Запрещенные слова. книга 2

Глава двадцать первая

— Я не буду урезать бюджет, - говорю я, расстреливая Резника взглядом, который стырила из арсенала Форварда. - Ни на копейку.

Пятницу, за час до конца рабочего дня, я провожу в зале для совещаний, на рассмотрении бюджета на следующий квартал. И с тех пор, как Форвард каким-то образом заткнул Резнику рот, это первый раз, когда генеральный позволяет себе смотреть в мою сторону. И даже что-то говорить. Хотя ничего нового и оригинального он так и не придумал - все сводится к жалким попыткам дергать меня за нервы. Он прекрасно знает, что это ничего не даст, поэтому кусает уже скорее от бессилия. А меня его придирки просто забавляют. Как итог - Резник уже минуту трясет челюстью, пытаясь (спойлер - херово) держать лицо «решалы» перед остальными ТОПами, пока я размазываю его убийственными контр-аргументами.

Все-таки я благодарна Форварду за то, что за эти месяцы он помог мне закалить нервную систему куда более серьезными собеседниками, на фоне которых Резник выглядит просто не страшным хулиганом.

Жаль, что так же хорошо мои нервы не адаптируются к тому «маленькому факту», что я уже несколько месяцев живу рядом со Славой и мы, по закону подлости, продолжаем регулярно сталкиваться - в зале, на площадке, возле лифта и даже в том маленьком ресторанчике в соседнем доме, куда я люблю ходить завтракать в выходные. Каждая наша встреча продолжает больно саднить за ребрами и ни одна не обходится без того, чтобы я не допускала трусливую мысль о бегстве. Наверное, я бы даже поддалась ей, если бы не стремительная продажа старой квартиры. Так что теперь бежать мне некуда.

Когда все заканчивается и я задерживаюсь, чтобы собрать со стола документы, Резник тоже не спешит выходить. Ждет, пока мы останемся вдвоем. Я ловлю взглядом выходящего последним Соколова, и тот, поняв мой молчаливый намек, оставляет дверь широко открытой.

— Ваши покровители хорошо вас натаскали, Франковская, - говорит он, нарочно выбирая именно такую, обезличенную формулировку.

— ПокровитеЛИ? - Нарочно делаю ударение на последний слог. И, не дождавшись никакой ответной реакции, качаю головой. - Резник… просто не начинай, если даже фамилию его произнести не можешь.

— Понятия не имею, о чем ты. - Костяшки его пальцев белеют, когда хватает стакан с минералкой, просто чтобы чем-то занять дрожащие руки. От нервов или по какому-то другому поводу - мне плевать. - Ты научилась добиваться своего - я только это имел ввиду.

— Тогда зафиксируем на будущее, что я приняла этот щедрый комплимент примерно на… тысячу лет вперед. Так что пытаться украсть у меня бюджет, чтобы еще раз подчеркнуть, как я умею отбиваться, больше не стоит.

Он поджимает губы так сильно, что они становятся совершенно обескровленными и тонкими, как два плохо выстиранных шнурка. Я, наоборот, улыбаюсь и улыбаюсь, шире и свободнее, потому что научилась реагировать на его яд. Как любит говорить Павел Дмитриевич: лучший способ обезоружить змею - не замечать ее шипения.

Я возвращаюсь в кабинет, бросаю взгляд на часы и решаю задержаться еще на час, чтобы разобраться с мелочам - не очень важными, но на которые вечно не хватает времени.

Пересматриваю пару писем, которые Маша перед уходом распечатала в стопку «срочно».

Несколько писем по нашему проекту наставничества. Расписание конференции на базе технического университета, на которой мне нужно быть в понедельник.

Последнее письмо из приемной Орлова - несколько формальных вопросов, на которые, тем не менее, отвечаю сразу. Даже если ответ он увидит в понедельник (хотя, зная его, уверена, что он просматривает почту даже в выходные - как и я).

В последнее время у нас тут небольшой гул, часть дел отодвинута на второй план, потому что накануне официального старта выхода «Фалькона» на производственные мощности, началась работа с патентами. Было решено тянуть до последнего, чтобы не раскрывать конкурентам детали и ноу-хау, чтобы хотя бы какое-то время держать фору на рынке электромобилей.

Ноу-хау, которые придумала золотая голова Славы.

Мои пальцы на секунду зависают над клавиатурой, потому что внутри щекочет гордость.

Когда стартуют продажи «Фалькона» - рядом со Славой будет другая женщина, возможно даже Кира, но мне все равно чертовски льстит, что это я построила для него мостик, даже если сама осталась на другом берегу. Я все равно могу от всей души за него порадоваться, даже если наблюдать за его триумфом буду только со стороны.

Выдыхаю, напоминаю себе, что рефлексия для меня - непозволительная роскошь, заканчиваю письмо и отправляю напрямую Орлову со свей личной почты. Если у него будут замечания - он пришлет правки, если нет - в понедельник Маша все оформит официально.

Закрываю ноутбук, накидываю пальто и выхожу в коридор.

В холле в кармане вибрирует входящим сообщением телефон. Достаю его на ходу, почти не глядя. Наверное, от Лили - она готовится к Дню рождения Ксени и все время советуется, как лучше, потому что впервые будет заниматься этим совершенно самостоятельно. Даже без помощи мамы, которую отвергла по своей же инициативе.

Но это сообщение от Сашки.

Открываю, разглядываю прикрепленное фото. Сначала даже толком не понимаю, что на нем, поэтому замедляю шаг, всматриваясь в лицо на экране. Это сидящая на корточках возле кафе девушка. Спутанные, грязные волосы сильно скрывают покрытое пятнами размазанной косметики лицо. Разорванные в нескольких местах колготки. Сбитые, в крови, колени.

Я еще несколько секунд всматриваюсь в это сломленное существо, и только по знакомому изгибу губ и форме подбородка соображаю, что на фото - Оля, племянница (или крестница, или хрен пойми кто) Резника.

Пока делаю это открытие, приходит еще одно сообщение от Саши: «Это же родственница твоего генерального директора?»

Пальцы сами печатают ответ: «Да. Что случилось?»

Телефон звонит в ту же секунду.

— Саш? - отвечаю, спускаясь на парковку.

— Майя, тут какой-то кошмар. - Его голос в динамике - быстрый, напряженный. На заднем фоне - детский смех и гул голосов. - Мы с Кириллом гуляли в парке, зашли в кафе согреться. А она здесь. Ходила по столикам, просила у людей деньги. На еду, говорила. А потом увидела меня.

Я прекращаю искать в сумке ключи от «Медузы», останавливаюсь.

Даже не знаю, почему меня триггерит.

— И что?

— И все. Как с цепи сорвалась. Начала хватать меня за руки, нести всякую… ахинею. Кирилл испугался, расплакался. Я купил ей бургер, колу, посадил за столик в углу. Она сейчас сидит, молчит, смотрит в одну точку. Пчелка, она, по-моему, не в себе. Вроде бы перегаром от нее не несет. Но, возможно, под чем-то. Не знаю. Не могу ее оставить одну, но Кир…

Я все понимаю. Он не может и не должен.

— Сейчас попробую вязаться с Резником и сразу тебе перезвоню. Побудь там еще немного, ладно?

Мозг, натренированный на решение проблем, уже работает, выстраивая алгоритм: позвонить Резнику и напихать ему в панамку, что его протеже, которую он летал спасать на другой конец страны, шатается неприкаянная, выпрашивая привод в полицию.

Но в ответ на свой звонок, слышу только длинные, безразличные гудки.

Прохожу мимо его парковочного места. Пусто. Он уже уехал, значит, возвращаться в офис уже нет смысла. Набираю снова. И снова. На пятый раз гудки сменяются короткими, унизительными сигналами «занято», слишком похожими на блокировку.

Вот же тварь.

Сажусь в машину, выдыхаю. На мгновение мне хочется просто забить и поехать домой - запереться, включить музыку и сделать вид, что этого звонка не было. Что этой фотографии не было. Что Оли не существует. И предложить Сашке сделать тоже самое. В конце концов, кто она нам такая, чтобы рвать из-за нее задницу?

Но… я не могу.

На фото Оля выглядит не просто хренова, а как человек, который может натворить дел - очень даже неприятных, последствия которых уже невозможно будет отмотать назад.

— Саш, - завожу мотор и снова набираю Григорьева. - Ничего не делай. Я сейчас приеду.

Он присылает геометку, я в ответ пишу, что буду через пятнадцать минут - к счастью, тут недалеко.

Пока еду, во мне борются полярные чувства. Раздражение - какого черта я снова в это ввязываюсь? И жалость - немного неприятная и возможно даже брезгливая, но все-таки жалость.

В кафе в это время довольно безлюдно, так что я сразу замечаю Сашку и Кирилла за столиком у окна. А в противоположном углу, спиной почти ко всем, ссутулившись, сидит Оля.

Я подхожу к Саше, здороваюсь и Кирюха реагирует на меня широкой улыбкой.

Сашка тоже улыбается, с таким облегчением, будто я - прибывший на подмогу отряд спецназа. Показывает взглядом в ее сторону, я киваю, давая понять, что увидела достаточно.

— Все в порядке, забирай малого и езжайте домой. Я дальше сама. - Тянусь, чмокаю его в щеку. - Спасибо, Саш.

В подобной ситуации, как известно, люди обычно проходят мимо. Но только не Григорьев. И за одно это я готова любить его бесконечно - просто как человека, который одним своим существованием делает этот мир чуточку лучше.

Оля сидит, уставившись в окно. Перед ней на столе - наполовину съеденный бургер в картонной коробке. Кажется, никакого желания его доедать у нее больше нет.

Я беру у бармена чашку горячего чая с лимоном и сажусь напротив.

Она вообще никак не реагирует на мое появление. Даже не поворачивает головы, как будто меня здесь нет.

Ставлю чашку перед собой.

— Только не нужно делать вид, что ты не знаешь, кто я. - Слежу за ее реакцией. Ноль телодвижений на мои слова. Тотальное молчание и такой же беспросветный игнор. - Оля, тебе нужно поесть, привести себя в порядок и поехать домой.

Оля продолжает отмалчиваться.

Тишина за столиком становится такой густой, что ее можно потрогать пальцами.

Я медленно пью остывший чай, украдкой разглядывая девушку напротив. Она похожа на сломанную, застывшую в одной позе куклу с пустыми глазами. Проходит минута. Пять. Десять. Я не тороплю. Просто жду. У девчонки явно сильный стресс, ей нужно время отмерзнуть.

Снова достаю телефон, нахожу в контактах номер Резника. Нажимаю на вызов. В трубке - короткие, отрывистые гудки.

Этот мудак меня точно заблокировал. Интересно, насовсем или толко на выходные? Что за… детский сад, господи? Он правда что ли думал, что после всего я могу звонить ему по аким-то личным вопросам?!

Оля медленно, но все-таки поднимает голову, наблюдая за моими попытками с кривой, ядовитой усмешкой. Достаточное время, чтобы я успела быстро оценить «обстановку» у нее на лице - поплывший плотный макияж, конечно, выглядит просто ужасно, но синяков и кровоподтеков под ним как будто нет.

— Что, - интересуется с издевкой, - звонишь в дурку? Собираешься сдать за благодарственную грамоту от государства и значок ударницы по соблюдению общественного порядка?

Вместо ответа кладу телефон на стол экраном вверх. Снова набираю номер Резника. Включаю громкую связь. И мы обе несколько минут слушаем унизительную, короткую трель. Я хочу увидеть ее реакцию, но Оля успевает опустить голову. Впрочем, и ее дрожащих тонких пальцев достаточно для того, чтобы я плюс-минус убедилась в своих выводах - на нее Резнику тоже плевать.

— Кому мне позвонить, Оля? - спрашиваю спокойным миролюбивым тоном. Сидеть с ней вот так мне вообще не интересно - даже у моего человеколюбия есть предел. Но оставлять ее одну без присмотра в таком состоянии, тоже не хочу. - Тебе нужна помощь.

Она дергает плечом, как будто сбрасывая с себя невидимую руку. Рассматривает бургер.

И вдруг, с какой-то звериной, отчаянной жадностью, впивается в него зубами. Ест быстро, неаккуратно, роняя на стол крошки и листья салата. Как будто не ела несколько дней. В перерыве без спроса хватает мою чашку с чаем и делает несколько глотков.

Я наблюдаю за этим со странной смесью брезгливости и сочувствия.

Вспоминаю Юлю.

У Резника «удивительная способность» разрушать всех женщин, которым не повезло оказаться рядом.

В который раз благодарю себя за то, что успела вовремя спрыгнуть с этого поезда, отделавшись только легким испугом.

— Зачем ты здесь сидишь? - Оля вытирает губы тыльной стороной ладони. Я в ответ протягиваю салфетку, которую она тут же комкает и демонстративно сталкивает локтем на пол. На обезображенном размазанным тональным кремом и белёсыми пятнами консилера лице, проступает ехидство. - Ждешь, что я расплачусь от благодарности? Зря.

— Жду что ты перестанешь вести себя как маленькая, возьмешь себя в руки и мы вместе решим, с кем тебе нужно поговорить о случившемся. - Поддаваться на ее провокации не собираюсь. Тем более, что после словесного демарша Вольской, Олины попытки огрызаться выглядят максимально наивно.

— Боже, какая благородная цель. Сейчас обосрусь розовыми единорогами! - кричит она, и несколько человек за соседними столиками оборачивают головы в нашу сторону. - Может, еще и мораль мне прочтешь? Ну, знаешь, о правде жизни и все такое? Знаешь что? Да пошла ты!

Она пытается одновременно встать и показать мне оттопыренные средние пальцы, но ее немилосердно шатает. С треком провалив еще одну попытку, Оля сдается - садится на стул и громко припечатывает столешницу ладонями, снова привлекая к нам ненужное внимание.

— Я сама со всем справлюсь, - шипит и кривится. - Вали, поняла? А то вдруг не сдержусь и блевану.

Даю себе еще пять минут терпения, потому что, хоть ее детский спектакль меня вообще никак не задевает, смотреть его и дальше у меня тоже нет никакого желания.

— Справишься? - Я укладываю руки на стол, рассматриваю ее с видом ученого, которому попался далеко не самый интересный экспонат. - Хорошо. Давай я расскажу тебе, как ты «справишься». Я уеду, ты посидишь тут еще может быть… час или два, а потом они закроются, попросят тебя на выход и тебе придется идти на улицу - в дождь и ветер. Денег, я так понимаю, у тебя нет. Могу поспорить, что и заряд на телефоне тоже заканчивается. Ты не в себе. Что дальше?

Она громко сопит, глядя на меня с нескрываемой ненавистью. Но все равно - какой-то детской, как будто весь сыр-бор из-за какой-то игрушки.

— А дальше, - продолжаю я, и каждое мое слово - как маленький, холодный камешек, который я бросаю в ее капризы, - к тебе, скорее всего, подойдет полиция. Учитывая твое состояние - загребут в отделение до выяснения личности. И на тебе на всю жизнь останется клеймо «девушки, которую подбирали бухую». И это, поверь, будет еще в лучшем случае. В худшем - к тебе подойдут не_полицейские, а какие-нибудь «добрые самаритяне». Предложат «помочь» и «помогут» даже если откажешься. Потом ты очнешься где-нибудь в подворотне. Без телефона, без сумки и, если повезет, без синяков. Хочешь проверить?

Черты ее лица вытягиваются - пытается держать себя в руках, но вместо этого только еще больше выпячивает накатившую панику. Как будто только сейчас поняла, какие последствия могут быть у ее малолетнего протеста.

Я поднимаюсь, достаю из сумки еще пару купюр, кладу их на стол перед ней - хватит на такси в любой конец города.

— Подумай об этом, ладно?

К выходу иду не оборачиваясь. Чувствую легкий укор совести, но не слишком сильный, чтобы развернуться и продолжить потакать ее капризам.

Слышу за спиной скрип стула. Сбивчивое дыхание и быстрые, неуверенные шаги.

Она догоняет меня уже у самой двери. Хватает за рукав пальто.

— Стой.

Я оборачиваюсь - Оля смотрит в пол.

— Мне… некуда идти, - говорит шепотом. Обычным человеческим шепотом, без понтов.

— А как же медицинский? - спрашиваю без всякого сарказма. Она же вроде бы поступила должна жить или на съемной квартире или в общежитии на крайний случай. - Ты же, вроде, поступала.

Она поднимает на меня опухший покрасневший взгляд. Нижняя губа начинает так сильно дрожать, что отчаявшись с ней справиться, Оля ее прикусывает - безжалостно, как будто почти до крови.

— Это была просто… отмазка, - снова дергает плечом - и тут же ссутуливается. - Чтобы видеться с ним.

С кем «с ним» на этом этапе уже абсолютно понятно.

Воспринимаю этот маленький факт резниковой биографии как само собой разумеющееся: он трахал меня - и трахал ее, а потом трахал ее - и Юлю. В данном случае, Оле повезло быть хотя бы константой.

Озвучивать это вслух я, разумеется, не собираюсь.

— Снял мне квартиру рядом с университетом. Приезжал, когда хотел.

— Понятно, - киваю.

Углубляться в подробности их романа ни капли не интересно. Если бы она хотела рассказать - ок, но спрашивать сама - чур меня.

— Что - даже ничего не скажешь? - Оля шмыгает носом.

— А должна?

— Ну…

Ей не хватает смелости озвучить вслух то, о чем я только что подумала.

— Потому что не все в этом мире — бездушные, безразличные сволочи, - все-таки отвечаю, хотя не до конца уверена - себе или ей. - Кому мне позвонить, Оль?

Она молчит с минуту, потом достает из кармана телефон - крутой, наверняка его подарок. Задняя панель густо заклеена гламурными стикерами.

Разблокирует и протягивает мне.

— Людмила, - говорит с коротким вздохом.

Мы выходим на улицу, я сажаю в «Медузу». Оля съеживается, вжимается в кресло, как будто пытаясь стать невидимой. Захлопываю дверцу, делаю пару шагов в сторону нахожу в ее контактах Людмилу и нажимаю на вызов.

Отвечают мгновенно, как будто еще до того, как в динамике раздается первый годок.

— Алло! Оля?! Доченька, господи, где ты?! - слышу отчаянный, заплаканный женский голос. - Оленька, господи, не молчи, моя хорошая!

— Здравствуйте, - прерываю поток материнского горя. - Меня зовут Майя. Ваша дочь сейчас со мной. С ней все в порядке.

На том конце связи - секундна тишина. Видимо, тоже шок. А потом - сбивчивый, испуганный громкий шепот.

— Кто… кто вы? Что с моей дочерью?

— Оля в безопасности. Она немного… не в форме. Выпила лишнего. Где вы сейчас находитесь? Вы можете ее забрать?

— Да, да, конечно! - голос женщины дрожит. - Я сейчас… я уже собираюсь. Я в Южном…

Где?! Это минимум пять-шесть часов на машине, если повезет.

Мысленно вздыхаю. Ночь перестает быть томной.

— Хорошо, - говорю, подавляя вздох. - Записывайте адрес. И запишите мой номер, на всякий случай.

Мы договариваемся. Я заканчиваю разговор и бросаю взгляд на экран телефона Оли, прежде чем вернуть его ей. Список вызовов. Десятки, если не сотни, ее неотвеченных исходящих. Большинство - на один и тот же номер.

Абонент — «Sugar Daddy». Мысленно - а может и нет - закатываю глаза.

Чутье подсказывает, чей это контакт, но просто чтобы убедиться и расставить в этой грязной истории все жирные точки над «i» - открываю контакт, смотрю на номер.

Резник. Что и требовалось доказать.

Мысленно ругаюсь, блокирую экран и возвращаю телефон Оле.

— Твоя мама уже едет. - Завожу мотор. - Но она будет только утром. Так что пока побудешь у меня.

Оля, помолчав пару секунду, бросает:

— Классная тачка.

А потом резко разворачивается и сиротливо жмется лбом к боковому стеклу.

До самого дома больше так и не произносит ни звука. Только когда останавливаюсь на парковке, понимаю, что она спит. Несколько секунд сижу неподвижно, прислушиваясь к ровному дыханию Оли, которая спит, откинув голову на подголовник. В свете тусклых ламп ее лицо кажется почти детским, беззащитным. Смазанная косметика, приоткрытый рот, растрепанные волосы. Сейчас она похожа скорее на руины человека, чем на живое существо.

Не хочу ее будить. Просто сижу и смотрю на мигающую красную точку сигнализации, отсчитывая удары собственного сердца. План был прост: довезти ее, поднять в квартиру, накормить, запихать в ванну и дать пару таблеток шипучего аспирина. И забыть о ее существовании примерно до утра. Но теперь, когда она спит и во сне кажется такой беззащитной, план кажется слишком жестоким.

Тишину паркинга и мои тяжелые мысли разрывает низкий, басовитый рев мотора.

Я вздрагиваю. В зеркале заднего вида появляются два ярких, хищных глаза-фары. «Патриот» медленно и уверенно заезжает на парковочное место напротив - на сто двадцатое.

Сердце сначала взлетает к горлу - а потом с глухим звуком падает на дно живота.

Дубровский.

Двигатель глохнет. Дверь открывается, Слава выходит, разминая плечи. На нем мешковатые джины и косуха. Он выглядит уставшим и, одновременно, расслабленным, как хищник после удачной охоты. В мою сторону даже не смотрит - достает из машины большой бумажный пакет с продуктами. А я тольк сейчас понимаю, что собиралась после работы заехать за продуктами, потому что у меня впереди целые свободные выходные (редкость!) и я планировала провести их дома - с книгой, сериалами и ударной дозой сна. А в холодильнике у меня буквально мышь повесилась - как обычно.

Я прокручиваю руки на руле, чуть-чуть вжимаясь в кресло, надеясь, что Дубровский меня не заметит. Что просто пройдет мимо, и мне не придется изображать соседскую вежливость.

Но он замечает - когда толкает дверь джипа коленом.

Замирает на долю секунды - красивое лицо становится непроницаемым, как будто захлопывается невидимое забрало. Он не улыбается, но и не хмурится. Просто констатирует факт - мы снова столкнулись.

А потом подходит к моей машине. Медленно, неспешно.

Я опускаю боковое стекло.

— Проблемы, Би? - Голос ровный и спокойный. И снова как будто простуженный. Замечаю под косухой белую футболку с довольно глубокий треугольным вырезом, открывающим переплетения татуировок и толстую серебряную цепочку с медальоном в виде плачущей кровавыми слезами головой медузы Горгоны.

Я смаргиваю наваждение и желание притянуть его за эту проклятую цепочку, как за поводок, и молча киваю на спящую Олю.

Слава заглядывает в салон. На его лице впервые появляется что-то похожее на эмоцию - легкое недоумение.

— Она… - Беру паузу, чтобы подобрать правильные слова. - Ей нужно где-то побыть до утра, пока за ней не приедет мать.

В подробности не вдаюсь.

Это - не его дело. Это - крест, который я за каким-то фигом взвалила на свои плечи.

Он смотрит на Олю, потом на меня. Изучающе долго. Как будто пытается прочитать что-то между строк.

— Понятно, - наконец, нарушает затянувшееся молчание. - И как ты собираешься доставить этот… груз наверх?

— Понятия не имею. Наверное, разбужу, попробую поставить на ноги. На крайний случай. Закажу строительный кран или…

— Не надо, - обрывает он. - Выходи.

Непонимающе моргаю.

— Выходи из машины, Би, - повторяет Дубровский. Чуть разжевывая, как для маленькой.

Я подчиняюсь, выхожу и холодный воздух паркинга кажется обжигающим после тепла салона. Слава вручает мне свой пакет, открывает пассажирскую дверь, легко подхватывает Олю на руки, как будто она - кукла, а не взрослая девушка. Она что-то бормочет во сне, утыкается ему в плечо.

Я смотрю на эту картину, и вот вспыхнувшей внутри нелогичной ревности пальцы с хрустом проминают бумагу пакета. Абсолютный идиотизм - мой мозг прекрасно это осознает. У него же есть Кира. А Оля просто… она вообще вряд ли понимает, что происходит. И от нее так несет алкоголем, что вряд ли она сейчас выглядит как желанный трофей, тем более для такого искушенного женским вниманием мужчины, как Дубровский.

Но я все равно адски ревную даже к этому пьяному, несчастному недоразумению.

— Идешь? - бросает через плечо Слава и направляется к лифту.

Я быстро иду следом.

В кабине лифта мы стоим в полной тишине. Я - в одном углу, он - в другом, с Олей на руках. Зеркальные стены отражают нашу странную, нелепую процессию. Оля начинает возиться у него в руках. Открывает глаза. Взгляд - мутный, несфокусированный, смотрит на Славу, и на ее губах появляется слабая, пьяная улыбка.

— О-о-о… а-фи-геть, - тянет она, и ее голос - вязкий, как патока. - Ты… красивый…

Пытается протянуть руку и коснуться его щеки, но Слава чуть отстраняется.

— Угомонись, - бросает, не глядя на нее.

— Красивый… и злой, - хихикает Оля. - Мне нравятся злые…

Я смотрю прямо перед собой, на светящиеся цифры этажей, и делаю вид, что меня здесь нет. Что я - просто предмет интерьера. Но все равно чувствую наполняющее тесную кабинку напряжение, густое как туман. Кажется, что даже пьяная Оля его чувствует, потому что замолкает и смотрит то на меня, то на Славу, пытаясь что-то понять своим затуманенным алкоголем мозгом.

Двери открываются.

Мы выходим. Я открываю свою дверь, и Слава, не дожидаясь приглашения, первым переступает порог. Проходит дальше в гостиную, аккуратно укладывает Олю на мой новый, девственно-чистый диван. Она что-то невнятно булькает, сворачивается калачиком к спинке дивана - и мгновенно вырубается.

А я продолжаю топтаться около двери и пытаюсь осознать, что именно сейчас произошло. Я сменила квартиру, в надежде, что в моей новой крепости не будет ни единого воспоминания о Дубровском. Я, блин, даже ни одного предмета мебели не перевезла, к которому он так или иначе дотрагивался, когда был у меня в гостях. Но все это теперь не имет значения, потому что Слава снова в моей квартире. И на этот раз я уверена, что никакой клининг не поможет «вычистить» из моего маленького бункера на девятнадцатом этаже его запах.

Я аккуратно ставлю пакет с его продуктами на консоль в прихожей, снимаю обувь и иду до дивана. Стягиваю с Оли ее грязные, стоптанные ботинки, укрываю новеньким пледом, которым еще ни разу не укрывалась сама.

— Спасибо за помощь, - благодарю Славу, стараясь не поворачиваться к нему лицом.

Он молчит, но я спиной чувствую его изучающий взгляд, как бы говорящий: «Не рассчитывай, что я просто испарюсь».

Мысленно вздыхаю, осознав, что веду себя как маленькая. Мы ж в конце концов, можем просто… оформить наше прошлое в красивую вежливую обертку настоящего, в котором у каждого из нас своя жизнь. Незаметно набрав в грудь побольше воздуха, поворачиваюсь к Славе, собираясь сказать что-то формальное, вроде, «Могу угостить тебя чаем». Он, конечно, откажется, мы попрощаемся и на этом ситуация будет исчерпана - спокойно, вежливо, по-взрослому.

Но вместо заготовленной фразы, в «разговор» вступает не рот, а мой желудок, издав громкий, предательски урчащий звук голода и усталости.

Звук капитуляции.

Я замираю, пока стыд заливает щеки и уши до самых кончиков. Вся моя броня и попытки держать образ невозмутимой железной леди, рушатся из-за одного неконтролируемого звука.

Слава в ответ хмурится.

— Ты когда ела, Би?

— Перекусила… - Пожимаю плечами, стараясь не вдаваться в подробности, потому что не очень помню.

— Когда? - не отступает Дубровский.

— Часов в десять… кажется. - Сдаюсь, но тут же дергаю плечом, стараясь придать этому факту окраску ерунды. Это далеко не первый раз, когда я вечно куда-то лечу, бывает, даже не успевая притронуться к заказу.

— Понятно. - На этот раз Слава тяжело вздыхает, как будто я - его личная, неразрешимая проблема.

Я жду, что сейчас он развернется и уйдет. Исчезнет за дверью, оставив меня одну разбираться с голодом, усталостью и катастрофой на диване - ничего из этого не имеет к нему никакого отношения, и уж тем более идет вразрез с его личной жизнью. Если бы я была на мест его женщины, мне бы точно не понравилось, что мой мужик кормит свою бывшую, даже если это характеризует его как исключительного классного парня.

Но Слава не уходит: сначала вроде бы направляется к двери, но только для того, чтобы небрежно стряхнуть на пол куртку и забрать оттуда пакет со своими продуктами, который несет на мою кухню.

Открывает холодильник, несколько секунд изучает «масштаб катастрофы» - у меня там буквально немного хамона, сыра и кокосовые сливки для кофе. А в его пакете я точно видела яйца, курицу и овощи. Кроме всего прочего.

Все это он перекладывает в мой холодильник - не спрашивая.

Оставляет на столе мясо, помидоры, пасту в форме «гнезд» и красивый кусок пармезана.

В ответ на мой невнятный звук - я сама не понимаю, что именно собиралась сказать в эту минуту - приподнимает бровь. С намеком на удивление, но в большей степени с молчаливым предложением помалкивать.

— Я приготовлю ужин, - озвучивает все с той же интонацией, как будто разговаривает с маленькой.

Это не вопрос, это - утверждение. Констатация факта: он - здесь, в моей квартире, и он будет готовить ужин.

Сюрреализм происходящего зашкаливает.

На моем новом, ни разу не использованном диване спит пьяная, разбитая любовница моего бывшего любовника. А на моей новой, ни разу не использованной кухне стоит мужчина мечты которого я сама же и отшила, и собирается приготовить мне ужин.

— Слав, не стоит… - Пытаюсь его остановить, но получается ни черта не неубедительно. И еще это непроизвольно, неконтролируемое «Слав…» - Я потом приготовлю что-нибудь. Сейчас… не голодна.

— Твой желудок с тобой не согласен, Би, - усмехается он. Длинные пальцы разворачивают куриное филе. Локоть тычет в сторону холодильника. - Чем ты питаешься? Чувством собственной важности?

Дубровский двигается по моей кухне с такой уверенностью и хозяйской основательностью, как будто это его кухня. Открывает нужный ящик, чтобы достать нож, достает из стойки разделочную доску. Его движения - отточенная, выверенная хореография не гостя, а захватчика.

А я просто как дура медитирую на офигенные мускулистые руки, едва прикрытые ультра-короткими рукавами простой белой футболки. Опять же - не в облипку, но сидящей на его его широкой спине как реклама товара для взрослых.

— Где сковородка? - спрашивает, не оборачиваясь, быстро разделывая мясо на тонкие полоски. - И поставь кастрюлю с водой.

Я молча исполняю команды - ставлю воду в модной стеклянной кастрюле и рядом - сковородку с каким-то навороченным керамическим покрытием.

Поправляю ее, чтобы ручка не торчала в сторону, и Слава, наверное, собирался сделать что-то то же самое, потому что тоже протягивает руку и наши пальцы на мгновение встречаются на холодной ручке.

Я вздрагиваю, как от удара током, он - даже не моргнул.

— Ты не могла бы…? - Взглядом отправляет меня подальше, намекая, что толку от меня мало и я просто путаюсь под ногами.

Отхожу и сажусь за кухонный остров, наблюдая за всем, что он делает. Стук ножа по доске - резкий, уверенный, ритмичный. Шипение оливкового масла на раскаленной сковороде. Запах жарящегося чеснока, который мгновенно наполняет квартиру ароматом настоящего дома. Запах, оживляющий это пространство, наполняющий его смыслом, которым его не удалось наполнить мне.

— Соль? - снова спрашивает Слава, аккуратно укладывающий «гнезда» в воду.

Я встаю, прохожу мимо, чтобы достать солонку с дверцы шкафчика. Он не двигается с места, мне приходится протискиваться между ним и столешницей. Его тело - горячее, твердое, невыносимо притягательное и сексуально. На долю секунды касаюсь его спины - своей. Нутро прошибает волной предательского, неуместного тепла, справиться с которым настолько сложно, что я мгновенно, почти бегом возвращаюсь на свое место.

— Спасибо, что помог, - говорю, просто чтобы нарушить как будто бы выдающую с потрохами мои мыси тишину. - Я бы с ней справилась.

— Я бы тоже не справился, если бы она начала буянить. - Слава пожимает плечами, бросая на сковороду порезанные желтые и красные черри. Знаю, что он шутит но вид у него при этом очень серьезный и сосредоточенный.

— Ты же мог просто пройти мимо, - понятия не имею, зачем произношу это вслух. Наверное, просто пытаюсь понять.

Он на мгновение замирает, а потом, как ни в чем не бывало, продолжает помешивать овощи.

— Потому что ты выглядела очень испуганной, Би.

Я ожидала чего угодно, но только не того, что он сделал это из-за меня. Даже была почти уверена, что пьяная Оля напомнила ему времена, когда он вот так же носился с невменяемой Алиной. Но его ответ заставляет сжать пальцы вокруг стакана с водой, потому что несмотря на мои попытки выглядеть сильной и контролирующей ситуацию, в тот момент я действительно запаниковала в душе.

Звонок моего телефона вторгается в наш разговор. Я прикладываю его к уху, мельком глянув на незаконными цифры - почти наверняка это мать Оли

— Майя, это я, простите… Я уже выехала. - Она говорит торопливо и приглушенно. - Еду так быстро, как только могу. Как она?

— Она спит, - бросаю взгляд на неподвижное тело на диване. - И, похоже, проспит еще долго. Не волнуйтесь, с ней все в порядке. Не спешите, Людмила - своей дочери вы нужны живой и здоровой.

Я заканчиваю разговор.

Слава ставит передо мной тарелку. Идеальная паста со сливочной подливой, томатами, зеленью и расплавленным сыром. Рядом - поджаренные кусочки курицы. Простая, мужская еда, но выглядит как произведение искусства.

— Ешь, Би. - Это не просьба, это - приказ.

Беру вилку. Первый кусок — как откровение. Я не ела ничего вкуснее за последние несколько месяцев. Даже в ресторане. И, конечно, я абсолютно осознаю, в чем именно магия - потому что это приготовил он. Было бы идеально, даже если бы было пересолено, пережарено и с кусками подгоревшего тефлона.

Пока я ем, он делает себе кофе, без труда справляясь с моей кофемашиной, к которой я сама до сих пор боюсь подходить, становится напротив с чашкой эспрессо в руке, и немного вертит головой, изучая кухню, а заодно - и все остальное пространство моей студии.

Если я все верно поняла, то его квартира - больше, хотя там нет такой красивой террасы, которая потянула на половину ценника моей.

— Ты молодец, что переехала, - говорит, закончив с визуальным осмотром моих «хоромов». - Она тебе очень подходит.

— Чем же? - не хочу спрашивать, но все равно спрашиваю, потому что так у меня есть еще минутка, чтобы задержать его рядом. Он ведь уже и так сделал для меня все, что мог - в любую минуту может сказать «Все, пока» и уйти.

— Здесь много свободы. - Дубровский говорит это, глядя куда-то в сторону террасы, как будто старается избегать взгляда на меня. - Свободы в стенах, которые ее сдерживают. Хочется… немного раздвинуть рамки.

Последняя реплика все-таки мне, и от ее прямолинейности на секунду сводит в груди. Хорошо, что в эту минуту у меня во рту ничего нет, потому что вряд ли бы я смогла проглотить хоть кусок.

— С рамками нет проблем. Я подожду до тепла и сделаю…

Обрываю себя на полуслове, потому что в ответ на мою попытку свести намеки на тему ремонта и планировки, Слава дергает бровью - не раздраженно, а скорее с намеком, что лучше мне тогда вообще помалкивать.

— Не одиноко здесь, наверху, Би?

Вопрос - как прямой удар в самое сердце.

Я мотаю головой.

Мне только тебя не хватает, знаешь? Дубровского, Шершня и даже красавчика Форварда-младшего - всех вас. Остальное здесь ок, Слав.

Я мысленно прикусываю язык, хотя в этом нет необходимости - дрессировка его отца научила молчать даже когда очень хочется высказаться.

— Здесь тихо, - отвечаю я, для убедительности дергая плечом. Будто все именно так и есть. - В последнее время я очень ценю тишину. В компании с хорошей книгой все идеально.

Он смотрит на меня.

Долго. Внимательно. И пристально.

На секунду мне кажется, что холод в серебряных глазах трескается. Что вот сейчас он спросит, что именно я читаю в своей идеальной тишине, я скажу, он фыркнет, бросит пару разбивающих в пух и прах мой восторг реплик - и все будет как раньше. Хотя бы как тогда - с разговорами в переписках, длинными сообщениями и безликими, но теплыми фотками друг другу. Так мы можем разговаривать всю жизнь, не опасаясь, что наш «мезальянс» вылезет наружу уродливым пятном на моей репутации, не поставить под удар его карьеру и не будет стоить очередного коррупционного скандала его отцу.

Но Слава не произносит ни слова.

Как будто понимает, во что я пытаюсь его втянуть и жадно не дает мне даже эти крошки.

Просто усаживается напротив, и пока я ем - пьет кофе, листая телефон. Я стараюсь не отрывать взгляд от тарелки, потому что боюсь увидеть, как он с улыбкой набирает кому-то сообщения. Хотя, почему кому-то, если у нее есть имя - Кира?

Звук вилки, изредка цокающей об тарелку, кажется оглушительным.

Когда я заканчиваю, его телефон издает тихий сигнал.

Слава только что отложил его из рук и берет снова, а я инстинктивно отворачиваюсь, смотрю в темное окно. Боюсь увидеть на его лице улыбку, которая теперь предназначена не мне.

Слышу, как он тихо усмехается.

Сжимаю руки в кулаки, мысленно считаю до трех, собираюсь с силами, чтобы собрать посуду, но в этом нет необходимости - Слава успевает первым.

Он убирает телефон и начинает собирать тарелки. Я встаю, чтобы помочь.

У раковины мы снова сталкиваемся.

Слава загружает все в посудомойку, пока я изображаю видимость бурной деятельности.

Серебряный взгляд молча указывает в сторону стула - типа, чтобы не путалась под ногами. Я послушно возвращаюсь на место, чувствуя себя маленьким сычом, которому разрешили наблюдать - и это уже очень много.

Рядом с ним я вообще чувствую себя маленькой и беспомощной, и у меня нет ни одного научного объяснения этому феномену. Но мысленно называю его «синдром Дубровского» - это когда даже у сильной и независимой женщины, нагибающей в разговорах всяких ершистых олигархов, внезапно отрастают «лапки».

А еще мне просто нравится смотреть, как мужчина, создающий совершенные двигатели, просто занимается бытом - вилками, тарелками, грязной сковородой. Как будто он вдруг отложил на стол свою заслуженную корону и сал просто человеком.

Мы оба стали просто… людьми.

Мои явно запетлявшие не туда мысли вовремя останавливает еще один звонок от Людмилы: она снова переживает, я снова ее успокаиваю и на этот раз уже настойчивее прошу быть внимательной за рулем.

Слава вытирает ладони бумажным полотенцем, критически осматривает идеальный порядок на кухне. А я даже пальцы не замочил - все силы потратила на то, чтобы вести себя прилично и не выдать свое волнение. Хотя, по-моему, все равно выдала с потрохами.

— Я пойду. - Он бросает взгляд на часы - уже за полночь.

— Да, конечно, - киваю, поднимаюсь, иду за ним до двери. Бубоню в спину: - Спасибо, что… Просто спасибо.

— Фигня. - Он наклоняется, подбирает так и оставшуюся лежать на полу куртку, держит ее в кулаке. Поворачивается ко мне - не всем корпусом, а только головой, через плечо. - Если что - ты знаешь, где меня найти. Звони. В любое время.

Я молча киваю, зная, что, конечно, не позвоню. Разве что «гостья» начнет гоняться за мной с ножом.

— Би? - Слава произносит мое имя с интонацией, как будто хочет услышать мое согласие в слух.

— Да, хорошо, конечно. - говорю чуть сбивчиво.

Он выходит на лестничную клетку.

Я знаю, что должна просто закрыть дверь и поставить точку. На сегодня его и так слишком много в моей жизни, дальше уровень «Дубровского в крови» станет опасно зашкаливающим.

Но все равно не могу отпустить просто так. Хочу задать зудящий в мозгу вопрос.

— Слава…

Он оборачивается. Терпеливо ждет, пока я соберусь с духом.

— Ты страницу удалил, - вздыхаю, потому что мне действительно жаль. - Зачем? Было очень стильно…

Чувствую себя орущей в пустоту дурочкой. Господи, да мне-то какое дело до того, что он делает со своими личными страницами?!

— С ней было связано слишком много воспоминаний, - слегка устало морщит лоб. - И просто… не осталось времени, если честно. Спокойной ночи, Би.

— Спокойной, Дубровский.

Я закрываю дверь и прижимаюсь лбом к холодной стальной поверхности.

Он даже не стал спрашивать, какого черта я продолжаю за ним сталкерить, потому что ему это н интересно. Вот уж кто точно не шарится в сети, чтобы отслеживать мои сторис.

Видимо, только я ощущаю потеряю эту чертовой страницы как будто… он стер нас.