Запрещенные слова. книга 2

Глава девятая

Конец мая обрушивается на город удушающей, плавящей асфальт жарой.

Я просыпаюсь в пять утра в субботу, без будильника, подгоняемая нетерпеливым, почти детским предвкушением. Последние несколько дней были похожи на затишье после шторма. Совещание, на котором Юле и, частично, Резнику, устроили разбор полетов, было фееричным. На этот раз солировал Кирилл, и я даже слегка удивилась, когда из из осторожного бюрократа он вдруг превратился в безжалостного инквизитора. Кирилл методично, пункт за пунктом, разложил всю схему, предоставив неопровержимые доказательства Юлиной вины. Она пыталась оправдываться, плакала, взывала к сочувствию, но ее жалкий спектакль ни на кого не произвел впечатления. Особенно жалко она выглядела на фоне Резника, который, почуяв, что запахло жареным, тут же отрекся от своей протеже и начал топить ее с таким рвением, будто она была его злейшим врагом. Пытался выйти сухим из воды, но ему тоже досталось - Орлов, не особо подбирая выражения, отчитал его, как нашкодившего школьника, за потерю контроля и создание в компании атмосферы, в которой подобные интриги стали возможны.

Юлю уволили одним днем, по статье, которая навсегда закроет ей дорогу в любое приличное место.

Я больше ее не видела.

И, на удивление, не чувствовала ни злорадства, ни триумфа. Только «галочку» напротив пункта - я от души напихала Григорьевой в панамку, причем - совершенно законным способом.

Я быстро принимаю прохладный душ, вышвыриваю из головы бывшую подругу, потому что сегодня и завтра - два дня, которые я хочу посвятить только… нам. Мне и Славе.

Потому что сегодня мы едем в Бугаево.

Слава позвонил вчера вечером. Предупредил, что заедет рано - в семь, пока еще не так сильно жарит солнце и сказал, чтобы ничего не брала - он меня «танцует».

И вот я, нарушая его железное «ничего не нужно», стою на своей кухне в пять тридцать утра и пеку пирог. С клубникой и ревенем: нашла рецепт в интернете, и теперь моя квартира наполнена густым, сладким ароматом выпечки, который смешивается с запахом свежесваренного кофе. Я укладываю еще теплый пирог в плетеную корзину, добавляю туда контейнеры с сырниками, свежие ягоды, термос с кофе. Маленький бунт. Хотя скорее просто способ показать, что я я не хочу быть «просто пассажиром».

Перед тем, как лечь спать, я все-таки не удержалась и загуглила это загадочное «Бугаево». Поисковик выдал лишь пару скупых строчек: «небольшой населенный пункт, тупиковая дорога, озеро». Никаких баз отдыха, никаких достопримечательностей. Ничего. И от этой неизвестности мое любопытство разгорелось еще сильнее - куда же все-таки он меня везет?

Я знаю, что Дубровский до чертиков пунктуален, поэтом за пару минут до назначенного времени спускаюсь вниз.

Ровно в семь во дворе раздается знакомый рев мотора, но сегодня Слава не на байке. У подъезда притормаживает его брутальный «Патриот», на фоне изящных иномарок моих соседей выглядящий, как дикий зверь в зоопарке.

Слава выходит из машины. На нем - простые серые шорты-карго и черная футболка, которая обтягивает рельефные мышцы. На ногах - все те же «Конверсы». Он выглядит расслабленным, по-летнему небрежным, и от этого - еще более притягательным.

Видит меня, с корзинкой в руках, и на его лице появляется знакомая, дразнящая усмешка.

— Я же сказал, ничего не нужно, Би, - ворчит, забирая у меня корзину, которая в его руках кажется почти невесомой. - Ты совершенно не умеешь слушаться.

— Я просто подумала, что твой таинственный план может не включать в себя завтрак, - парирую я, стараясь не смотреть на то, как напрягаются его бицепсы, когда он ставит корзину на заднее сиденье.

— Мой план включает в себя все, - он подмигивает, открывая для меня пассажирскую дверь. - Но от твоего завтрака я, так и быть, не откажусь.

Я сажусь в машину, и меня тут же обволакивает его запах. Лайм, соль, кожа и щепотка табака. Голова моментально слегка кружится, хочется облизать губы. Дубровский ловко запрыгивает за руль, и салон, который еще секунду назад казался огромным, вдруг становится тесным и почти интимным.

Я неспокойно ерзаю, и хоть стараюсь себя не выдать, кажется, Слава все-таки на секунду зыркает на мои прилипшие друг к другу колени. Я надела простой клетчатый сарафан на тонких бретелях, совершенно не примечательный, но из тонкой ткани и почти невесомый. Правда, в нем мои колени выставлены напоказ как будто в музее.

— Видишь? - Слава кивает на заднее сиденье, где стоят еще два огромных бумажных пакета. - Я тоже подготовился. Так что от голодной смерти мы точно не умрем.

— Одна голова хорошо, - с умным видом цитирую народную мудрость, - а две - лучше.

— Согласен, - подмигивает, заводит машину, и мы плавно выезжаем со двора.

Из динамиков льется тихая, меланхоличная музыка - какой-то инди-рок, который идеально ложится на утреннюю прохладу и предвкушение дороги.

Город еще спит. Мы едем по пустым улицам, и первые лучи солнца окрашивают небо в нежные, акварельные тона. Я откидываю голову на подголовник, смотрю на его профиль — резкий, сосредоточенный, на сильные руки - одной он уверенно держит руль, в другой сигарета, которую Слава очень старательно «дымит» в окно.

Мне с ним так спокойно, господи.

В душе - просто как будто дурацкие ромашки расцветают. Не те, которые огромные и в цветочных магазинах, а маленькие, аптекарские, которых так много, что кажется - это облако упало в поле.

— Нам минут сорок ехать, Би, - сквозь легкую дремоту, с которой борюсь изо всех сил, слышу Славин голос. - Поспи.

Моя голова, как будто только и ждала его «команды» - тут же проваливается в сон.

А вот просыпаюсь я от тишины. А потом - от негромкого хлопка двери.

Открываю глаза, стыдливо прячу зевоту в кулак.

Машина стоит. Вокруг - ни души. Только высокие, сосновые мачты, уходящие в небо, и пронзительная, звенящая тишина, нарушаемая лишь пением птиц и шелестом листвы.

Я выхожу из машины, пока Слава вытаскивает из багажника наши пакеты.

И замираю.

Мы как будто стоим на краю земли.

Перед нами - озеро. Огромное, просто как будто бесконечное. Темная, почти черная вода сливается на горизонте с небом. Оно кажется живым и дышащим.

Здесь даже воздух как будто другой - густой, чистый, пахнет сосновой хвоей, влажной землей и озерной прохладой.

Прижимаю ладонь козырьком ко лбу, слежу за Славой и замечаю, что он тащит пакеты к дому.

И еще раз замираю на выдохе.

Дом стоит на небольшом мысе, в нескольких шагах от воды. Длинный, одноэтажный, построенный из темного, почти черного камня и стекла. Он не доминирует над пейзажем, а будто вырастает из него, сливаясь с лесом, водой и с небом. Крыша покрыта живым ковром из мха, а на южном скате поблескивают гладкие панели солнечных батарей. Да ладно?

От широкой террасы из посеревшей лиственницы к воде ведет узкий деревянный пирс. Он заходит далеко в озеро, заканчиваясь небольшой площадкой, идеальной для того, чтобы сидеть, свесив ноги, смотреть на закат или заниматься йогой, или просто… дышать и валяться, глядя на небо

Мы здесь всего несколько минут, но я чувствую себя так, будто мы - единственные люди на всей планете. А весь остальной мир, с его интригами, проблемами и суетой, просто перестал существовать. Остались только мы - и оглушительная, нетронутая природа, и тишина.

— Нравится? - Пока разглядываю озеро, Слава подходит, становится сзади и даже его голос как будто сливается с этим местом, становясь его обязательным атрибутом.

Оборачиваюсь. Он стоит так близко, что я только чудом не «клюю» его носом в грудь.

Глотаю его запах ртом, поджимаю губы.

Замечаю в серебряных глазах вопрос. И надежду.

— Это… - Не могу подобрать слов. - Это… нереально.

— Это Бугаево, Би, - усмехается. С нескрываемым облегчением. - Моя берлога.

— Там же солнечные батареи? - киваю через его плечо в сторону дома. - Мне не показалось?

— Неа, не показалось. - Его рука находит мою, пальцы легко переплетаются с моими. - Пойдем. Покажу что внутри.

Слава ведет меня внутрь, и я переступив порог, чувствуя себя Алисой, шагнувшей сквозь зеркало в другой мир.

Первое, что сразу бросается в глаза - минималистическое, почти аскетичное пространство, но каким-то образом даже с порога чувствуется продуманность в каждой детали. Бетонный пол приятно холодит ступни сквозь тонкую подошву кед. Стены из необработанного, темного дерева пахнут лесом и смолой. Из мебели - только самое необходимое: огромный, низкий диван, обитый грубым серым льном, кофейный столик из цельного спила какого-то темного дерева и встроенная в стену кухня из матовой нержавеющей стали, больше похожая на камбуз космического корабля.

Здесь нет ничего лишнего. Ни телевизора, ни картин, ни безделушек, которые обычно создают уют. Весь уют этого дома - в другом. В том, как устроен свет, льющийся из скрытых в потолочных балках светильников. В том, как идеально подогнаны друг к другу дерево, бетон и металл. И, конечно, в виде.

Вся стена, выходящая на озеро, - это сплошное панорамное окно, от пола до потолка. Оно полностью стирает границу между домом и природой. Озеро, лес, небо - все это становится логичной, совершенно естественной частью интерьера, меняя его краски в зависимости от времени суток и погоды. Я подхожу ближе, касаюсь пальцами прохладного, идеально гладкого стекла. Кажется, протяни руку - и коснешься темной, рябой воды.

— Тут просто… невероятно, Слав, - говорю еле слышно, не в силах оторвать взгляд от пейзажа. - Самое красивое место из всех, что я видела.

— Это просто дом, Би. - В его голосе слышатся нотки гордости, которую он пытается скрыть за своей обычной небрежностью. - Дом, который живет сам по себе.

Он подходит к стене, проводит по ней рукой, и в воздухе раздается тихий щелчок. Из скрытых динамиков начинает литься музыка - та же, что играла у нас в машине, тихая и обволакивающая.

— Умный дом, - поясняет в ответ на мои вопросительно взлетевшие брови. - Свет, температура в доме, подогрев полов, музыка - все управляется отсюда. Он полностью автономен. Солнечные панели на крыше, система сбора и фильтрации дождевой воды. Эта громадина не берет у природы ничего лишнего и не отдает ей ничего плохого. Испытание зимой и двадцатиградусными морозами прошел на «ура».

Улыбается, кажется, все-таки плюнув на идею делать вид, что в этом нет ничего такого.

Хвастается. Немножко.

Хотя, черт… почему немножко-то?!

Смотрю на него, пока внутри медленно лопаются влюбленные пузырьки удивления и восхищения.

Этот брутальный, татуированный бунтарь, который гоняет на ревущем байке и говорит пошлости, построил здесь, в маленькой деревушке, которую даже на карте не найти без GPS, этот идеальный, абсолютно гармоничный мир.

— Эй, Би, это еще не все, - на этот раз его глазах загорается новый, особенный огонек.

Ведет меня к раздвижной двери в глубине комнаты. Мое сердце начинает биться чаще. Чувствую, что сейчас он покажет что-то важное. Возможно то, что еще никому не показывал.

Слава отодвигает тяжелую дверь - и мир, в котором пахнет деревом и разогретым на солнце камнем, сменяется миром с запахом озоном, горячего металла и машинного масла.

Его мастерская.

Не какой-то старенький гараж, не просто стены и ящики, а настоящая лаборатория.

Пространство, где царит идеальный, почти хирургический порядок. Вдоль стен - стеллажи с инструментами, каждый из которых лежит на своем месте. В углу несколько 3D-принтеров. На нескольких огромных мониторах - сложные трехмерные чертежи, графики, расчеты.

А в центре, на специальном подъемнике, под огромной лампой - байк.

Я замираю на пороге, боясь войти, боясь нарушить эту стерильную, рабочую атмосферу. Это не просто мотоцикл. Это - произведение футуристического искусства. Я мало что понимаю в спортивных мотоциклах, но уверена, что ничего подобного в природе до Дубровского не создавал еще никто. Чего только одна рама стоит, напоминающая скелет хи скелет какого-то инопланетного хищника. В ней нет ничего лишнего - только чистые, агрессивные линии, подчиненные законам аэродинамики. Колеса без спиц, лаконичная приборная панель, полное отсутствие выхлопных труб.

Этот двухколесный «зверь» - воплощение тихой, стремительной мощи.

— Офигеть… - Это банально, но прямо сейчас у меня нет других слов.

— Это «Игнис», - говорит Слава, и в его голосе звучит такая нежность, с какой говорят о любимой женщине. - Моя мечта. Мой личный проект. Работаю над ним уже несколько лет. Полностью электрический. Бесшумный. Быстрый, как мысль.

Он подходит к байку, длинные татуированные пальцы скользят по его гладкому, матовому боку.

— Хочу запустить его в производство. Когда-нибудь. Создать свой собственный бренд. Делать лучшие электробайки в мире. Без компромиссов. Без оглядки на маркетологов и акционеров. - И тут же смущенно трет нос. - Ну, то есть, это такой очень смелый план на будущее.

На ум почему-то приходят все те дни, когда мне казалось, он пропадает где-то… с кем-то. А сейчас как будто сходит прозрение.

Так вот ты где пропадаешь длинными вечерами, Дубровский…

Хочется смеяться. И еще - броситься ему на шею и сказать на ухо, как я ошибалась. Что он в своих не полных тридцать - больше мужчина, чем некоторые сорокалетние.

Я смотрю в его горящие глаза, на то, с какой любовью он касается своего творения, и понимаю. Вот он. Настоящий Слава. Не Дубровский - золотой мальчик, наследник влиятельного политика, а офигеть какой амбициозный бунтарь и гений.

После экскурсии, мы в две пары рук раскладываем еду из Славиных пакетов в холодильник. Я только молчу и стараюсь держать рот закрытым, чтобы не слишком охать его предусмотрительности. Мы тут будем до вечера воскресенья, но он подумал обо всем - овощи, фрукты, мясо, сыры и слайсы копченой форели. Две бутылки вина - одну Слава, подмигнув мне, берет с собой.

— Серьезно? - верчу в руках протеиновые батончики с моим любимым клубничным вкусом. Когда-то, еще когда мы были Хани и Шершнем, я рассказывала ему, что люблю именно эти и что в последнее время их днем с огнем не достать.

— А дома у меня целая коробка, Би, - плотоядно улыбается Дубровский. - Или… может, даже две…

— Это бесчеловечно, - делаю вид, что трагически стону. - Так вот, оказывается, кто создает дефицит!

— Если не хочешь доспать, Би, может, покатаемся?

— Совсем не хочу досыпать, - улыбаюсь довольно как слон.

Кажется, я готова исследовать с любопытством Алисы не только его дом, но и всю эту маленькую деревню, которую даже на карте без координат не найти.

— Тогда, поехали, покажу тебе горсад. Черешня там - пиздец, какая спелая.

— А ее можно брать без разрешения?

— Нет конечно, мы просто как вандалы обнесем все без спроса. - В слегка хриплом голосе столько игривых ноток, что у меня мурашки по коже, и уже не очень хочется думать, шутит он или говорит всерьез. - Будешь гореть в аду вместе со мной.

Я фыркаю, но его слова - как искры, которые поджигают что-то внутри. Беру со стола сочный персик, вгрызаюсь в него зубами и иду за ним. «Патриот» урчит, выезжая на грунтовку, окруженную соснами, а из динамиков льется тот же инди-рок, что утром - медленный, обволакивающий, как эта жара.

Я стараюсь не сильно пялиться на Дубровского, но когда он так близко, это почти невыполнимая задача. Позволяю себе смотреть хотя бы туда, где это будет не так очевидно - на ноги. Шорты на нем чуть ниже колена, но сейчас задрались выше, и я как дурочка таращусь на крепкие мускулистые ноги, красивые, реально мощные икры и выпирающие квадрицепсы, натянувшие ткань до предела. Спасибо, боженька, что у него не ножки-спички… Замечаю наполовину выглядывающие над коленями татуировки, кажется, это что-то похожее на печати - круги из слов, внутри которых - рогатые смеющиеся черепа. И надписи: «No mercy», «Without regret».

Горсад - это заросли старых деревьев, где ветки гнутся под тяжестью черешен. Слава паркуется у покосившегося забора, хватает плетеную корзину из багажника и перелезает через него с такой ловкостью, что у меня сводит дыхание. Дает руку, помогая мне перебраться следом. Мой сарафан цепляется за столбик, подол задирается, оголяя бедро. Я чувствую, как взгляд Славы скользит по моим ногам, и щеки моментально вспыхивают.

— Ты взяла что-то переодеться, Би? - ухмыляется как кот на сметану. - Если вдруг порвешь эту тряпочку - не вздумай переодеваться: не хочу остаться без этого охуенного вида.

— Размечтался, - ворчу, но голос дрожит, а кожа горит там, где бесстыже прошелся его взгляд.

Делаю пару шагов вперед, срываю с первого попавшегося дерева черешню, темную, почти черную, и бросаю в него чтобы немного сбить наглость. Он ловит ее ртом, как будто тренировался всю жизнь, и раскусывает с таким хищным видом, что я, зачем-то, отчаянно цепляюсь в край сарафана, прижимая ткань к ногам.

— Один-ноль, Би, - говорит Слава, проходит рядом. Намеренно задевая меня плечом, и как ни в чем не бывало идет дальше. - Давай, догоняй, или я тебя тут завалю ягодами.

Я смеюсь и краснею, пытаясь прикрыть вспыхнувшие щеки волосами, хотя, это конечно же никак не помогает. Мы собираем черешню, я стараюсь сосредоточиться на ягодах, на их сладком запахе и даже на жужжащих вокруг нас пчелах. Но каждый раз, когда Слава тянется за высокой веткой, его футболка задирается и я впадаю в секундный ступор, разглядывая идеальный живот и и дорожку волос, убегающую за резинку белых боксеров.

Чувствую себя школьницей.

Голодной до черта.

Дубровский замечает мой взгляд и очередное замешательство, и, конечно, не упускает шанса. Хватает мою руку, липкую от ягодного сока, и медленно, глядя мне в глаза, облизывает палец. Его язык - горячий, чуть шершавый - проводит по коже.

Я надеюсь, что громко всхлипываю только внутри.

Мы смотрим друг на друга.

Пальцы Славы без труда обвивают мое запястье. Большой - выразительно растирает кожу там, где она тоньше всего, как будто он пробует мой пульс.

— Вкусно, Би, - голос опускается до хриплого шепота. - Но ты, блять, слаще.

— Господи, Слав, - я мягко освобождаю руку, но знаю, что мои щеки сейчас просто адово сильно горят, а сердце колотится, как после спринта. - Ты вообще фильтруешь, что говоришь своей подружке?

— А нахуя? - ухмыляется он, срывая еще одну ягоду и на этот раз закидывает ее не в корзину, а в рот. — Ты же любишь, когда я честный… подружка.

Я закатываю глаза, срываю черешню и снова пытаюсь попасть ему в рот, но Слава опять без труда ловит ее ртом и с наслаждением жует, сплевывая косточку в кулак.

— Два-ноль, Би, - снова проходится так близко, что я чувствую его тепло и от этого почему-то хочется поежиться. - Пойдем, еще одно место покажу. Овечек любишь?

— Ове… что? Ты меня в закрытый зоопарк везешь что ли?

— Типа того. Тебе понравится.

На этот раз не дает мне самой лезть через забор - перебирается сам, ставит корзину на землю, а потом подхватывает меня под подмышки и легко поднимает почти на вытянутых руках. Мне нужно только немного поджать ноги, чтобы оказаться по ту сторону забора.

На секунду, когда «приземляет» рядом с собой, задерживает ладони у меня на боках.

Скользит вверх, до подмышек.

Большие пальцы заходят вперед, скользят по груди.

Я всхлипываю, глотаю рвущийся из горла намного более неприличный звук.

Меня атакует сумасшедшая смесь лайма и табака. И даже кажется, что вот сейчас у Дубровского точно сдадут нервы, но он только очень осторожно прикасается кончиком носа к моему - и отступает, чтобы поставить корзинку с черешней в машину, а я топчусь на месте, все еще ощущая его почти интимное прикосновение. Странно, но сейчас оно воспринимается в разы более горячо, чем все, что было между наим до этого момента.

Когда забираюсь в «Патриот», сарафан опять задирается. Слава на секунду задерживает взгляд на моих бедрах.

Черт, это уже не просто искры - между нами трещит, как высоковольтный провод.

У нас будет секс? Сегодня? Завтра? Или он и пальцем меня не тронет, пока я не скажу волшебное: «К черту фрэндзону, Дубровский?»

— Точно не устала, Би? - Слава заводит мотор, но не спешит выруливать, как будто ждет моей отмашки.

— Абсолютно нет. - Откидываю голову на спинку и, подумав, позволяю себе вольность скинуть сандали и забраться на сиденье с ногами, устраиваясь полубоком для лучшего обзора. Он ведь и так в курсе, что я буквально глаз с него не свожу. И у нас с ним это абсолютно взаимно.

Черешня на заднем сиденье пахнет так сладко, что я то и дело сглатываю слюну, пока «Патриот» Славы катит по грунтовке к полю. Солнце уже переползло за полдень, но на небе появились облака и жара как будто немного спала. Пока едем, из динамиков льется тот же инди-рок, который как будто склеивает этот день в одно бесконечное мгновение. Слава уверенно держит руль одной рукой, другой лениво постукивает по подлокотнику, и я украдкой пялюсь на его татуированные предплечья, которые вздуваются буквально от каждого движения. Мне нравится, что он абсолютно не комплектует по поводу не очень крутой машины, что ему вообще как будто плевать на фасад, потому что у него есть что-то намного более ценное.

— Ты что - и правда везешь меня в зоопарк, Дубровский? - Стараюсь чтобы голос звучал небрежно, но он все равно немного срывается - как после быстрого бега.

— Лучше, Би, - серебряные глаза на секунду цепляют мои, прежде чем вернуться к дороге. - Поле, овцы, тишина. Самое спокойное место на свете - и ты сейчас его увидишь. И забудешь, надеюсь, о своей работе.

Я со вздохом качаю головой.

Слав, я и так забыла, веришь? Как только села в твою машину - забыла вообще обо всем мире…

Но почему-то произнести это вслух снова не хватает смелости.

Работа, Юля, Резник, красавица Вольская остались где-то в другой жизни. Здесь, в Бугаево, ничего этого как будто не существует вообще. Есть только Слава - и мое сердце, которое колотится так сильно, что, кажется, заглушает льющуюся из динамиков музыку.

Мы паркуемся у старого деревянного мостика через ручей. Слава хватает из багажника плед, мою корзину с пирогом и бутылку вина. Я несу корзинку с черешней, чувствуя, как сарафан предательски липнет к бедрам - жара делает ткань почти невесомой, и я ловлю взгляд Дубровского, когда подол опять задирается, пока я шагаю по высокой траве.

— Би, я за твои ноги душу продам, - хмыкает, недвусмысленно лапая их взглядом. - Тормоза у меня работают не как у «Ниндзи», имей ввиду

Впервые в жизни у меня вдруг не хватает слов чтобы как следует огрызнуться, потому что от смущения горят щеки, а его недвусмысленно облизывающий нижнюю губу язык — как спичка, поджигающая остатки моего собственного терпения.

Когда я соглашалась на выходные с ночевкой, я, конечно, знала, что у нас может дойти до секса. Но мое собственное странное смущение и практически не сходящий с лица румянец, стали для меня полной неожиданностью.

Еще немного - и я правда забуду, кто из нас старше, боже!

Пока я отчаянно воюю с рефлексией на тему возраста, Слава расстилает плед на траве, в тени огромного дуба, где поле тянется до горизонта, а овцы, пушистые, как облака, лениво жуют траву.

— Что? - Он с любопытством следит за тем, как я разглядываю их, практически не моргая.

— Впервые вижу живую овцу, - признаюсь без тени стыда.

— Не советую подходить ближе, Би, - посмеивается Слава, мягко, но настойчиво придерживая рукой мой нетерпеливый порыв. - Во-первых, тут как минимум пара охранников.

Присматривается, а потом, встав сзади, кладет руки мне на плечи и мягко поворачивает, указывая пальцем немного влево, где из травы торчат высокие собачьи уши. И еще одни - праве, на этот раз - лохматые, и как будто насторожено повернутые в нашу сторону.

— Ладно, поняла, - стремительно ретируюсь ему за спину, откуда все-таки делаю пару снимков на телефон. - А во-вторых? Они кусаются?

— Нет, Би, они просто крайне специфически… пахнут.

Дубровский морщит нос, а потом тянет меня на плед.

Я сажусь, поджав ноги, наблюдаю за тем, как достает бутылку розового вина и пару пластиковых стаканчиков.

— Ты же не пьешь за рулем, - дразню, приподнимая бровь, когда он наливает вино и протягивает мне.

— Не пью, - кивает, и наливает во второй минералку из маленькой бутылочки. Откидываясь на плед, подпирает голову рукой. - Но ты пей, Би. Тебе нужно расслабиться, а то ты немного нервная. Или это я тебя так завожу?

— Самоуверенность его боялась, - декламирую с легким нарочитым театральным пафосом. Делаю глоток. Вино терпкое, греет горло, и напряжение действительно медленно тает. - Может, это овцы так меня заводят. Они милее тебя.

— Серьезно, Би? - Он смеется, и этот звук пробегает по мне дрожью. - Если я буду блеять - это как-то приблизит нас к точке кипения?

Я пихаю его локтем, и он валится на плед, притворно хватаясь за бок.

Мы болтаем, жуем черешню, и я ловлю себя на том, что смеюсь громче, чем нужно. Громче, чем всегда. Его шутки, взгляд, рука, которая изредка случайно касается моей, когда Слава тянется за ягодой - все это как ток, который то остро бьет прямо в грудь, то мягко пульсирует под кожей.

Я даже не замечаю, как начинаю рассказывать ему про свое детство, про то, как мечтала быть певицей и мучала папу, заставляя записывать на микрофон мои бесконечные караоке, а он - про то, как сбежал из дома в девять лет, потому что притащил с улицы грязную старую собаку, а отец не захотел ее забрать. Голос Дубровского становится тише, серьезнее, когда он открывает еще один кусочек души - про то, что в благополучном семействе Форвардов все было совсем не тем, чем пыталось казаться.

Сумерки опускаются незаметно, окрашивая поле лиловым. Я лежу на пледе, глядя на небо, где за густыми серыми облаками почти не видно звезд.

Слава рядом, его плечо почти касается моего.

Пальцы тянутся к его ладони, он переплетает их с моими.

Слава резко переворачивается на локтях, нависает надо мной.

Голова начинает кружиться, но не от вина, а от того, какими темными становятся его серебряные глаза, и как странно сумасшедше смешивается его собственный запах с росчерками молний где-то над головой.

— Бииии… - растягивает мои имя шепотом, - знаешь… ты пиздец какая красивая, когда расслабляешься.

Я протягиваю руку, чтобы убрать непослушные пряди с его лба, но они снова падают.

Хочу сказать, что я такая только с ним, но слова тонут в горле, а тело дрожит, как от озноба.

Он открывает рот… вижу, что что-то говорит, но его слова заглушает сумасшедше громкий раскат грома, а через секунду на наши головы обрушивается ливень.

Холодная вода яростно хлещет как из ведра!

Я вскрикиваю, Слава рывком ставит меня на ноги и разворачивает к машине, пока сам собирает все, что осталось от нашего пикника.

Пока бегу, дождь хлещет с такой силой, что успевает промочить до нитки.

Сарафан липнет к коже, волосы прилипают к лицу мокрыми прядями.

Забираюсь в салон и почти сразу под моими ногами образовывается лужа.

Слава забирается через минуту - еще более мокрый, кажется, вообще насквозь.

Салон моментально пропитывается запахом дождя, травы и его кожи - горячей, несмотря на стекающие по ней холодные струи. Мой сарафан - тонкая тряпка, прилипшая к коже, - стал настолько прозрачным, что мне хочется прикрыть руками. Слава смотрит - серебряные глаза горят, как ртуть, скользя по мне беззастенчиво, вверх и вниз. И я тоже смотрю на него, уже абсолютно без тормозов. Любуюсь тем, мокрая футболка обтягивает торс, как латекс, как под ней отчетливо просвечиваются контуры татуировок, и напрягаются мышцы, когда Слава стряхивает воду с волос.

Воздух в машине становится густым и наэлектризованным.

Я слышу наше сбивчивое, прерывистое дыхание, которое смешивается с барабанной дробью дождя по крыше. Все слова, все шутки, все недомолвки остались там, на том поле, под этим внезапным ливнем. Здесь, в этом замкнутом пространстве, остались только мы.

И еще - первобытное, животное притяжение, которое трещит между нами, как высоковольтный провод.

— Блять, - выдыхает Слава.

Одним резким, рваным движением стягивает через голову мокрую футболку, бросает ее на заднее сиденье.

Я замираю. Я уже видела его без верха, но сейчас все равно залипаю, и, наверно, даже с еще большей силой. Его тело в полумраке салона - как произведение искусства. Капли воды блестят на загорелой коже, стекают по рельефным мышцам пресса, теряются в хитросплетениях татуировок. Шрамы, которые я видела на смотровой площадке, сейчас, в этом тусклом свете, кажутся еще более глубокими, еще более… настоящими.

Он тянется ко мне с очевидным намерением.

Я не отстраняюсь. Не могу. Не хочу.

Длинные, холодные от дождя пальцы, касаются моего плеча, скользят вниз, к бретельке сарафана.

— Би, - его голос срывается на хрипловатый шепот. - Я не могу больше, Би… Черт… Я сейчас тупо от одного твоего вида кончу, веришь?

Я хочу ответить что-то остроумное, но слова тонут в горле. Соски напряглись и так торчат под мокрой тканью, как будто умоляют Дубровского: «Возьми меня!» Пытаюсь скрестить руки, но Слава перехватывает мои запястья, тянет на себя и я за секунду оказываюсь у него на коленях, задыхаясь от нашей близости.

Машина тесная, сиденье жесткое, но его тепло и запах абсолютно сводят с ума.

— Сла-ва… — шепчу его имя по слогам. Просто так, потому что хочу еще раз почувствовать его на языке, но он не дает мне договорить.

Губы накрывают мои - жадно, порывисто, как будто он весь день сдерживался, пока я бросала в него черешню и придерживала сарафан, чтобы не так бесстыже светить ногами. Я отвечаю, потому что… господи… тоже больше не хочу тормозить. Язык, горячий и с привкусом ягод и дождя, врывается в мой рот. Я стону, запускаю пальцы ему в волосы, притягиваю ближе, отвечая на его ярость своей собственной, накопленной за все эти недели молчания и недосказанности.

Все тормоза, все запреты, все «нельзя» и «должна» сгорают в этом поцелуе дотла. Я больше не трудоголичка и важный ТОП-менеджер. Я просто женщина, которая до сумасшествия, до боли, до дрожи в коленях хочет этого мужчину. Я хочу быть с ним такой же, как он - настоящей, неправильной, порочной. Хочу говорить с ним на его языке - языке тела и секса, языке честности.

Мои пальцы скользят по его мокрой коже, по татуировкам.

Чувствую, как он дрожит подо мной. Боже, дурею от него - от наглости, от грязных слов, от того, как он с влажным звуком разрывает поцелуй и смотрит. Смотрит так, будто хочет разорвать меня прямо здесь. И этот наполненный настоящей мужской похотью взгляд молнией простреливает куда-то вниз живота. Наполняет тяжестью. Жадностью. Голодом.

— Би, - его голос звучит серьезно, почти сурово. Слава тяжело дышит, и его глаза — яд, огонь и буря. - Я вряд ли смогу сейчас… в нежности… потому что пиздец как тебя хочу.

Смотрит, ждет, наверное, что пошлю?

Я сглатываю, слушаю. Кусаю губу.

Говори мне свои пошлости, Дубровский, я от них тоже почти… кончаю…

— Не хочу терпеть до дома, Би. - Мягко «бодает» лбом мой лоб. - Или ты опять начнешь задвигать про фрэндзону, а?

— Неа, - мотаю головой и хрипло смеюсь, как чокнутая, потому что его слова - как бензин на мой внутренний огонь. - Не дождешься, Дубровский…

Мои руки тянутся к его лицу, кончики пальцев трогают щетину.

— Скажи это, - требует Слава, пока его большой палец медленно, мучительно медленно, очерчивает контур моих губ. - Скажи, что ты хочешь, чтобы я тебя выебал. Зафиксируем. Чтобы не сбежала.

Я вспыхиваю.

Ловлю его палец губами, прикусываю, ощущая на языке вкус его кожи, от которого моментально безоговорочно дурею. Это придает отчаянной смелости. И окончательно выключает тормоза.

— Хочу, чтобы ты меня выебал… Дубровский, - повторяю его приказ, и от этих грязных, запретных слов по телу прокатывается волна жара.

Он усмехается. Хищно, абсолютно довольно.

— Моя хорошая девочка, - шепчет. - На хуй тебя испорчу…

И снова целует, но на этот раз - медленнее, глубже, пробуя на вкус мое согласие.

Его руки начинают действовать. Легко, одним движением, спускает с моих плеч бретельки мокрого сарафана. Ткань соскальзывает вниз, обнажая грудь. Я задерживаю дыхание. Серебряный взгляд вспыхивает, Слава отстраняется на мгновение, чтобы посмотреть, а потом ладони накрывают мою грудь. Грубые, шершавые, но в то же время - невероятно нежные. Он сжимает, ласкает, большие пальцы очерчивают затвердевшие от холода и возбуждения соски.

Я запрокидываю голову, и из груди вырывается тихий, сдавленный стон.

— Нравится? - шепчет мне в шею, оставляя на кожа влажные, горячие поцелуи. - Нравится, когда не спрашиваю?

— Да, - выдыхаю. - Очень.

— Супер, - хмыкает с нотками триумфа. - Не люблю спрашивать.

Его ухмылка - как обещание ада и рая одновременно, и я хочу в оба, и можно - транзитом, и по замкнутому кругу.

Он наклоняется, проводит языком по моей груди, штанга в языке - теплый металлический шарик — задевает сосок, посылая разряды прямо между ног.

Я хнычу, ерзая на нем, чувствуя, как каменный член упирается в меня через шорты.

Машина скрипит, мои колени болезненно трутся об подлокотник, но это только подстегивает, добавляет остроты и запретности.

Мне все равно. Я просто хочу своего татуированного парня. Хочу быть такой же бракованной, как он, без стыда, только с ним.

Он снова целует, одновременно приподнимая бедра и стягивая с себя мокрые шорты и боксеры. Я слышу шорох ткани, и как отстраняется. Открываю глаза. В его пальцах - маленький фольгированный квадратик, и я не могу сдержать смешок, хотя дыхание сбивается.

— Подготовился, Дубровский?

— Нет, Би, - он криво улыбается, и в его глазах пляшут черти. - Но молился, чтобы эта маленькая хуйня сегодня пригодилась.

Он рвет упаковку зубами, и я завороженно смотрю, как он раскатывает латекс по члену. Твердому, напряженному и готовому. Делает это как нарочно медленно, не отрывая от меня взгляда, как будто это - часть прелюдии. А я буквально дурею от того, как он готовит себя - для меня.

— Смотри на меня, Би, - берет за подбородок, прожигает взглядом.

Второй рукой отодвигает в сторону мокрую ткань моих трусиков, пальцы находят мои складки. Вздрагиваю, когда дотрагивается до меня там. Слава как будто знает, где и как нужно прикоснуться, чтобы я потеряла голову. Медленно, мучительно медленно, вводит в меня один палец, потом второй. Я уже настолько мокрая, что это слышно. Размазывает мою смазку по складкам, кружит вокруг клитора, заставляя извиваться на нем, как будто я танцовщица экзотики.

— Такая сладкая, - серебряные глаза наполняются пороком. - Так течешь… Хочу тебя попробовать… в следующий раз. Дашь полизать, ммм?

— Да. Да… - краснею и всхлипываю, и от того, как всхлипываю - краснею еще больше.

Он снова жалит мои губы безапелляционным поцелуем, пальцы начинают двигаться внутри. Быстро, умело, доводя до исступления. Я выгибаюсь, цепляюсь в его плечи, мое тело - натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.

— Уже, Би? - дразнит Слава. Его губы находят мое ухо, прикусывают. - Такая нетерпеливая.

— Слава… пожалуйста…

— Можешь кончить дважды, Би. - Он не останавливается. - Давай, кайфанешь же, а я - сдурею.

— Я хочу тебя, Дубровский. - Сжимаю пальцы в его волосах, оттягиваю голову, немножко, но все же нависая над ним всей своей голодной яростью. - Тебя.

Он усмехается, очевидно, полностью удовлетворенный моей реакцией.

Вынимает пальцы и, не давая опомниться, приподнимает мои бедра.

Чувствую, как головка члена упирается между складками. Горячая, твердая и влажная от моей смазки.

Он входит тут же. Без долгих прелюдий.

Резко, глубоко, одним мощным толчком, выбивая из меня воздух и сдавленный крик.

Член такой большой, что заполняет полностью, до отказа.

Мы оба замираем на несколько секунд, привыкая к этому ощущению.

Теснота, жар, пульсация. Я чувствую его внутри так сильно, что от натяжения покалывает кожа.

— Блять… - выдыхает мне в губы. - Блять… Би…

И начинает двигаться.

Грубо, быстро, яростно. Он не занимается со мной любовью - он меня трахает.

Так, как я хотела. Так, как мне было нужно.

Каждый толчок - как пронзающий все тело удар тока. Я шире - насколько позволяет машина и сиденье - расставляю ноги, отвечаю на его движения своими - жадными, нетерпеливыми. Навстречу.

Окна машины запотевают, мир за ними исчезает, полностью растворяется в потоках дождя.

Есть только мы, наши тела, стоны и скрип кожаных сидений.

— Моя блядская испорченная Би… - рычит, и его бедра с силой вколачиваются в мои. - Пиздец, ты охуенная…

Ускоряется, его движения становятся рваными, отчаянными.

Член растягивает меня, заполняет до предела, и это так остро, что я прикусываю губу до крови. Машина тесная, мои колени цепляются за сиденье, но Слава крепко держит меня за бедра, насаживая на себя, как игрушечную.

Я всхлипываю на первой сладкой судороге, в ответ на этот звук Слава вгоняет глубже, до синяков сжимая бедра в ладонях. Шепчет мне на ухо грязные, пошлые слова, описывая, что он чувствует, что еще хочет со мной сделать. И я отвечаю ему тем же, сбрасывая с себя последние оковы стыда и приличий.

— Мой Дубровский… мой… мой… - стону, утопая в его напоре.

Он смеется, низко, по-звериному, и ускоряется.

Моя грудь подпрыгивает, сарафан сполз до талии - вижу по его взгляду, как ему это заходит. Голодно целую, впиваясь в его губы, и «штанга» снова сводит с ума, катаясь по моему языку. Слава хватает меня за волосы, оттягивает голову назад, его зубы впиваются в мою шею, оставляя обжигающие следы. В ответ мои ногти вонзаются ему в плечи.

Он качает сильнее, рвущим напором.

Я чувствую, как волна подбирается к самому краю, как все тело начинает дрожать в предвкушении. Слава приподнимает мои бедра ладонями, держа на весу - и толкается снизу, сам, в таком решенном ритме, что мой оргазм взрывается за считанные секунды.

Меня рвет на части.

Я кончаю, выгибаясь в сладких судорогах, мой крик тонет в гудящем за окнами ливне.

Дубровский вздрагивает, следуя за мной - каменеет внутри, вбивает в меня свой собственный оргазм глубокими короткими толчками.

Мы замираем, тяжело дыша, и дождь барабанит по крыше, как аплодисменты.

— Би, - Слава целует меня в висок, и его голос наполняется мягкостью, - ты, блять, нереальная.

Я тихо смеюсь, прижимаюсь к его груди, и знаю, что этот момент, мокрый, грубый и нежный одновременно - целиком и полностью наш.

И он абсолютно идеальный.