маленькую стильную черную коробочку и с таким же любопытством заглядывает внутрь, когда снимаю крышку.

Это тортик-бенто, и сверху на черной бархатной глазури сидит – сидящий на байке крохотный карамельный шершень. Невероятно милый и немного смешной, но сделанный настолько детально, насколько это вообще возможно сделать с помощью всего лишь кондитерских инструментов. невероятно милый карамельный шершень. Композиция одновременно и немного дерзкая, и немного мультяшная. Я нарочно не хотела никаких надписей – ни признаний, ни смешных посланий. Все это я лучше скажу ему потом – за столом, в постели, рано утром…

— Черный бархат с вишней, как вы и просили, - щебечет девушка. И добавляет: - Надеюсь, имениннику понравится.

— Я тоже, - посмеиваюсь, воображая лицо Славы, когда он это увидит.

У меня больше нет работы и планов на жизнь, я пока смутно представляю, как переживу понедельник без привычного подъема на работу, но… у меня есть куда и к кому спешить вот с такими глупостями.

На парковке на удивление пусто, хотя в пятницу вечером такая толчея, что я пару раз ловила «зайцев» на своем парковочном месте. Обращаю внимание на соседнее – Дубровского. Его «Патриота» нет. Подхватываю драгоценную коробку с тортом и прижимаю ее к груди, как бесценное сокровище. Несмотря ни на что, сегодняшний день ощущается на пике счастья.

Я успеваю сделать пару гулких шагов по бетону, когда мое внимание привлекает длинная тень, появляющаяся из-за массивной бетонной колонны. Наверное, мне просто до смерти не хочется верить, что это может быть он, поэтому успеваю сделать еще пару шагов. Прежде чем узнаю знакомые черты и резко останавливаюсь. Так сильно сжимаю ключи в ладони, что неприятно ноют суставы.

Резник.

Я не испугана. По крайней мере, не сразу. Скорее, ошеломлена. Преступления такого рода расследуются обычно долго, муторно и за них точно не сажают в СИЗО, но я была уверена, что в тот раз – в кабинете Орлова – мы виделись в последний раз в жизни. Мне и в голову не могло прийти, что он заявится сам практически ко мне домой.

Выглядит Резник ужасно. Совершенно не так, как тот лощеный, безупречный мужчина, которого я когда-то впервые увидела на общем собрании, где нам представили его как нового генерального. На нем простые джинсы, свитер, но туфли грязные и сам он выглядит каким-то заметно помятым. Щетина потеряла даже намек на ухоженность, лицо – серое, одутловатое. Взгляд налитый кровью. Если бы зомби могли существовать в реальности, то выглядели бы примерно так.

— Привет, Франковская. – Голос у него хриплый, неприятно прокуренный и режет слух как наждачная бумага.

Я прижимаю торт к груди. Инстинктивно делаю шаг назад, чувствуя, как внутри нарастает обоснованная тревога. Он явно не в себе.

— Владимир Эдуардович, - стараюсь, чтобы голос звучал ровно – не хочу дать этому ублюдку повод думать, что меня можно запугать вот такими «неожиданными визитами». Но все равно оглядываю парковку в надежде позвать на помощь. Как назло – ни единой живой души. – Не помню, чтобы приглашала вас в гости.

— А я как Винни-Пух – прихожу сам. – Резник кривляется и делает пару шагов навстречу.

Мои ноги врастают в бетон почти буквально.

Что-то в его взгляде заставляет меня покрыться гусиной кожей, ощущения от которой под одеждой такие, словно на мне вдруг вырос миллиард маленьких иголочек.

— У меня тут вдруг образовалось очень много лишнего времени… Ну, ты ведь в курсе, по какой причине, да? - Резник делает жест рукой, который похож на какой-то неправильный взмах волшебной палочкой.

Почему-то не могу отделаться от мысли, что в эту минуту он произносит что-то вроде «Авада Кедавра!» и это заставляет рот дернуться от нервного смешка. Резник фиксирует. Его и без того красный взгляд наполняется кровью по самое «горлышко».

Я понимаю, что пытаться объяснить ему, что это всего лишь моя естественная реакция на страх, совершенно бессмысленно. Поэтому делаю аккуратный шаг назад. Он сейчас ведет себя как бешенная псина, а значит, лучше воздержаться от резких движений.

— Так воооот… - Он намеренно растягивает слова, прекрасно видя, как они на меня действуют. Как меня потряхивает от затянувшейся преамбулы перед вынесением приговора. – Кажется, ты задолжала мне один маленький разговор по душам.

Он вопросительно поднимает брови.

Лицо, которое когда-то казалось мне красивым и элегантным, на моих глазах трансформируется в уродливую маску безумца.

— Я думаю, тебе лучше уйти, - стараюсь держать интонацию ровной и холодной, без прекоса в какие-либо эмоции. Он на взводе – катализатором может послужить абсолютно любое движение или слово. Я бы вообще отмалчивалась по максимуму, но интуиция подсказывает, что от этого тоже не будет легче. – Разговаривать нам не о чем, Резник.

— Да ну? – Он делает резкий, почти змеиный выпад вперед, внезапно почти что нависая надо мной всей своей тушей. Резник, конечно, не Дубровский в плане роста, но он все равно здоровый и коренастый, и чтобы меня «выключить» ему хватит одного крепкого удара. – А я думаю, что у нас есть много интересных тем для разговора. Например, как ты вышла на Людку. Или, еще лучше – как ты умудряешься отсасывать папашке и сынку, что они оба за тебя жопу готовы порвать, а?!

Он повышает голос.

Я стараюсь держаться прямо, но на чертовой парковке никого нет, и даже если я сорву легкие и голосовые связки, пытаясь позвать кого-то на помощь, снаружи меня все равно никто не услышит.

— Тебе лучше уйти. – Понимаю, насколько жалко выгляжу, как попугай повторяя одно и тоже, но что еще я могу сказать? Не объяснять же ему, что во всех своих бедах виноват он сам?

— Ну и что ты для него сделала, целомудренная моя? – Резник трогает мое лицо густым противным запахом сигарет и пота. Алкоголем от него, к счастью, не пахнет. Страшно представить, что каким бы он был, если бы «отшлифовал» свое бешенство сорокоградусным «полиролем». – Что просят важные хуи в обмен на то, чтобы натравить на меня всю армию ебучих законников, а?

— Ты сам натравили на себя закон, Резник, когда решил заработать денег на людях, котторые…

— Ой, да заткнись ты! – рявкает он, и я инстинктивно – или, скорее, судорожно – обеими руками прижимаю к груди коробку с тортом. – Это просто ебучий бизнес! Все так делают! Потому что не у каждого, увы, есть золотая пизда, которой можно выторговать себя местечко поуютнее!

Он взмахивает рукой – и я инстинктивно жмурюсь.

Не уверена, что он действительно собирался меня ударить, но, когда разлепляю веки, замечаю на побагровевшей роже следы триумфа. Ему нравится, что я боюсь.

— Ты мне жизнь, сломала, сука, - цедит по словам, нависая надо мной сильнее и сильнее. – Из-за тебя, блядина, я теперь без карьеры, без перспектив, сижу под подпиской и с арестованными счетами! Я даже поссать не могу без того, чтобы кто-то не увидел в этом попытку «уйти от ответственности»! Цирк, блять!

Его запах буквально сбивает с ног.

Пячусь назад, пока с ужасом не осознаю, что прижимаюсь спиной к холодному корпусу своей машины. Я в ловушке. Осознание, насколько я, в сущности, меньше и слабее его, прошибает новой порцией липкого пота за воротником.

Достучаться до его голоса разума нереально.

Сбежать – тоже.

В этот момент Резник хватает меня за лицо. Здоровенная потная лапа обхватывает подбородок, сжимая челюсть так, что боль простреливает через нос в лобную долю. Пальцы грубо впиваются и царапают кожу, а у меня от страха горло перемыкает невидимой пленкой немоты.

— Я мог бы тебя уничтожить, - шипит прямо мне в лицо, и я задерживаю дыхание, чтобы не отравиться. - Мог сделать так, чтобы от твоей драгоценной репутации осталось бы одно единственное слово – шлю-ха! Мог сделать так, чтобы ты до конца жизни работала на заправке! Я был крайне добр к тебе, сука, и что же взамен? А?!

Он трясет мою голову словно погремушку.

Я пытаюсь держаться, но мир перед глазами превращается в кашу.

В какой именно момент разжимаются пальцы – не понимаю. Просто сначала чувствую странную пустоту в груди, а потом слышу тихий влажный стук. Резник тоже обращает на него внимание, останавливает экзекуцию и, не разжимая пальцев на моей челюсти, делает шаг назад.

Между нами на сером бетонном полу – пятно черно-красной глазури, грязные брызги шоколада и бесформенные куски бисквита.

Мне так больно, что ощущение хватки Резника не идет с этим ни в какое сравнение.

Всхлипываю, чувствуя, как глаза наполнятся слезами.

— Я тебя ненавижу, - говорю, забыв о том, чего мне может это стоить. – Ты просто… жалок, Резник.

Его глаза распахиваются синхронно со ртом, из-за чего лицо становится нелепым и глупым одновременно. Это настолько ничтожное зрелище, что изнутри рвется издевательский смех.

— Ты даже не мужчин, Резник, - меня несет, я знаю, но он… он испортил все, снова. И мой чудесный торт. – Ты просто… смешное, беспомощное ничтожество.

Я знаю – вижу – как выражение его лица трансформируется в принятое за секунду решение меня уничтожить. Но почему-то все равно не боюсь и не защищаюсь.

Просто закрываю глаза, готовясь к удару.

И… слышу звук.

Звук не вылетевшей из моего тела жизни, а тормозов – резкий, визжащий разрывающий тишину парковки. Звук мощной, тяжелой машины, которая заезжает на парковку слишком быстро. На периферии сознания вспыхивает: «Я же его знаю, точно знаю…»

Но Резник на него никак не реагирует – глухо и слепой в приступе безумной ярости.

Тень от его кулака падает мне на лицо.

И в эту же минуту замечаю мелькнувший за его спиной высокий силуэт.

Рука перехватывает запястье Резника – быстро, как-то беззвучно, но окончательно.

Разворачивает в одно движение, как юлу.

И почти сразу за этим – его сносит резкий, хлесткий удар. Звук негромкий, не киношный, но все равно разносится по всей парковке как выстрел.

Голова Резника резко скручивается в какое-то неестественное положение набок, а тело, как будто живет своей жизнью, неустойчиво пятится назад.

Зрение возвращается ко мне, но еще не полностью. Вижу «Патриот» Славы всего в нескольких метрах от нас, прямо посреди проезда.

А потом – его самого.

Рядом, обнимающего меня так крепко и надежно, что я моментально раскисаю в его руках.

Всхлипываю, чувствуя себя так, словно в моем теле не осталось ни костей, ни хрящей.

Господи, как же я на самом деле испугалась. Понимаю это только сейчас – по тому, как дрожат пальцы и стучат зубы.

— Би, он тебя ударил? – Чувствую его большие теплые ладони на своих щеках. Там, где минуту назад была хватка Резника. – Он что-то сделал?

Мотаю головой, отчаянно, скрюченными пальцами хватаясь за его куртку, но плотная кожа как нарочно выскальзывает из пальцев.

— Все хорошо, - еле выдавливаю из себя, потому что челюсти сводит – то ли от боли, то от запоздалой реакции на страх. – Слав… торт… Слав, пойдем… домой…

— Би, посмотри на меня. – Он говорит это так неожиданно спокойно, что я хватаюсь за его голос как за единственную опору в этом хаосе. Серебряные глаза смотрят внимательно и немного хмуро. – Он тебя больше никогда не тронет. Я не позволю.

Что-то в его голосе звучит для меня впервые.

Забота и честность, и обещание, которые он всегда сдерживает – это мне хорошо знакомо.

Но там есть еще что-то… оно меня не пугает. Оно просто… есть.

Я не успеваю ничего ответить, когда Слава вкладывает мне в ладонь валяющиеся где-то под ногами ключи от «Медузы» - они липкие, потому что все в глазури. Я снова шмыгаю носом.

— Иди домой, ладно? Я скоро вернусь, и мы будем праздновать, как договаривались.

Сутулиться, чтобы чмокнуть меня в кончик носа – так нежно, что я рефлекторно тянусь к нему руками, изо всех сил пытаясь удержать.

Ты куда? Зачем? Нет, нет…

Рот сводит судорогой. Ненавижу себя за то, что не могу произнести ни слова. Вместо этого тупо качаю головой, как болванчик. Наверное, он думает что я совсем бездушная, раз не бегу ему наперерез и не пытаюсь остановить, когда хватает Резника за грудки.

— Пришел защищать свою су… - кривляется окровавленной рот Резника, но второй удар отбивает у него охоту болтать.

Хруст сломанного носа меня совсем не пугает.

Слава бьет его еще раз – кажется в полсилы, расслабленно, но методично. Молотит кулаком, как будто упражняется в точности. Как будто хочет, чтобы он как можно дольше оставался в сознании. Чтобы чувствовал, как тяжелый убойный кулак, играючи, превращает его лицо в кашу.

В конце концов, Резник начинает оседать на бетон – грузно, как мешок с костями.

Слава держит его за шиворот как дворнягу и последнее, что я вижу. Прежде чем он заталкивает Резника на заднее сиденье «Патриота» - перекошенное от испуга выражение лица моего бывшего генерального директора.

Ему страшно.

Страшнее, чем было мне. Кажется, во много раз страшнее.

Слава громко хлопает дверцей, находит мой взгляд и рывком прячет за спину окровавленный кулак.

Подмигивает. Красивущие губы с колечком в центре безмолвно произносят: «Полчаса, Би» и он прыгает за руль джипа.

Чувствую себя такой никчемной из-за того, что не могу сдвинуться с места, а просто смотрю вслед выруливающей с парковки машине.