Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 73

– Братик!!! – Мада повисла у меня на шее, дрыгая ногами, – Ты мен встречаешь!

– Ну как же я могу не встретить с поезда свою родную сестренку? – подмигнул я ей, подхватывая два объемистых желтых чемодана. Или сумки – вроде прямоугольные, как чемоданы, но бока мягкие как у сумки и раздулись почти до шарообразной формы. Что она там такого напихала?

– Ну, вдруг… – она быстро огляделась, как будто ожидая увидеть в толпе шпиона в темных очках и прошептала мне на ухо – Вдруг ты передумал быть моим братиком?

– Глупости. – я чмокнул ее в носик, – Ты моя любимая сестренка, запомни.

Мы пошли к выходу с перрона, чемосумки били меня по ногам – или, скорее, чемоданы, все же по углам на них красовались кожаные наугольники, чтобы, по задумке, чемоданчик сохранял форму. Но с энтузиазмом моей сестренки, набивавшей их «очень нужными вещами» задумка не справилась.

Сегодня я встретил здесь Маду, а завтра… завтра приедет Нитка.

Встречать ее или нет? Нет-нет-нет, неправильный вопрос – встречать ее я буду, потому что… Потому что буду и все. Вовсе не потому, что я влюблен, нет-нет! Она даже не в моем вкусе! Совершенно! Просто… Просто, кажется, в меня влюбилась ОНА.

Девчонки не пишут тебе просто так. Особенно – не пишут про то, что ты ей снился. Девчонкам вообще не снятся мальчики просто так. Только если этот самый мальчик смог затронуть тонкие струнки ее сердца.

Нитка… Крупная, массивная, грубоватая… хотя, нет, неправильное слово. Не грубоватая, как-то иначе про нее надо сказать… Прямая, вот! Некоторые называют свое хамство – прямотой, но это не тот случай. Нитка прямо рубанет то, что думает. Думает хорошее – скажет хорошее, думает плохое – ну, тогда держитесь.

– Ершаан!

А? Что?

– Ты о чем-то думаешь?

А, это сестренка пытается достучаться до братика.

– Да так… Ни о чем… В смысле, о жизни.

Как-то неправильно говорить про Нитку «ни о чем», верно? И вовсе не потому, что я влюбился, нет!

– А хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь? – хитро прищурилась Мада.

– Ну, попробуй.

– О девушке.

– Отку… Как… В смысле, почему ты решила…

Да ладно уж, ты спалился.

– Как ты догадалась?

– Ох, мальчики, мальчики… – с интонациями умудренной годами женщины вздохнула сестренка, – У вас все на лице написано. Она тебя бросила?

– Нет.

– Не знаешь, как ей признаться?

– Да… в смысле, не в чем признаваться!

– Да, да, – закивала Мада, а хитрющие глаза говорили, что она не поверила мне ни на грош.

– Просто… Она завтра приезжает, и мне надо ее встретить. А я не знаю – как?

– В смысле – не знаешь? Приедь на вокзал и встреть.

– Как? С цветами?

– Как-как – с парадом слонов, конечно! Ершанчик, не будь глупым – нам, девочкам, важно внимание. Ей будет неважно, приедешь ты с цветами или нет, главное – чтобы ты приехал. Тем более – ну куда она на вокзале эти твои цветы денет?

Мы прошли еще немного по улице молча. Потом Мада спросила:

– Раз ты ее встречаешь… Значит, она с нами учится? В общежитии живет?

В моей голове возник образ Холмса с трубкой и словами «Даже я офигел!». Женщины, вас этому с детства учат, что ли?

– Да, в нашем.

– А я ее видела?

– Видела. Помнишь, когда мы с тобой в комнате…

Мада остановилась:

– Это… Это та… Комиссарша?!

О! А думал, кого же мне Нитка напоминает, как габаритами, так и общей прямолинейностью и подвижничеством. Точно – вылитая комиссарша, только кожаной куртки и маузера не хватает.

– Да, она.

Сестренка молча пошла дальше. Через несколько шагов покачала головой:

– Угораздило же тебя.

– Ершан.

Нет, я, конечно, не ожидал, что Ланита бросится мне на шею, завизжит от радости или покроет меня поцелуями. Но и настолько сухого приветствия я тоже не ожидал. Осталось только пожать друг другу руки, как при встрече старых товарищей.

Может, я просто навыдумывал себе всякого и она воспринимает меня, как друга? Съездила в свою родную забыл как называется, встретила первую любовь, с которой еще в школе за одной партой сидели и за амбаром целовались – и думать забыла про всяких там ершанов…

Сердце болезненно сжалось.

– Я решил тебя встретить, – констатировал я очевидное.

Нитка молча подхватила два белых холщовых узла, связанных вместе и потянулась за небольшим чемоданчиком.

– Дай я помогу… – потянулся я. К узлам, конечно, иначе мы совсем глупо будем выглядеть – девчонка тянет два мешка и рядом я фистикулирую в костюмчике, с чемоданчиком.

– Не надо… – она отстранилась, я потянулся следом, наши пальцы соприкоснулись…

Нитка отчаянно вцепилась в мою руку, сжала ее…

– Ершан… Ершан… Я так… Я соскучилась…

Знаете, что такое счастье? Нет, не знаете, ведь вам никогда посреди перронной толпы не говорила самая лучшая в мире девушка, что она по тебе скучала.

– Отдай, – Нита потянула с моих плеч мешки.

Из-за этих мешков уже произошел короткий бой на вокзале, в котором я победил и добился права помочь их нести. Перед общежитием бой начался по новой – Нитка категорически не хотела, чтобы кто-то увидел, как несу ее вещи. Ведь кто-то может подумать, что я и она… А «Я и она» – это неприлично.

– Ну, почему я не могу помочь девушке…?

– Я не девушка, я – комсорг!

– Почему я не могу помочь комсоргу?

– Потому что на мне не написано, что я комсорг. И все увидят, что ты помогаешь мне, как девушке!

Ох, как же тяжело… да не с мешками – с Ниткой!

Так тяжело – и так легко.

По дороге сюда мы болтали, как давние приятели, как будто знаем друг друга тыщу лет. Больше, конечно, Нитка – я старался меньше говорить, чтобы не пропалиться на том, что я никуда, собственно, и не ездил. Зато эта неутомимая лягушка-путешественница успела не только съездить в родную Талань («на родную Талань», как она говорила), но и доехать в гости к дядюшке, который жил где-то здесь неподалеку от Афосина, в колхозе. И вот уже от дядюшки – сюда.

– Отдай мешки.

– Не отдам. Может, они вообще мои? Никто ж не знает.

– Ты в костюме.

– И что? Я талганец, нам правила приличия побоку. Могу в костюме хоть навоз… от крокодилов… вычищать.

Нитка тяжело вздохнула:

– Что ты талганец – это и так всем издалека видно? Может, сбреешь бороду? Она тебя старик, как будто тебе лет… ммм… тридцать.

Ну да, глубокая старость для восемнадцатилетней девчонки.

– Нет, – гордо заявил я, – Каждый талганец носит бороду, это признак его мужественности!

Вообще-то я и так собирался ее сбрить, честно говоря, борода надоела мне до чертиков – она же чешется! – но не сразу. Потом, чтобы все успели запомнить меня, как талганца.

– Мужественность должна быть не в бороде, а в другом месте!

Я резко остановился. Не понял…

– В сердце! – зажала рот пальцами Нитка, – В сердце, а не там, где ты подумал, пошляк!

Мы вошли в общежитие, где возле вахты делала вид, что оказалась здесь совершенно случайно, Мада. При виде нас она «незаметно» округлила глаза и показала мне большой палец. После чего подмигнула и исчезла.

– И что это была за сколопендра? – когда мы вошли в пустынный коридор, Нитка остановилась и повернулась ко мне.

– Где?

– Возле вахты. И не делай такое невинное лицо, я видела, как вы там перемигивались!

– Это, – сделал я невинное лицо, – моя сестра… Двоюродная.

– Ах, сестра… Слышала я про талганские традиции, связанные с двоюродными сестрами…

Нитка осекалась, ее круглые щечки залились краской и стали напоминать свеколки:

– Что… Что ты со мной сделал? Я говорю такие пошлости!

С этими словам она схватила меня за лацканы и крепко поцеловала.

– В этом году еще одна экспедиция отправилась в район Столбовой Бирарки. Она точно найдет следы метеорита!

Как и любой фанат, Мамочкин мог говорить на любимую тему часами, отбросив всегдашнюю нерешительность. А помешан он был на космосе.

Все началось с моих писем, которые я положил на тумбочку. Вернее, с одной из марок, на которой в желто-синих тонах было изображено что-то непонятно, я, собственно, и не всматривался. А вот Мамочкин всмотрелся.

– Ух ты, – сказал он, – Это же марка с Тордоки-Янским метеоритом!

Точно. А я еще думал, что это за полоса по диагонали протянута… Впрочем, для особо внимательных внизу было написано: «40 коп. Почта ОРС. Падение Тордоки-Янского метеорита» 1082 год»[417].

– Можно, я возьму? – просяще посмотрел он на меня.

– Бери, зачем она мне?

– Спасибо! Я марки собираю, космические, с метеоритом у меня еще не было.

От одного метеорита, рухнувшего где-то здешней Сибири лет десять назад, разговор как-то плавно перешел к другому метеориту, Бирарскому, как я понял, аналогу нашего Тунгусского, который упал 50 лет назад, но сейчас, на волне всеобщего увлечения космосом, про него снова вспомнили и отправили очередную экспедицию на поиски обломков этого загадочного метеорита[418].

– Может, обломки метеорита найдут, – сказал Графс, – а может, чего-нибудь другого…

Ирис Мартанко нас покинул. Встретился по дороге в поезде с земляками, и они уговорили его съехать от нас к ним, на другой этаж. Жалко, конечно, успели привыкнуть, но он обещал заходить в гости.

Вместо Ириса нам подселили Графса. Имя странное, но я промолчал. Просто потом выяснилось, что это имя не только для меня странное. Оно оказалось сокращением: «Градан-Афосин-Силин». Нечто вроде нашего Мэлса, сиречь Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин.

Графс оказался парнем неплохим, веселым, над своим именем он сам немного подшучивал, в стиле того, что, в силу недавних событий буква «с» в имени стала неактуальной, но и если ее убрать – имя станет совсем контрреволюционным…

– Я, – Мамочкин понизил голос, – тоже думаю, что это был… космический корабль. С Марса. Он аварию потерпел и взорвался. А в нем марсиане летели. Высокие, чернокожие, и сердце с правой стороны…[419]

– Волосы белые, – не удержался я, – И матриархат у них[420].

– Почему? – не понял Мамочкин.

– Ну чтобы совсем-совсем не как у нас всё.

Мамочкин надулся, но парировать не успел. В дверь нашей комнаты коротко постучали и она тут же раскрылась.

За дверью стоял крепкий, кряжистый мужик, в темном костюме, с солидными моржовыми усами. Его взгляд медленно обвел комнату и остановился на мне.

– Так вот кто тут моей племяннице голову морочит!