Запрещенные слова. книга 2

Глава семнадцатая

Утро субботы приходит без спроса, врываясь в мой номер серым, безжалостным дождем за окнами.

Но меня будит не он, а тишина в собственной голове. Настолько звенящая и окончательная, что я задерживаю дыхание, чтобы убедиться, что не умерла во сне и не превратилась в призрака. Что мое сердце все еще бьется, хотя засыпала я с четким ощущением, что в моей груди тяжеленный камень.

Я лежу в огромной, холодной кровати, но тело все равно ощущается как чужое.

Оно болит. Каждая мышца ноет тупой, изматывающей болью, напоминающей о том, что было прошлой ночью.

Мой пиджак так и валяется у двери бесформенной кучей. Шелковая комбинация - рядом, туфли где-то на полпути к кровати. Вчера у меня не было сил убрать все это, сегодня я понимаю, что просто не смогу.

Воздух пропитан запахом Славы, сигарет и нашего секса - гон горький, мускусный и отчаянный. Я сажусь на кровати, одеяло сползает, обнажает лиловые следы на бедрах, там, где Слава держал слишком сильно. Я трогаю их кончиками пальцев, но бол не чувствую - только короткие тянущие вспышки между ног.

Он не просто занялся со мной сексом - он меня как будто пометил.

Если бы в моей жизни существовал другой мужчина - мне пришлось бы очень изворачиваться, чтобы скрыть эти следы преступления.

Я иду в душ, чтобы смыть с кожи воспоминания и его запах, но горячая вода делает только хуже - ощущается на коже кислотой, которая вколачивает все это еще глубже в меня, под кожу, в кровь. Тру тело мочалкой до красноты, сдирая все, что угодно, кроме липкого ощущения, что я сама всего этого хотела.

Форвард сбрасывает сообщение на телефон - напоминает, что сегодня ключевое выступление. Наше со Славой, хотя до последнего момента я была уверена, что летим только мы с Соколовым. Фамилия «Дубровский» материализовалась в том приказе как будто из воздуха, и я до сих пор не понимаю, как и почему. Но еще больше не понимаю, как мы справимся вдвоем, если не репетировали и не готовились. И самое ужасное - вообще не представляю, смогу ли посл вчерашнего находиться с ним буквально на одной сцене, не то, что разговаривать и старательно корчить «заряженную на прорыв команду».

Из зеркала на меня смотрит, наверное, самая беспомощная часть меня. Та, которая потирает пальцами маленький кровоподтек на шее, оставленный то ли Славиными губами, то ли зубами. Ей нравится эта метка, ей, как маленькой, не хочется ее прятать.

Она изо всех сил беззвучно орет, когда я открываю косметичку и методично, плотным консилером, «стираю» этот след. Хотя бы с кожи, потому что сереть из памяти - задача с бесконечным количеством звездочек. Тоналкой как ластиком, маскирую усталость. Идеально очерчиваю скулы, чтобы вернуть лицу жесткость. Строгие стрелки - с ним взгляд кажется колючим, холодным. Посл мазка матовой помады в тон цвету кожи, наконец, перестают дрожать губы.

Собираю волосы в высокий прилизанный хвост а ля «Ариана Гранде».

Надеваю белоснежную блузку, застегнутую на все пуговицы, сверху - строгий черный брючный костюм. Высокие каблуки, на которых у спины ни шанса согнуться.

И опять смотрю в зеркало, проверяя, достаточно ли идеально сидит моя броня.

Сентиментальной слабачки в отражении больше нет - там снова сука, и сегодня она в ударе. Готова отпахать на все сто за вчерашний «прогул».

Огромный конференц-зал гудит уже наводнен людьми, гулом голосов на разных языках и раздражающими вспышками фотокамер.

Я сажусь за столом президиума, рядом с Павлом Форвардом, чувствуя себя экспонатом под стеклом. Свет софитов - яркий и слепящий, выжигающий все эмоции.

И все же, первые секунды появления Славы я чувствую скорее как течная сучка, а не как безэмоциональная коллега. Дубровский идет по проходу между рядами, и на него оборачиваются. Он в безупречном темно-сером костюме - пиджак расслабленно расстегнут, без галстука, белая рубашка ластится к мощной груди, интимно льется поверх чернильных узоров на коже. Он спокоен, уверен и собран. Ни тени вчерашней ярости. Ни следа ночной бури. Садится за стол, в двух креслах от меня, бросает официальное приветствие, но даже не поворачивает голову. Кому оно предназначалось - мне, Форварду или нам обоим - называется, «догадайтесь сами».

Модератор, энергичный немец с голливудской улыбкой, объявляет нашу сессию: «Будущее мобильности: синергия технологий и человеческого капитала». Представляет нас: сначала - меня (я вежливо киваю), потом - Славу.

А потом мы уже на сцене. Под сотнями взглядов.

— …именно поэтому, - говорит «сука», и я мысленно восторгаюсь ее выдержке и ни разу не дрогнувшему голосу, — мы в NEXOR Motors делаем ставку не просто на инновации, а на людей, которые эти инновации создают. Наша программа наставничества, наша новая корпоративная академия - это инвестиции в будущее. В то будущее, где…

Я делаю паузу, поворачиваю голову и смотрю на Дубровского. Впервые за этот день.

Мы - команда.

Мы - один механизм, та самая система, которая обеспечивает и создает всю эту красивую картинку идеального будущего. Мы должны «пасовать» друг другу.

— …где технологии служат человеку, а не наоборот, - продолжаю недрогнувшим голосом. - Вячеслав, я думаю, вы лучше меня расскажете о том, как эта философия воплощается в проекте «Фалькон».

Он поднимает на меня взгляд. На его лице — вежливая, профессиональная улыбка.

Берет микрофон.

— Спасибо, Майя, - стены конференцзала наполняют звуки его бархатного уверенного голоса. - Вы абсолютно правы. «Фалькон» - это не просто электродвигатель. Это - экосистема. Это - интеллект…

Со стороны мы выглядим идеальная команда.

Мы говорим, сменяя друг друга, как два опытных фехтовальщика. Он заканчивает фразу, я подхватываю. Задаю наводящий вопрос - Слава отвечает, развивая мою мысль.

Мы шутим. Легко, непринужденно, заставляя зал смеяться и вовремя разряжая налет официальной скуки.

Мы обмениваемся быстрыми, понимающими взглядами. Играем так слаженно и виртуозно, что, кажется, сами начинаем верить в эту игру.

На какой-то миг, один короткий, предательский миг, воображаю, что ничего не было. Ни разрыва, ни боли, ни вчерашней ночи. Что мы - все те же Майя и Слава из Бугаево: только что намокли под дождем, пахнем черешней, а у него где-то припрятан букет полевых цветов. Вижу в его глазах тень прежней теплоты, а в улыбке - намек на обезоруживающую нежность.

Надежда - самый жестокий наркотик. Вызывает привыкание с первой дозы.

Наше выступление заканчивается под шквал аплодисментов. Мы стоим, благодарим публику улыбками. Слава так близко, что тепло его тела проникает через одежду и обжигает кожу. Его рука на мгновение касается моей спины, когда мы уходим со сцены - легкое, почти невесомое, абсолютно вежливое прикосновение, но меня шарашит так сильно, что, как кеглю, едва не сбивает с ног.

Мы спускаемся в зал, тонем в толпе поздравляющих, пожимающих руки людей. Отвечаем на какие-то формальные вопросы. Но как только сходит первая волна внимания, Дубровский разворачивается. Не ко мне - к Форварду, существующему где-то на фоне, но совершенно физически ощутимому.

— Я закончил, - говорит уже знакомым колючим тоном. - Я в аэропорт - у меня рейс через два часа.

Что? Он улетает... сейчас?

У нас билеты на двадцать один тридцать, заказанные и оплаченные кампанией - первый класс. На мгновение мне кажется, что Форвард сейчас его остановит - назовет какую-то одну, адово вескую причину, почему он должен остаться. Я, как маленькая, мысленно зажмуриваюсь. Это иррационально - мне рядом с ним физически и эмоционально плохо. Моя нервная система давно перегорела, работает в режиме повышенной активности, и на каких ресурсах я держусь - загадка вселенной. Но мысль о том, чт он сейчас уйдет почему-то в разы больнее.

Форвард его не останавливает - они обмениваются сдержанным рукопожатием, после которого Слава разворачивается и уходит. Не сказав мне ни слова, не посмотрев в мою сторону.

И огонек надежды внутри меня гаснет с тихим, жалким шипением.

Мои внутренности превращаются в выжатый лимон. Как будто из меня выкачали весь воздух.

— Вы отлично справились, Майя, - голос Форварда возвращает в реальность. Зеленые глаза смотрят примерно так, как владелец смотрит на свою лучшую скаковую лошадь, только что выигравшую забег. - Даже я не нашел к чему придраться. Хотя мы оба знаем, что я, в отличие от остальных, знал куда смотреть.

Я морщусь от внезапно кольнувшей в затылок догадки.

Даже странно, что мне понадобилась его подсказка, хотя все так очевидно лежало на поверхности. Наверное, если бы я хотя бы ненадолго отвлеклась от попыток держать себя в руках, то обязательно бы увидела голую, неприкрытую причину, почему в приказе на командировку вдруг оказалась фамилия Дубровского.

— Это вы подстроили, - даже не спрашиваю, просто констатирую факт.

Он не удивлен моему вопросу. Он улыбается. Той самой, своей, чуть усталой, всепонимающей улыбкой.

— Майя, не разочаровывайте меня - не говорите, что только сейчас это поняли.

— Зачем?

— Хотел убедиться, что вы способны контролировать свои эмоции. Сможете ли поставить дело выше личного.

— И как эксперимент? - Позволяю себе злую усмешку. - Белая крыска достаточно правильно жала на нужную кнопочку, Павел Дмитриевич?

— Ирония вам к лицу, Майя, - поглаживает по голове снисходительной интонацией. - Вы доказали, что способны. Я впечатлен.

Я сжимаю губы максимально плотно. Боюсь, что даже шипение выходящего сквозь них воздуха может звучать неблагозвучно. Форвард это замечает, но абсолютно не злится, напротив - он как будто в самом благостном настроении.

— Майя, вы блестящий профессионал, но все же - просто живой человек, и у вас есть свои слабости. У всех нас они есть. Вопрос лишь в том, насколько эти слабости мешают нам двигаться к намеченной цели. Ваша Ахиллесова пята - мой сын. - Он говорит это так обыденно, как будто мы обсуждаем погоду. - Я должен был убедиться, что вы способны на решительный шаг ради… цели.

Интересно, а если я скажу тебе, что вчера я очень «решительно» трахалась с ним как шлюха - ты будешь так же распевать мне дифирамбы?

Я на секунду отвлекаюсь, чтобы улыбнуться в камеру подкараулившего нас журналиста.

— Вячеслав… он, безусловно, моя гордость, - после паузы, уже более задумчиво продолжает Форвард. Я запихиваю в задницу свой сарказм и злость, и прислушиваюсь, потому что это чуть ли не впервые, когда он сам заводит болезненную для них обоих тему. - Он блестящий инженер. У него золотые мозги. Знали бы, чего мне стоило выдрать его из рук швейцарцев - он не успел доучиться, а уже выстроилась очередь из желающих прибрать к рукам его гениальную голову. Но… как бы это выразиться… Он совершенно лишен амбиций в большой игре, в которую играем мы с вами. Он никогда не захочет власти. Ему это неинтересно.

Я вспоминаю лицо Славы, когда он рассказывал про «Игнис». Его горящий взгляд, когда делился мечтой однажды увидеть на треке свой собственный мотоцикл - уникальный, целиком и полностью скроенный только из его идей, без компромиссов. А вот представить Дубровского в кабинете, в «засаде» из бумаг или решающим скучные офисные задачи, и правда не получается.

— Я дважды пытался развернуть его внимание в эту сторону, - он делает широкий жест, показывая как будто зал, но, скорее всего, имея ввиду весь этот мир. - Но Вячеславу все это претит.

— Не все дети готовы идти по стопам родителей, - все-таки рискую вставить свои пять копеек, хотя Форвард ни намеком не дал понять, что в этом разговоре его интересует мое мнение.

— Давайте я перефразирую: «Не все понимают, что должны», - жестче рубит Форвард. Но потом, переводя разговор на меня, снова заметно смягчается. - Вы, Майя - совсем другое дело. Вы - боец. Вы амбициозны. Вы умеете держать удар и приносить необходимые жертвы ради достижения цели. И у вас, как мне кажется, хватит сил.

Хоть к этому нет никаких причин, я почему-то чувствую пробегающий по спине холодок.

— Сил… на что? - Спрашиваю - и тут же жалею, что задала этот вопрос, потому что не готова услышать ответ.

Он смотрит на меня. Долго. Внимательно.

Как будто примеряет на меня корону. Или эшафот.

— Стать той, кем побрезговал стать мой сын, - произносит наконец Форвард. - Поиграть в большую политику. В качестве… ну, скажем, моей протеже. Для начала.

— Это… шутка? - не верю своим ушам. Он же не может всерьез предлагать мне… дорожку в политику? Или может?

— Это информация к размышлению, - улыбается Форвард. У него на лице написано, что он целиком доволен произведенным на меня оглушающим эффектом. Потом переводит взгляд в сторону, делает жест приветствия и снова переключается на меня, на этот раз - всего на секунду. - Прошу прощения, мне нужно вернуться к своим обязанностям.

Он не произносит этого вслух, но вывод летает в воздухе - когда мы в следующий раз вернемся к этом разговору (а мы к нему точно вернемся), в моих интересах иметь в рукаве что-то более существенное, чем дурацкие вопросы и шок.