Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 64

Столик был замечательный. Небольшая столешница восьмиугольной формы, темное, отполированное дерево, резные ножки… Середина 11 века, а то и начало того же самого века[374]. За такой столик, если я дотащу его до комиссионки, товарищ оценщик, добрейший Морей Картанович, мог бы дать мне неплохую сумму.

Мог бы. Если бы у столика не было одного маленького недостатка. Недостатка одной ножки. Стоять на трех ножках сей предмет меблировки категорически отказывался и грустно лежал на боку.

Вещь же, которую можно продать, лишь чуть приведя в порядок и вещь, которую нужно долго и нудно реставрировать – и если вы думаете, что это просто, то попробуйте, подберите лак точно такого же цвета и оттенка – это не просто две разные вещи. Это еще и разные деньги.

Сколько мне достанется за него сейчас? Рублей сто? Пятьдесят? Стоит ли овчинка выделки, в смысле, стоит ли оплата тех сил, которые я потрачу, пока дотащу столик до комиссионки?

Так и не решив, я взял его подмышку и понес. Нет, не в комиссионку всего лишь в соседний подъезд.

С тех пор, как я продолжил набеги на расселенные и подготовленные к сносу дома, прошло уже три дня. Достаточно тягомотных дня, надо сказать: сначала легкая километровая прогулка от деревни до железнодорожной платформы, потом поездка на поезде, потом прогулка до тех самых сносимых домов, а потом – чёс в поисках чего-нибудь более-менее. Приличного. Впрочем, понятие «более-менее приличного» у меня было достаточно широким. К сожалению, у выезжающих их домов оно было не менее широким, так что доставалось мне немногое. Как правило – битое, ломаное или крупногабаритное.

Как, например, этот шкааааф…

Отодвинув деревянное чудовище, я затащил столик в свое логово безумного старьевщика.

В одной из брошенных квартир стоял огромный шкаф, тяжелый, как дверь в банковское хранилище. И именно в качестве такой двери я и решил его использовать: сдвинул шкаф чуть в сторону, закрыв им дверь в спальню. Так, что теперь никто, если, конечно, ему не придет в голову мысль двигать мебель, не догадается, что здесь есть еще одна комната. Вот сюда я и сносил вещи, которые в данный конкретный момент мне было лениво тащить до скупки. Например, потому что за сегодняшний день я нашел что-то более интересное и менее габаритное. А если не нашел – тогда можно извлечь что-нибудь из хранилища.

Сейчас тут лежали кучкой стопки книг и абажуры, пара люстр, пыльные картины разной степени талантливости исполнения, несколько тумбочек и шкафчиков, пара стульев, продавленное кресло, в которое я и опустился.

Устал я чего-то… Отдохну.

В первый день я решил прошерстить оставшиеся квартиры в том доме, где жил Адмирал, мемуары которого, брошенные детьми, я нашел в столе. В том доме наверняка оставалось еще много любопытного и ценного, а может у меня просто сработала привычка грибника, который, однажды обнаружив полянку, заполоненную грибами, с тех пор всегда будет заглядывать на ту же полянку в надежде опять поживиться. Но увы и ах – когда я добрался до того дома, то обнаружил на его месте только груду кирпичей и строительного мусора, который, азартно покрикивая, разбирали строители. Быстро сказка сказывается, но еще быстрее дело делается…

У дома торчал, грустно рассматривая развалины, какой-то мужик лет тридцати с небольшим, которого я поначалу принял за возможного конкурента. Но потом, присмотревшись, решил, что человек слишком солидно выглядит, для того, кто будет рыскать по помойкам и заброшкам: крепкий, кряжистый, в темном костюме – а к вещам здесь относились бережно – с солидными моржовыми усами. Видимо, жил здесь раньше, пришел погрустить, подумать о бренности всего сущего…

Мне предаваться депрессии было некогда: я обнаружил еще несколько уже оставленных, но еще не снесенных домов и сейчас их прочесывал.

Пора бы, однако, и перекусить.

Из своего верного вещмешка – в который сегодня уже ушел чуть потускневший медный чайник – я извлек газетный сверток, в который моя хозяйка – хозяйка комнаты, которую я снимал, завернула мне утром пару облупленных вареных яиц, огурцов со своего огорода, несколько вареных картошин, ломтик хлеба, в общем – завтрак аристократа[375].

Смачно хрустнул подсоленным огурцом, откусил яйцо, на боку которого отпечатались газетные строчки, потом хлеб – вкуснотища! Запил сладким чаем из солдатской алюминиевой фляжки, найденной в одной из квартир и приспособленной для личных целей.

Благодать!

За окном, на пустыре, играя в футбол, носились за серо-коричневым потрепанным мячом мальчишки. В белых – ну, когда-то – майках с узкими лямками, широченных мешковатых штанах, кое-кто, упарившись, и вовсе скинул их, оставшись в длинных черных трусах (и ничего смешного – на мне самом сейчас точно такие же), между двух кучек одежды – куртки, что ли, скинули, прыгает вратарь, постоянно поправляя кепку, съезжающую на нос.

Хорошо! Почти как в телевизоре.

Так… А вот это уже не есть хорошо.

За углом одного из домов двое мальчишек гонятся за одним. Футболистам их не видно, иначе я не знаю, как бы они отреагировали на такое безобразие: здесь соблюдается некий кодекс дворовой чести: «Один на один, лежачего не бить, девчонок не трогать…». Впрочем, как и любые понятия, это – скорее свод общих пожеланий.

Я поднялся со скрипнувшего кресла и шагнул к выходу.

Надо бы помочь мальчонке…

Ба! Да это же мой старый знакомый. В смысле, знакомый он довольно недавний, да и по возрасту молод… тьфу ты! Запутался. Короче, помните брата с сестрой, которых я спас от мелкой шпаны? Вот, это тот самый братик. Да и шпанюки, я смотрю, те хе самые.

– Что, думал, спрятался от нам, да? А я говорил, чтобы больше к нам не совался?

Заводила дернул мальчишку за рубашку, которую скрутил в кулаке:

– Ну, теперь всё, не обижайся, получишь пилюль.

Братик стоял, прижавшись к коричневым доскам стены дома, насупившись, шмыгая распухшим носом, в который, похоже, уже прилетела «пилюля». Но сдаваться, похоже, не собирается, смотрит упрямо и зло.

– Или ты думаешь, опять кто-то тебя спасет, как тот, бородатый, который в прошлый раз вылез? Так забудь – чудес не бывает, по…

Заводила, увидев, что лицо жертвы внезапно засияло, как попавшее под луч прожектора, замер на секунду и медленно повернул голову, чтобы посмотреть, что там такое произошло за его спиной.

За спиной произошел я:

– Ну ты нефартовый!