Запрещенные слова. книга 2

Эпилог

Два года спустя

— Вы пытаетесь убедить меня, что цифровизация реестра льготников – это «несвоевременно», Петр Иванович? – мой голос звучит тихо, почти вкрадчиво. Но за эти два года каждый, кто сидит за этим длинным, полированным столом из мореного дуба, выучил: когда Франковская говорит тихо, нужно искать укрытие.

За окном здания Кабинета Министров – серый, дождливый ноябрь. Внутри – душно от запаха старой бумаги и кофе.

Напротив меня сидит заместитель министра финансов – грузный мужчина с одутловатым лицом и бегающими глазками. Нервно крутит в руках «Паркер», который явно получил в подарок, а не купил.

— Майя Валентиновна, поймите, - он тщательно подбирает слова. – Бюджетный комитет не пропустит эту правку. У нас дефицит… у нас приоритеты… Это миллиарды на переоборудование, на сервера…

— Это миллиарды, которые мы сэкономим, убрав из списков «мертвые души», - перебиваю я. Жестко. Без права на возражение. - Я видела вашу аналитику - и видела реальные цифры тоже видела. Разница оседает в карманах чиновников на местах. И если вы, Петр Иванович, сейчас говорите мне «нет», я буду вынуждена считать, что вы либо некомпетентны, либо в доле.

В зале повисает тишина. Мертвая. Такая, что слышно, как гудит кондиционер под потолком.

Мои помощники – молодые, зубастые ребята, которых я набрала сама, вычистив авгиевы конюшни министерства, – сидят с каменными лицами, но шоу им, определенно, нравится.

— Это… серьезное обвинение, госпожа министр, - сипит замминистра, багровея.

— Это не обвинение. Это вариант интерпретации. – Я откидываюсь на спинку кресла, копируя - неосознанно, но точно - позу Павла Форварда. – У меня на столе лежит проект постановления Кабмина. Он согласован с Премьером. В нем прописаны жесткие сроки верификации всех социальных выплат через «Шаг». Вы подпишете согласование сегодня до шести вечера. Или в понедельник утром я подниму вопрос о вашем служебном несоответствии на заседании правительства.

Я смотрю ему в глаза. Не мигая.

— У нас есть понимание?

Он держится еще секунду. Пытается найти поддержку у коллег, но все внезапно находят очень интересные узоры на паркете или в своих планшетах. Никто не хочет связываться с «железной леди» соцполитики. С женщиной, которая пережила переформатирование правительства, войну компроматов и попытку рейдерского захвата ее инициатив, и осталась в своем кресле, став только сильнее.

— Хорошо, - выдавливает он. - Мы… изыщем резервы.

— Я знала, что мы договоримся, - встаю.

Совещание окончено.

Люди начинают торопливо собирать бумаги, шурша листами и мыслями.

Я не жду, выхожу из зала заседаний первой, но в коридоре меня перехватывает Амина - да, я забрала ее себе. Лучшего ассистента в мире нельзя было оставлять не при делах.

— Майя, у нас через час эфир на национальном.

— Отменяй, - бросаю на ходу, направляясь к лифту.

— Но… эфир?

— Пусть идет зам. Дай ему тезисы по пенсионной реформе, пусть учится говорить ртом.

— Ты просила напомнить, что нам нужно подготовить речь для встречи с представителем ООН, - она прямо на ходу вносит изменения в планшет.

Обожаю ее за то, что везде за мной успевает – это не так просто, мне есть с чем сравнивать. Предыдущие две помощницы не выдержали мой ритм даже месяц.

— Отлично, займемся этим в понедельник.

Несмотря на мое плотное расписание, графики и работу, которой действительно много, я строго держу железобетонное правило – никакой работы в выходные. За два года сделала всего несколько исключений и только потому, что тогда ситуации были действительно форсмажорные.

Я останавливаюсь у лифта. Нажимаю кнопку. Поворачиваюсь к ней и впервые за день улыбаюсь по-настоящему, а не дежурной улыбкой политика.

— Сегодня презентация, - говорю с легкой дрожью в голосе.

Ее глаза округляются, а потом теплеют. Она знает.

— О боже… Черт, тоже туда хочу!

— Ты, моя голуба, сейчас полетишь вольной птицей к мужу и сыну, - посмеиваюсь и мы обмениваемся понимающими взглядами. Ради работы со мной ей пришлось сократить декретный отпуск, поэтому я в меру возможностей стараюсь не задерживать ее дольше, чем она мне действительно нужна. Сегодня – отпускаю на полдня раньше.

Губы Амины беззвучно шепчут «спасибо».

Лифт приезжает. Я захожу внутрь, двери закрываются, отрезая меня от гула голосов, от бесконечных проблем, от чужих судеб, которыми я жонглирую по двенадцать часов в сутки.

У меня есть ровно два часа. Час на дорогу через пробки (господи, спаси наш трафик), час на сборы.

Вылетаю из здания Кабмина через черный ход, игнорируя журналистов, дежурящих у центрального. Охрана привычно отдает честь.

На служебной парковке, среди черных, скучных «Тойот» и «Мерседесов» - мой новенький темно-синий матовый «Фалькон».

Моя верная «Медуза» с наступлением холодов отправляется на парковку на «каникулы», но зато в теплое время года я из нее практически не вылезаю. А это – подарок Славы. Я министр и мне, конечно, грех жаловаться на зарплату, но добытчик у нас он – смеется и говорит, что я зарабатываю на шпильки и маникюр. А мне нравится, что «нами» уверенно рулит он. И что под капотом машины, на которой я гоняю, бьется его двигатель.

В салоне запах дорогой кожи, тишина и ощущение кабины космического корабля.

Бросаю сумку на пассажирское сиденье, скидываю ненавистные туфли на шпильке – здесь, в моем личном коконе, можно.

Нажимаю кнопку «Старт». Двигатель оживает бесшумно, лишь легкая вибрация и загоревшиеся приборные панели говорят о том, что зверь проснулся.

— Домой, - говорю я голосовому помощнику.

— Маршрут построен, - отвечает приятный женский голос. – Пробки восемь баллов. Расчетное время – пятьдесят минут.

— У нас есть сорок, - шепчу я, выруливая на улицу.

Вливаюсь в поток. Машина слушается малейшего движения руля, она словно читает мои мысли. Я люблю этот автомобиль. Не потому, что он статусный. Не потому, что он экологичный. А потому, что каждый винтик, каждый алгоритм в нем пропитан гением моего Дубровского. Когда я веду «Фалькон», мне кажется, что он держит меня за руку.

В потоке машин лавирую агрессивно, но расчетливо, выгрызая буквально каждую минуту.

Я не могу опоздать. Я просто не имею права.

Домой залетаю ровно через сорок пять минут, чудом избежав двух пробок.

Лифт поднимает меня на наш этаж.

Больше нет двух дверей и стены между ними. Нет «его» и «моей» территории. Есть одно огромное, залитое светом (хотя сейчас за окнами уже темнеет) пространство, которое дышит нами.

Бросаю ключи на консоль в прихожей, сбрасываю пальто.

— Я дома! - кричу в пустоту, зная, что мне никто не ответит. Дубровский уже на площадке. Готовится. И немного нервничает.

Бегу по квартире, и каждый шаг отзывается теплом узнавания.

Гигантский диван, на котором можно жить, проектор вместо телевизора, барная стойка, за которой мы иногда пьем сок или вино (зависит от настроения) по ночам, обсуждая прошедший день.

На месте бывшей стены - несущая колонна, декорированная грубым бетоном, и вокруг нее – узаконенный нами обоими «творческий хаос».

Я прохожу мимо библиотеки. Это больше не просто стеллажи с книгами, хоть их и стало заметно больше. Это сердце нашего дома. Огромный, пушистый ковер на полу, два глубоких кресла. У окна – массивный стол, на котором даже у моего аккуратиста Дубровского всегда перманентный творческий хаос. Лежащие здесь инструменты выглядят как хирургические приборы. Здесь Слава любит сидеть по вечерам, ковыряясь в каких-то мелких деталях, пока я читаю или работаю с документами.

Наш дом пахнет книгами и сложными металлическими деталями.

Прямо сейчас там лежит разобранный макет… я даже не знаю, чего, но выглядит как деталь ракеты, и мой забытый утром планшет с повесткой дня Кабмина. Идеальное соседство.

Влетаю в спальню. Огромная кровать, застеленная темным бельем – Слава выходил позже, видна его работа. Я, если честно, так не могу… а иногда просто ленюсь и оставляю как есть.

Времени в обрез.

Бегу в душ. Горячая вода смывает усталость, напряжение, чужие взгляды, интриги министерских коридоров.

Десять минут.

Волосы сушу быстро, небрежно укладывая их в мягкие волны. Макияж – чуть ярче, чем обычно, рисую «смоки-айс». Сегодня такое событие, что нужно быть яркой.

В гардеробной меня уже ждет платье - купила его еще пару месяцев назад и берегла для этого случая. Глубокий изумрудный цвет, шелк, который течет по телу, как вторая кожа. Открытая спина, высокий разрез на бедре. Закрытое спереди, строгое, почти монашеское, но стоит повернуться или сделать шаг – и в нем оживает капля дерзости. Платье для женщины, которая уверена в себе и в своем мужчине.

Холодный шелк касается кожи, вызывая мурашки. Идеально.

Туфли – черные лодочки на шпильке, но с тем самым «хищным» изгибом.

Я подхожу к зеркалу. Смотрю на себя.

Майя Франковская. Министр. Железная леди.

Нет.

Майя Дубровская.

Я открываю шкатулку с украшениями. Никаких колье. Никаких браслетов. Платье самодостаточно.

Только серьги. Длинные нити белого золота с капельками изумрудов на конце, в тон платью.

Мое главное украшение я ношу на безымянном пальце. Бриллиант в лаконичной оправе. Слава надел его мне на палец, когда делал предложение полтора года назад, в своей мастерской в Бугаево, среди железяк и чертежей, встав на одно колено в грязных джинсах.

А над ним – другое, обручальное. Тонкая дорожка из белого золота, усыпанная мелкими бриллиантами.

Я провожу по ним пальцем, улыбаясь как девчонка.

Мы не устраивали пышной свадьбы. Никаких гостей, никакой шумихи. Просто расписались в обеденный перерыв, между моим заседанием комитета и его тестами на полигоне. Я была в белом брючном костюме, он - в черной рубашке. Мы ели бургеры в его «Патриоте», пили неприлично холодную колу из стаканчиков и целовались так, что запотевали окна. Это был лучший день в моей жизни.

И хоть по документам я все еще «Франковская», дома и в кругу близких друзей меня теперь называют исключительно «Дубровская».

Я подмигиваю своему отражению.

— Ну что, госпожа Дубровская, - шепчу я. — Пора ехать и смотреть, как твой муж будет переворачивать мир.

Впереди – вечер, который станет историей.

Огромный выставочный павильон, который NEXOR Motors арендовал на весь день гудит от количества людей. Знакомо пахнет дорогим шампанским, кожей новых салонов, парфюмом за тысячи долларов и самым сильным афродизиаком в мире – успехом.

Захожу в зал, и десятки голов поворачиваются в мою сторону. Вспышки камер бьют в глаза, но я даже не моргаю. Два года назад я бы напряглась, снова влезла свою ледяную броню, а сейчас просто улыбаюсь – расслабленно и абсолютно уверенно.

Я здесь не «плюс один». Я – самый важный человек, даже если в программке этого нигде не написано.

— Госпожа министр! Пару слов для прессы! – выступает наперерез какой-то из аккредитованных, и явно самый наглый из журналистов.

Вежливо качаю головой и прохожу мимо.

В прессе нас со Славой давно окрестили «парой будущего». Им нравится эта история: гениальный инженер-бунтарь и железная леди из правительства. Красивая сказка. Они не знают и сотой доли того ада, через который нам пришлось пройти, чтобы эта сказка стала реальностью.

Нахожу в толпе знакомое лицо – Орлов.

Он постарел, но держится, как говорится, дай бог всем нам в его годы. После скандала с Резником (который, кстати, все еще судится, пытаясь отбить хотя бы какие-то счета) так и тянет лямку, хотя, насколько я знаю, с Гречко они, после года препирательств, все-таки наладили правильный контакт.

— Майя, - Орлов берет мою руку, целует ее старомодным жестом. - Выглядите сногсшибательно. Как всегда.

— Спасибо, Кирилл Семенович. Рада вас видеть. – Правда рада. – Я слышала, у вас наметился новый крупный контракт…

Он машет рукой, как бы говоря, что обсуждать тут явно нечего.

И снова на меня смотрит – долго, с оттенком обреченности.

— Жалею, - пытается изобразить легкость, но слова правды падают между нами как камень, - каждый божий день жалею, что отпустил вас тогда. Сейчас бы уже нянчил внуков на даче, а компания была бы в надежных руках.

— У компании и так все хорошо, - мягко возражаю я. - «Фалькон» бьет рекорды продаж.

— Но без вас здесь все равно все не так.

Я улыбаюсь ему на прощание и иду дальше.

В VIP-зоне, у самой сцены, стоит Форвард – как всегда, безупречен. Время над ним абсолютно не властно, оно только добавляет ему лоска, как хорошему коньяку.

— Майя, - он салютует мне бокалом. — Слышал, вы сегодня размазали Минфин по стенке. Мои люди в комитете в восторге.

— Они пытались срезать финансирование цифровой платформы, - пожимаю плечами, беря с подноса официанта бокал минеральной воды. Но все-таки позволяю себе легкую триумфаторскую улыбку – мне нравится, что обо мне говорят в таком ключе. Как говорится – два года работы на репутацию, наконец, начинают приносить дивиденды. - Пришлось напомнить им, кто формирует повестку дня.

— Я думал предложить вам надавить через фракцию, - Форвард чуть прищуривается. - Там есть пара рычагов…

— Не нужно, - отказываюсь максимально твердо, но вежливо. - Я уже договорилась с Премьером напрямую. Мы перекинем средства из резервного фонда под гарантии будущей экономии. Постановление уже подписано.

Форвард смотрит на меня несколько секунд, а потом салютует бокалом, как равной.

— Что ж, - усмехается, - мне больше нечему вас учить, Майя. Вы стали опаснее меня.

— Я просто хорошо усвоила уроки, Павел Дмитриевич.

Свет в зале гаснет. Лучи прожекторов скрещиваются на сцене. Гул стихает. Начинается музыка - низкий, вибрирующий бас, от которого дрожит пол.

На сцену выходит мой Дубровский.

На нем черные брюки и черная рубашка с закатанными рукавами, расстегнутая на пару пуговиц. Он немного отрастил волосы, и сейчас снова носит их завязанными в маленькую петлю н затылке. Он выглядит диким, опасным и невероятно красивым в этом остром свете софитов.

Слава не говорит заученных речей – просто подходит к накрытому тканью объекту в центре сцены.

— Многие говорили, что это невозможно, - его усиленный микрофоном голос, звучит бархатно и уверенно. - Что законы физики нельзя обойти. Что страсть нельзя оцифровать. Что электрический байк никогда не даст тех же эмоций, что и бензиновый монстр.

Он кладет руку на ткань.

— Они ошибались…

… и срывает покрывало.

Зал ахает.

«Игнис» - черный, на тысячу процентов хищный и матовый. Он не похож на мотоцикл – скорее, на похож на сгусток энергии, застывший в металле и карбоне.

И он почти так же прекрасен, как мой муж.

Слава рассказывает о своем детище - о двигателе, о развесовке, о том, как эта машина считывает движения пилота. Говорит страстно и увлеченно, забыв о камерах и VIP-гостях.

Забыв обо всем на свете, потому что он в своей стихии.

Я стою в первом ряду и вижу, как женщины в зале пожирают его глазами.

Вижу, как шепчутся, покусывая губы.

Полгода назад моей муж снялся топлес для обложки «Men’s Life» - журнала о мужчинах и для мужчин, который скупают в основном женщины. Я была не против, тем более, что моему Дубровскому действительно есть что показать кроме своих блестящих мозгов. Но сразу после выпуска я, признаюсь, была рада, что у него нет социальных сетей – вал фанаток был… впечатляющий.

После этого я отношусь к ревности... философски.

И практически ее не испытываю, потому что…

… в какой-то момент Дубровский замолкает. Поднимает голову. Серебряный взгляд ищет кого-то в темноте зала.

Находит меня.

Его лицо меняется - исчезает маска презентатора, растворяется напряжение, за которым проступает та самая, только мне одной знакомая хулиганская улыбка.

Он подносит пальцы к губам и посылает мне воздушный поцелуй.

Прямо со сцены, под прицелом сотен камер, наплевав на протокол и статус.

Зал взрывается аплодисментами, кто-то свистит. А я чувствую, как горят мои щеки и как сердце распирает от гордости, что вот этот роскошный красавчик – весь мой, со всеми своими татуировками, пирсингом и гениальность.

Презентация заканчивается овациями. К Славе невозможно подойти – инвесторы и журналисты облепили его как мухи.

Я терпеливо жду в стороне, потягивая воду. Я знаю, что он сейчас чувствует и как ему хочется сбежать.

Минут через десять Слава вежливо, но твердо отодвигает какого-то шейха, пробивается сквозь толпу и идет прямо ко мне.

— Укради меня, - шепчет мне на ухо, обнимая за талию и прижимая к себе так крепко, что у меня перехватывает дыхание.

Вспышки камер слепят, фотографируют, но нам одинаково наплевать.

— Могу предложить только Бугаево, - это наш маленький условный сигнал, что выходные будут уединенные и очень горячие.

— Я ждала этого весь вечер, - шепчет мне в ухо Дубровский, не выдвигая – как всегда – ни одного «против».

Мы сбегаем через служебный выход, как подростки.

Прыгаем в «Фалькон».

Слава садится за руль, вдавливает педаль в пол.

Мы вырываемся из города, наслаждаясь нашим любимым плейлистом – звуками вечерней трасы, скорости и легкого рокота электромотора.

Напряжение вечера отпускает.

Я откидываю спинку сиденья. Снимаю туфли, наслаждаясь божественным моментом облегчения. Скатываю по ногам чулки – медленно, не таясь.

Слава косится на меня, в ответ на мои откровенные провокации только сильнее сжимая руль.

— Ты играешь с огнем, госпожа министр, - хрипло предупреждает – скорее, констатирует - он.

— А я люблю огонь, господин конструктор, - парирую я, расстегивая молнию на боку платья.

Оно соскальзывает с плеч, обнажая кружевное белье. Я поворачиваюсь к своему шикарному мужику – боже, в тридцать один он просто достиг уровня БОГ! - и закидываю ноги ему на колени.

Прямо на брюки. Провожу ступней по его бедру, выше, к паху.

Машина виляет.

— Майя, блять, - рыкает Слава. - До Бугаево еще двадцать километров. Я не выдержу.

— А кто сказал, что нужно терпеть? - шепчу я, мягко нажимая пяткой именно туда, куда нужно. – «Синие кружочки», муж, терпением не отличаются.

Он резко тормозит.

«Фалькон» съезжает на обочину, гравий шуршит под колесами.

Вокруг - темнота, лес и ни души.

Дубровский отстегивает ремень и поворачивается ко мне со звериным голодом в глазах.

— Обожаю твои «синие кружочки», жена, так им и передай, - выдыхает одновременно с тем, как тянет меня на себя.

Я перелезаю на водительское сиденье, сажусь на него сверху, лицом к лицу. В тесном пространстве «Фалькона» это непросто, но мы справляемся. Мы всегда справляемся.

Поцелуи – жадные, пошлые, со вкусом минералки и лайма. Мне немного не хватает вкуса табака на губах, но Слава бросил несколько месяцев назад – когда мы решили, что нашей маленькой семье срочно нужно… расширяться.

Его руки срывают с меня оставшиеся крохотные клочки одежды.

Секс в машине для нас – не экзотика, а ритуал. Память о том, с чего все началось – о «Медузе», дожде и нашей первой правильной близости.

Я чувствую его твердость и жар, когда начинаем двигаться.

— Знаешь, - говорит он, тяжело дыша и прижимаясь лбом к моему лбу, - если у нас сейчас получится…

— Ммм? - Я легонько прикусываю его губу, сводя с ума каждым движением бедер вверх и вниз.

— Кто из нас скажет маленькому Дубровскому, что его нашли не в капусте, а на переднем сиденье «Фалькона»?

— Это будет самая технологичная история зачатия в мире, - шепчу я, пытаясь улыбнуться.

— Тогда будем считать это планом действий, жена, - он толкается грубее, прикусывая мою шею.

Снова придется затирать тоналкой то, что на заседании кабинета министров показывать нежелательно. Но мне нравится носить на себе эти маленькие секреты.

— Утверждаю твой план, муж, - выдыхаю я, впиваясь ногтями в его плечи.

Мир за окнами перестает существовать.

Нет ни министерства, ни заводов, ни политики, ни прошлого.

Есть только мы, наше сбитое дыхание в темноте и бесконечное, абсолютное счастье.

Мы взобрались на наш Эверест.

И построили там дом.