Запрещенные слова. книга 2

Глава двадцать пятая

Полноценный переезд к Дубровскому растягивается.

По независящим от нас обстоятельствам, которые диктует жизнь.

Дубровский почти все время сейчас проводит на полигоне.

А я разгребаю навалившие дела, потому что Орлов так и не вернулся из командировки, из которой должен был вернуться еще в среду. На меня, как из рога изобилия, сыпятся все срочные вопросы, которые он сбрасывает мне буквально пачками, как будто там у него целый генератор идей на тему всего на свете, что нужно сделать еще на вчера.

Чувствую себя максимально неловко. Мое заявление на увольнение – мое самое важное и тяжелое решение в жизни - лежит в верхнем ящике моего стола. Я его все-таки написала еще в среду утром – извела несколько листов, потому что в одном сделала ошибку в первом же предложении, а другое безобразно сопливо залила слезами. Никто не говорил, что будет легко, но если в понедельник я была полна уверенности, что смогу пережить это более-менее безболезненно, то с каждым новым днем ощущение, что я буду адски скучать по всему этому рабочему авралу, накатывало все сильнее.

Сегодня оно стало почти невыносимым. Настолько, что я даже набрала Орлова, чтобы сказать ему о своем решении хотя бы по телефону, но он сбросил, сославшись, что занят и больше не перезвонил.

Слава вопрос о том, как продвигается мое увольнение, ни разу не поднял.

Уже за одно это я готова была влюбиться в него заново.

А еще я теперь почти не бываю в своей квартире. Забегаю утром, как воришка, чтобы схватить свежий костюм для работы, и снова возвращаюсь к нему. Моя зубная щетка поселилась в его ванной. Все три моих любимых чашки – на его кухне. Пара моих кашемировых свитеров сложены на полке в его гардеробной.

Это не полноценный переезд, а какая-то ползущая аннексия, но и с ней Дубровский тоже не торопит. Возможно потому, что мы оба понимаем, что как бы нам того не хотелось, с полноценным переносом баулов все-таки придется ждать до выходных. Сейчас у нас хватает времени только на стремительные завтраки, переписки в течение дня, вечерний страстный секс (ну и утренний, кстати, тоже!) и ужин в районе полуночи.

Зато за эту неполную неделю я окончательно убедилась, что он прав. Жить в двух квартирах, находясь через стенку – идиотизм.

Телефонный звонок разрывает тишину как раз когда я усердно колдую над ризотто – уже почти девять, и полчаса назад слава написал, что только закончил и скоро приедет меня жарить. Теперь это наше условное слово, которым обозначается все самое пошлое, что этот неутомимый красавчик творит со мной в постели, в душе, на столе… и вообще везде, и даже на руках, когда ему вообще не нужна никакая поверхность, чтобы натянуть меня на свой член.

Я неловко краснею, бросаю взгляд на экран, но это не Дубровский, а Лиля.

Перевожу телефон на громкую связь, чтобы продолжать заниматься ужином.

— Привет, - здороваюсь первой, но тут же осекаюсь, когда из динамика доносится отчаянный срывающийся плач.

Прямо взахлеб, как в старые, недобрые времена.

Лед мгновенно сковывает желудок, мозг за секунды листает варианты, где моя, вроде бы отдумавшая и взявшая себя в руки сестра, снова могла накосячить. И самое главное – что я теперь буду со всем этим делать.

— Лиля, что случилось? Что-то с детьми?! - Я впиваюсь пальцами в ручку тяжелого ножа, которым нарезаю сельдерей. Останавливаюсь, в ожидании ответа.

— С… с детьми все… все в порядке, - всхлипывает она. – Это мама… Боже, Майя…

— Что мама? – Сердце на секунду останавливается. Что стряслось? Мы виделись на прошлой неделе, и она выглядела настолько здоровой, насколько вообще может быть здоров человек в ее возрасте. – Лиля, пожалуйста, ты меня сейчас до инфаркта доведешь! Она заболела?!

— Нет! Понимаешь, - Лиля кое-как все-таки берет себя в руки и сквозь рыдания прорывается более-менее связный рассказ. – Серёжа меня на дачу пригласил, на рыбалку! Мы с ним эти выходные целый месяц планировали. Хотели побыть вдвоем! А она… в последний момент…!

Я замираю, пытаясь осознать. Сергей, мужчина на стареньком, но в хорошем состоянии «Ленд Крузере», который начал ухаживать за моей сестрой примерно три месяца назад. Я видела его всего пару раз, когда он привозил Лилю домой - обычный, нормальный мужик, сорок с небольшим, свой маленький бизнес по ремонту и установке индивидуального отопления, разведен, взрослый сын. Без закидонов, без понтов. И на Лилю смотрит как голодный на хлеб, с обожанием. Я верю в свою относительно неплохо срабатывающую чуйку на людей (хотя в последнее время она и давала сбои), и в его поведении мне в глаза ничего такого не бросилось.

Насколько я знаю, с детьми его Лиля знакомить не спешит – слава богу, сделал выводы из прошлых ошибок, хотя по ее рассказам, Сергей не против.

Но почему она хочет провести выходные с ним для меня абсолютно понятно.

— Лилёк, подожди, - пытаюсь ее успокоить. – Ну и в чем проблема?

Она что-то там про мать говорила. Она их познакомила – и мама встала в позу, что он недостаточно хорош и не укладывается в ее стандарты? Воображаю, что она запоет, когда увидит Славу. Все мое нутро заранее этому сопротивляется. На моей памяти, единственный мужчина, удостоившийся ее одобрения и любви – это Григорьев.

— Я попросила маму посидеть с детьми… - Лиля снова взрывается рыданиями. – И она такой скандал закатила, майя! Кричала, что я – шлюха! Что я бросаю детей ради непонятного мужика! Что она мне не нянька! Что я ничего не поняла в этой жизни! Майя, он… такой хороший! Ты же сама видела, Май!

Понимаю ее как никто, потому что теперь она стала предметом вечных материнских издевательств – я-то на такое больше не ведусь, а Лиле пока еще только предстоит научиться отбриваться материнскую «заботу». У нашей матери вообще какая-то мания обязательно раскатывать нас с сестрой своей совковой, ригидной моралью.

— Лиль, успокойся, - говорю твердо и собрано, как всегда, когда есть проблема, которую нужно решить в строго отведенное время. – Во сколько тебе нужно выезжать?

— В… в десять утра. Завтра.

— Отлично. Собирай вещи. Я приеду к девяти и заберу малых.

Тишина. Такая оглушительная, что я на секунду думаю, что связь прервалась.

— Майя? – слышу ее недоуменный шепот. Почти уверена, что сестра звонила просто в поисках поддержки, а не чтобы услышать от меня вот такое. – Ты… серьезно?

— Серьезно, - усмехаюсь. – Только если пообещаешь, что будешь вести себя… не очень прилично, но не забудешь, блин, предохраняться!

— Ой, иди ты! - всхлипывает она, но в ее голосе уже слышится смех. – Господи, Май, ты меня буквально воскресила к жизни. Я не знаю, чтобы и делала!

— Все, давай, не реви. – Стараюсь придать своему голосу нотки твердости. – А то глаза завтра будут как у лягушки.

Ну а зачем еще нужны сестры?

Мой будильник срабатывает в шесть в субботу. На сборы, и чтобы доехать до сестры мне хватит часа полтора, но я уже научена, что выбраться утром из лап Дубровского – та еще задачка.

Солнце пробивается сквозь просветы в жалюзи его спальни и бьет прямо в глаза.

Замираю, не открывая век, прислушиваясь к его дыханию – теплому, сонному, у самого моего затылка.

Впитываю его звуки и запах всей своей сущностью, давая себе еще минутку полежать вот так. А потом еще одну, и еще. Пока время на часах на перетекает к половине седьмого – только тогда осторожно, миллиметр за миллиметром, пытаюсь выпутаться из его объятий. Тяжелая, как стальной канат рука, лежит у меня на талии, прижимая к горячему твердому телу.

Я почти не дышу, пытаясь сползти с кровати, как шпион.

Дыхание Славы на мгновение сбивается.

Он не просыпается, но во сне хмурится и притягивает меня еще ближе, без вариантов на побег.

— Не-а, - бормочет хрипло и обволакивающе. – Куда, Би? Суббота.

— Мне пора ехать, Слав. – Не выскальзывая из его объятий, поворачиваюсь к нему лицом.

Он открывает глаза – серебряные затуманенные сном, невероятно красивые.

Боже, как я не хочу уходить!

— Куда?

— К Лиле. Я же тебе говорила. Племянники.

Он хмурится. Потом, вспоминая, вздыхает.

Я снова пытаюсь выбраться и на этот раз он отпускает. На цыпочках выскальзываю из кровати, натягиваю его футболку, которую ношу здесь вместо пижамы.

В ванной в темпе вальса чищу зубы и умываюсь, но все равно на секунду больше, чем нужно, задерживаюсь у зеркала – я в нем до сих пор сонная, с отпечатком подушки на щеке. Но счастливая до одури.

К черту! Я может, еще не один раз поплачу о своей шикарной работе и почивших карьерных перспективах, но хотя бы в зеркале буду видеть вот это, а не маску, от которой, честно говоря, в последнее время уже подташнивало.

Когда выхожу, Дубровский уже не спит. Стоит, прислонившись к дверному косяку спальни, голый по пояс, в одних спортивных штанах. Смотрит на меня. Не говорит ни слова. Просто смотрит. С этой своей ленивой, чуть насмешливой, всепонимающей улыбкой. С таким откровенным, плохо скрываемым наслаждением, которое заставляет мое сердце замереть, а колени – инстинктивно слипнутся.

— Ты меня сейчас глазами трахать пытаешься или мне показалось? – держусь в здравом уме из последних сил, пытаясь пройти мимо.

Он молниеносно ловит меня за руку. Притягивает, впечатывая в горячее мега-сексуальное тело.

— Есть немного, - соглашается и целует. Долго, лениво, по-утреннему нежно и глубоко. Поцелуй, который обещает, что если я не вырвусь прямо сейчас, то не вырвусь уже никогда.

— Мне правда пора, Слаааав… - хнычу почти как ребенок, у которого пытаются отобрать его любимую игрушку.

— Я разве против? Просто хочу убедиться, что не один тут буду… голодать, - усмехается. Пальцы соскальзывают с моей талии на ягодицу, уже совсем по-хозяйски обхватывают, пока губы чертят дорожку поцелуев от скулы до виска – чтобы проделывать все это, ему приходится горбится, а мне – тянуться на носочках изо всех сил. – Ты все равно ко мне переедешь, малая, не думай, что я спустил на тормозах.

— Малая? – Зыркаю на него и чуть не икаю. – Малая? Я?!

Вместо ответа он просто берет меня за талию и поднимает – нарочно медленно, чтобы я в полной мере ощутила каждый сантиметр нашей заметной разницы в росте. Пока наши взгляды не оказываются на одном уровне, а он даже не морщится, как будто на меня не действуют законы притяжения.

— Ладно, этот вопрос с повестки дня снимается, - вынуждена признать.

Он триумфально дергает бровью и прежде, чем вернуть меня обратно на пол, опять целует, и на этот раз уже я цепляюсь в него пальцами, наотрез отказываясь отпускать.

Одеваться приходиться быстро, буквально вприпрыжку, пока Слава заботливо готовит сэндвичи и все-таки заставляет меня усесться еще на пять минут, чтобы съесть их не на ходу.

Я хотела бы поехать вместе с ним, но до тех пор, пока не решен вопрос с моей работой и существует долбаный конфликт интересов и прочие «отягощающие обстоятельства», нам придется быть очень осторожными. К счастью, Слава проявляет чудеса деликатности и ничего не форсирует, понимая, что наш маленький, хрупкий мир еще слишком уязвим для посторонних глаз.

— Вызвать такси в семь утра субботы, оказывается, то еще приключение, - бормочу себе под нос. Не слишком сложно, на самом деле, но мне нужна большая машина с двумя автокреслами, а это значительно усложняет задачу.

Дубровский молча берет со стола ключи от своего джипа и протягивает мне.

Отрицательно качаю головой, но благодарю его улыбкой.

— Вряд ли у тебя там есть два автокресла.

— Угу, - морщится он. – Би, тебе нужна нормальная тачка. На случай форсмажоров.

— Обязательно, как только морально созрею распрощаться с «Медузой».

— Даже не вздумай. – Слава делает такое лицо, как будто я сказала какую-то ересь. – Тебе нравится эта машина, она тебе подходит. И в ней я тебя впервые лапал – она, блин, перейдет по наследству нашим детям и внукам!

Любые разговоры о будущем в его исполнении заставляют мои уши беспощадно гореть.

Мне определенно потребуется чуть больше времени, чтобы свыкнуться с тем, что все происходящее – не сон, даже если каждая проведенная с ним минута ощущается как все самое лучшее и вкусное, что только можно представить. И даже так – капельку больше.

Дубровский провожает меня до двери, становится на одно колено, чтобы помочь зашнуровать высокие тяжелые берцы – на улице который день льет как из ведра и эта громоздкая, не свойственная моему привычному стилю обувь, стала моим спасением.

Когда заканчивает, то нарочно ведет ладонями по моим ногам, притягивая, но на этот раз просто чтобы чмокнуть в макушку.

На прощанье приказывает, чтобы я по нему скучала. Я говорю: «Уже» и выскальзываю за дверь.

К Лильке я еду с мыслями, что хоть она и моя сестра и я ее люблю, но, как говорится, не от всего сердца.

Ее квартира, в отличие от наших сдержанных, «взрослых» интерьеров – заметно меньше, в старой пятиэтажке и внутри выглядит так, будто там взорвали все на свете хлопушки.

Первой меня традиционно встречает Ксения – сначала заглядывает, что я принесла и только получив вожделенный киндер (она отчаянно хочет собрать полную коллекцию диснеевских принцесс) обнимает и целует меня в щеку. Андрей просто толкается лбом в плечо и гордо показывает бронзовую медаль за участие в соревнованиях по карате. Я на ухо, но не сильно шифруясь, обещаю, что мы обязательно купим ему какую-нибудь новую игру для Нинтендо.

Лилька нас как раз за этим шушуканьем и застукивает и для дела изображает грозный вид.

Но когда дети убегают собираться, и мы остаемся одни, дает одобрение на все, что я планирую с ними делать.

Она очень счастлива – улыбается, сияет глазами и выглядит какой-то… заметно постройневшей что ли. Я не рискую озвучить это наблюдение вслух, говорю лишь, что она выглядит абсолютно шикарно.

— Май, клянусь, я не знаю, чтобы я без тебя делала! – Лиля ненадолго повисает у меня на шее, отстраняется и поправляет прическу – уже третий раз за минуту.

Я мягко убираю ее руки, придерживаю и показываю пару упражнений из дыхательной гимнастики, которые частенько использую сама, чтобы успокоится и привести в порядок мысли.

— Я буду на связи, - клянется пару раз подряд, когда я, собрав племянников, выхожу на лестничную клетку. – Если что – примчусь по первому зову.

— Надеюсь, нет, потому что будешь крепко спать, - подмигиваю и вспыхнувшие Лилькины щеки сигнализируют о том, что мой намек она поняла.

Я остаюсь одна. С двумя маленькими ураганами и наспех скорректированной программой на выходные. Уже из такси пишу Славе, что забрала племянников, делаю пару селфи из машины и разворачиваюсь к ним, подмигивая и предлагая заехать по пути в «Мак» - не вижу в этом ничего страшного, если не на постоянной основе. Детвора, разумеется, восторженно пищит, и даже серьезный тучный водитель начинает весело кряхтеть.

Примерно на половине пути приходит сообщение от Сашки – предлагает пересечься, пока у него пара дней выходных. Я отправляю ему трагический смайлик и вкратце описываю, что вызвалась на роль няньки. Вопреки ожиданиям, он охотно подхватывает идею встретиться в «Маке», потому что он снова с Кириллом и они, оказываются, неподалеку – он возит его в спортшколу поблизости. Я пару минут размышляю, но соглашаюсь – мы друзья, ничего страшного не случится, если часик поболтаем, пока дети будут заняты бургерами и распаковкой «Хэппи мил».

Через десять минут, когда машина останавливается на забитой почти под завязку парковке, Сашка пишет, что уже в зале и почти что с кровью отвоевал единственный свободный стол.

«Макдональдс» в субботу днем – это девятый круг ада, предназначенный для родителей. Внутри пахнет горячим маслом, картошкой, сладким кетчупом и детским, пронзительным восторгом.

Мы с тремя детьми - моими двумя ураганами и его серьезным, тихим Кириллом – занимаем стол возле окна. Это почти что ВИП, так что я мысленно посылаю Григорьеву лучи благодарности – если бы не он, мне пришлось бы брать еду на вынос, а это для детворы сразу примерно минус пятьдесят процентов к вкусу.

— Операция «Ы» и другие приключения Шуриков, - смеется Саша, ставя на стол огромный поднос, заставленный «Хэппи Милами», бургерами и стаканами с колой.

— Не говори, - улыбаюсь я, раздавая мальчишкам и Ксении их коробки. – Чувствую себя коммандос на задании.

Дети мгновенно погружаются в свой мир – распаковывают игрушки, спорят, макают картошку в соус. А мы с Сашей остаемся сидеть напротив друг друга в эпицентре этого хаоса, как на островке.

— Как ты? - спрашивает он, отпивая кофе и разглядывая меня как обычно слегка меланхоличными карими глазами.

— В норме, - отмахиваюсь с самым беззаботным видом. – В режиме няньки, как видишь.

— Тебе идет быть окруженной детьми. - Во взгляде, которым на меня смотрит, не просто дружеское участие. В нем все еще тлеет нежность, теперь уже заметно приправленная тоской.

Он не отпустил. Я чувствую это кожей.

Возможно, никогда и не отпустит.

От этого немного неловко, грустно, но уже не больно.

Он - хороший. Он - правильный. С ним, я уверена, мне было бы спокойно и тихо, и я бы никогда, ни на секунду не почувствовал себя не любимой.

Но… я уже и так чувствую себя бесконечно любимой своим офигенным великаном с гениальными мозгами, растущими из правильного места руками и темпераментом… ох…

Я незаметно встряхиваюсь, чтобы разбавить накатившее некстати пошлое воспоминание – здесь, в окружении детей и рядом с лучшим другом, оно кажется слишком… откровенным даже если материализуется исключительно в моих мыслях. Но я даю себе обещание при первой же возможности написать Дубровскому, чтобы прекратил заниматься со мной сексом в моей же голове.

Мы с Григорьевым просто болтам. Легко, как всегда. О работе (в общих чертах), о новостях, о погоде. Он рассказывает, что Кирилл уже успел отличиться в школе разбитым окном, я в ответ напоминаю ему, что он сам как-то признался, что регулярно разбивал что-то в школе и даже в летке. Он смеется и прикладывает палец к губам, когда становится понятно, что дети, несмотря на увлечение новыми игрушками и едой, все равно улавливают суть нашей беседы.

Я тихонько радуюсь, что в нашей непринужденной болтовне больше мучительного напряжения, которое поселилось между строк ровно с тех пор, как я предложила ему не сильно миндальничать с Юлей. Сашка мне эту нетактичность великодушно простил, а я решали, что это было хорошим уроком на будущее.

— Пчелка, слушай, - говорит он, когда дети, покончив с едой, сбиваются в стайку у игрового автомата. – Может, сходим куда-нибудь, когда у тебя будет свободный вечер? Без… - обводит взглядом галдящий зал, - без цирка. Вдвоем.

Вижу в его глазах надежду.

Тлеющие, несмотря ни на что, угольки.

— Саш, прости, но нет.

— Так много работы, Май? – На его лице не остается ничего, кроме усталости.

— Я в отношениях, - решаю выстрелить сразу, без предупреждения.

— Не знал, - морщится Саша. Берет чашку, подносит ее к губам, но возвращает ее на блюдце даже не сделав глотка. – И… это серьезно?

Он, конечно, знает (не без помощи Юли), что после моей давней попытки сходить замуж, я уже много лет ни с кем не встречаюсь в правильном смысле этого слова, и что все мужчины, которые так или иначе появляются в моей жизни – это скорее мимолетное увлечение с грифом «для здоровья».

— Мы собираемся съехаться, - говорю то, что сама для себя считаю лучшим показателем серьезности. До Славы я точно ни с кем ничего такого не планировала.

— Ясно. – Его меланхоличный взгляд заметно гаснет. Не то, чтобы он сверкал до этой новости, но теперь я почти чувствую, как третьим участником нашего разговора становится грусть. – Надеюсь, он хороший человек, Пчелка.

Обсуждать с ним Дубровского и в принципе свою личную жизнь я точно не собираюсь, поэтому ограничиваюсь улыбкой и кивком, мол, не переживай.

Несколько долгих секунд Григорьев смотрит на меня как на предательницу. Возможно считает, что у меня это длится уже довольно долго, а я секретничала. Или потому, что в его картине мира, после всех наших перипетий, мы равно или поздно должны были прийти друг к другу.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать. Наверное, «я рад за тебя». Или «Надеюсь, ты будешь счастлива». Или еще какую-нибудь банальность, чтобы скрыть, как ему на самом деле больно.

Но не успевает.

Его оживший на столе телефон подбрасывает в наш разговор Юлю – ее имя и фото горит на экране телефона, как красный флаг.

Саша хмурится, но не сбрасывает. Смотрит на меня виновато и отвечает:

— Да, Юль. Привет.

Я отворачиваюсь, делая вид, что смотрю на детей. Но я слышу. Я не могу не слышать. Не вставать же мне из-за стола, чтобы не прислушиваться к его разговору – мы же вместе здесь сидит в конце концов. И если бы Григорьев не хотел, чтобы я была в курсе, что они обсуждают, он бы явно сделал это первым.

— Да, мы в «Маке». Все в порядке», —говорит спокойно. Почти… как будто даже мило? – Да, я купил ему бургер, Юль… Хорошо. Да, я понял. Будем в шесть. Тебе тоже.

На этот раз он не кладет телефон на стол, а убирает его в карман джинсов.

Какое-то время молча разглядывает свое отражение в чашке, так что первой нарушить тишину приходится все же мне.

— У вас… перемирие? – Мне даже произносить это неприятно, зная все «пикантные подробности» их отношений после того, как Сашка подал заявление о разводе. А в последние месяцы Юля просто как с цепи сорвалась.

— Что-то вроде того. – Он кивает. Смотрит на свои лежащие на столе руки.

— А… развод? – Хотя, судя по его тону, ответ лежит на поверхности, но мне почему-то хочется, чтобы Григорьев прямо это озвучил.

— Мы… - Он вздыхает. - Мы думаем забрать заявление. Кажется, что сейчас не время. Ради Кирилла – он очень тяжело переживает наш разрыв.

Говорит это, не глядя на меня. Наверное, мне бы тоже было стыдно сознаваться в том, что я решила вернуться к человеку, который буквально весь прошлый год кормил меня дерьмом.

Кто автор идеи «А давай подождем ради сына» - догадаться не сложно. Юля, видимо, окончательно потеряв надежду вернуть внимание Резника и вдруг осознав, что на рынке «невест» такое счастье тоже не сильно котируется, решила снова обработать Сашку. Почему нет? Один раз у нее очень даже получилось развернуть его решение на сто восемьдесят градусов.

Во мне поднимается волна протеста, которую я из последних сил подавляю. Хочется врезать ему пару отрезвляющих пощечин, заорать, что он ведет себя как кретин, что после всего случившегося, уже ничего невозможно склеить. Что в конечном счете, Юля просто сожрет его с потрохами – теперь, когда смотрю на нее не через призму дружбы, а как есть, это кажется наиболее вероятным сценарием их воссоединения.

Но… я продолжаю молча на него смотреть, даже когда Сашка, набравшись смелости, поднимает взгляд, в котором без труда угадывается «Ну давай, скажи правду, ты же этого хочешь».

Он всегда был слишком хорошим.

Во мне нет ни капли сомнения, что он делает это не из-за любви к Юле, а только ради блага сына – и именно это причиняет мне самую сильную боль. Не представляю, как можно жить под одной крышей с нелюбимым человеком и всем их «замечательным бэкграундом».

Но это его грабли – кто я такая, чтобы снова лезть со своим мнением? Один раз я попробовала и усвоила урок на всю жизнь.

Поэтому, вместо морали, собираюсь сказать что-то нейтральное, что-то вроде «Ну… удачи», но на этот раз в наш разговор вторгается уже мой телефон. И сообщение от Дубровского. У меня нет фото Славы на экране, но Сашке достаточно просто мельком глянуть на имя – после чего он, судорожно сцедив воздух сквозь зубы, откидывается на спинку стула.

Первое сообщение на экране: «Смотреть, когда детей нет рядом».

Я заранее ощущаю легкий жар в области висков, оглядываюсь – детвора уже в другом конце зала, увлечены попытками достать что-то из игрового автомата, поэтому смело открываю сообщение.

И… тоже слишком шумно выдыхаю, едва не роняя телефон.

Слава на фото явно только что из душа – стоит перед запотевшим зеркалом в ванной.

Абсолютно голый. Капли воды блестят на широких плечах и стальных мышцах пресса. Взгляд в отражении – хищный, слегка как будто нарочно самовлюбленный, потому что, конечно, он знает, что это фото произведет на меня эффект разорвавшейся бомбы. А мне хочется потянуться пальцем к стеклу, стереть запотевшие части, стратегически прикрывающие самое «взрослое». И именно это делает фото максимально горячим.

Хочется заорать на весь свет, что вообще-то дикпики нужно делать именно ВОТ ТАК!

Но вместо ора я просто всхлипываю, давлюсь воздухом и пытаюсь откашляться.

Сашка с пониманием протягивает свой стаканчик с колой, из которого я делаю пару глотков. Смотрит на меня с выражением «Серьезно? У тебя теперь вот так?» Не осуждает, но как будто для него сам факт существования сообщений с интимными фотками, кажется чем-то очень противоестественным. Я не обижаюсь – до появления в моей жизни Дубровского, я думала о себе примерно то же самое.

Мне вообще кажется, что все самое важное мы сегодня говорим друг другу исключительно невербально.

Я быстро блокирую телефон, бросаю его в сумку и прикладываю к щекам прохладные ладони.

Сашка – мистер, блин, деликатность – от комментариев воздерживается.

Вместо этого бросает взгляд на часы и начинает преувеличенно быстро собираться.

Говорит, что обещал ему весь день играть в приставку. Я понимающе киваю и на ходу придумываю, что нам с племянниками вообще-то нужно в парк. Ксеня и Андрей немного ворчат, что отрываю их от игры, но мы все равно успеваем собраться раньше, чем Сашка.

— Пока, Саш, - я по-дружески приобнимаю его за плечи.

Такси вызываю уже на улице – на этот раз на удивление быстро нахожу нужную машину. Она приезжает ровно через пару минут, и я с наслаждением упаковываю племянников внутрь, сама забираясь на соседнее с водительским сиденье. Слава богу, машина успевает отъехать раньше, чем выйдет Сашка – я бы не хотела еще раз сегодня с ним пересечься. Понимаю, что эта неловкость временная, и что спустя какое-то время мы снова сможет разговаривать как раньше. Наверное. Хотя понятия не имею, как в разговорах с ним избегать темы Юли – меня уже сейчас подворачивает от мысли, что она будет и дальше портить ему жизнь. Возможно, из шкуры вон вылезет, лишь бы сделать наше общение максимально некомфортным или и вовсе свести его к минимум.

Я делаю глубокий вдох. Оглядываюсь на племянников, которые восторженно обсуждают свои игрушки, и достаю телефон. Стараюсь держать так, чтобы на экран не смог упасть ничей, даже случайный взгляд.

Несколько секунд разглядываю фотку, снова плавлюсь и чуть не прошу водителя открыть окно, потому что моментально загораюсь, как будто температура воздуха подскакивает до сорока градусов.

Пальцы летают по экрану, когда пишу ему: «Ты в курсе существования слова «совесть»?»

Слава отвечает через пару минут, пишет, что слово такое он, конечно, знает.

Я: Мог бы иногда ею и пользоваться для разнообразия.

Слава: Я обязательно прислушаюсь к твоим советам, Би (нет)))))

Я: Собираешься меня так весь день мариновать?

Слава: Ага 😉

Я старательно прикусываю нижнюю губу, чтобы не издать рвущийся из груди стон предвкушения.

Слава: Жду не дождусь, когда твои племянники уедут домой. У меня на тебя очень серьезные планы..)

Я: Штаны, надеюсь, не треснут?))

И только через несколько секунд, когда он присылает ржущий до слез смайлик, понимаю, что написала эту пошлятину всерьез, а не просто в своем воображении.

Слава: Штаны, конечно, уже треснули)) есть риск, что к тому времени, как я до тебя доберусь, у меня ни одних целых не останется)

Я отправляю ему тающий в лужицу смайлик, блокирую телефон и переключаюсь на детей.

Это будут самые сложные выходные, определенно.