Царство. 1958–1960

10 июля, четверг. Крым, Нижняя Ореанда, госдача «Ливадия-1»

О приезде американской эстрадной знаменитости, афроамериканца Поля Робсона, Нина Петровна узнала загодя, ещё под Новый год муж о нём заговорил.

— Задумал в гости позвать? — предположила жена.

— Он свой, из рабочих, и поёт хорошо. Надо как-то с американцами сходиться, вот и начнём потихоньку.

Поля Робсона в Советском Союзе встречали с триумфом. Только и разговоров было: Робсон, Поль, негр, он за народ, сам из народа наверх выбился. Поль дал четыре концерта в Москве, два в Ленинграде и, наконец, по приглашению Никиты Сергеевича прибыл в Ялту. Хрущёв по обыкновению собрал гостей. К условленному часу в Нижнюю Ореанду прибыли: Фрол Козлов, маршал Малиновский, Микояны в полном составе, Фурцева в сопровождении мужа, Брежнев с Викторией Петровной и дочкой Галиной. Сын Юрий считал себя взрослым и предпочитал проводить время самостоятельно, в отличие от Сергея Никитича, ему не нравилось торчать со взрослыми, слушая их заумные рассусоливания. Приглашенные стали рассаживаться в беседке перед морем, но появился Никита Сергеевич с полотенцем наперевес и увёл всех на пляж.

Вода была — «парное молоко», двадцать шесть градусов. Микоян уговорил перед морем сразиться в волейбол. Анастас Иванович был помешан на волейболе, на его подмосковной даче по воскресеньям на площадку выходила практически вся мужская обслуга и часть охраны. Чтобы игра шла веселей, Микоян собирал полноценные команды.

— Волейбол — игра народная! — улыбался Анастас Иванович.

На волейбол согласились, и Робсона играть затащили! Микоян возглавил одну команду, куда включили здоровяка Поля, Фурцева — другую. Екатерина Алексеевна была очень спортивной: замечательно плавала, ныряла, превосходно играла в теннис, была яростным соперником Никиты Сергеевича в пинг-понге, прыгала перед столом как заводная, но и Никита Сергеевич, невзирая на тучность, носился как угорелый, а гасил так, что лишь одна она могла ему противостоять, а волейбол Екатерине Алексеевне совсем легко давался. Вот уж спортивная душа! Когда-то она была даже планеристкой!

На этот раз Никита Сергеевич к сетке не вышел, перебрался в тенёк и оттуда наблюдал за игрой. Мяч, точно снаряд, летал над площадкой!

До обеда успели отыграть три партии, упасть в море, остыть и, наконец, занять места в беседке, где уже накрыли на стол.

— Настоящее сраженье вышло! — всё ещё отдувался от волейбола Анастас Иванович.

— Тебе б каждый день по мячу стучать! — махнул рукой Первый.

— Это здоровье. Подвижность даёт неимоверный заряд бодрости, если не поиграю, хожу как вареный. Твоя протеже мощно подаёт! — подмигнул Микоян.

— Катька?

— Катька.

— Кто-то из приближенных московского секретаря Попова, ещё при Сталине, раздул тему, что надо в горкоме сформировать команду по волейболу, знали, что Попов волейбол любит и с удовольствием играет, — припомнил Никита Сергеевич. — Подобрав подходящее время, как бы между прочим, приходят к нему и говорят: «Мы волейбольную команду формируем, не возражаете?». Само собой Попов не возражал, напротив, пожал руку — молодцы! А ведь подхалимы на эту реакцию и рассчитывали, таким образом очки себе набирали. Подхалимы, как правило, везде тон задают. Например, начальник в шахматы любит играть — так ему обязательно шахматы поднесут и первенство по шахматам устроят. Я вот домино люблю, так что, теперь в ЦК первенство по домино проводить? А если кто придёт, кому бокс нравится, морды друг другу бить будем?! — округлил глаза Первый. — Вопиющий подхалимаж! А ещё такие ходы делают, если самый главный начальник в игру вступает, обязательно лишний гол забьёт. Такие у нас умники!

— На волейболе твоя Фурцева Попову и приглянулась, — недовольно высказалась Нина Петровна.

— Всё ты к дурачеству какому-то сводишь! Причём тут Попов?!

Поль Робсон бесконечно пел, чем несказанно радовал Никиту Сергеевича.

— Хоть я ни бельмеса не понимаю, он с такой душой поёт, что сердце замирает! — восторгался Хрущёв. — Вот певец! Певец, с большой буквы! Ну, давай, родной, повтори эту вот, медленную! Та-та-ти-да, ти-да, та! Та-та-ти-да, ти-да, та!

Переводчик, молодой паренёк, старался очень точно и даже интонационно схоже переводить, а когда негр пел, все время наговаривал Хрущёву тексты.

— Не трещи! — отстранил его председатель правительства. — дай насладиться, а то всё настроение своим балаканьем портишь! Посиди спокойно. Пой, Поль, пой!

И Робсон заводил новую песню. Но во время обеда пение его отошло на второй план — русскую народную затянул Никита Сергеевич.

— Калин-ка! Ма-лин-ка! Калин-ка моя! В саду ягода малинка, малинка моя!

Подпевали ему, конечно, все. За «Калинкой-малинкой» пошла следующая, но уже из советского репертуара — знаменитая «Катюша», дальше — другая, и только популярные «Подмосковные вечера» получилось у Робсона подтянуть.

Хрущёв обнимал его, хлопал по плечам:

— Ну, скажи, предполагал ты, что русские такие душевные люди? Переводи! — командовал Первый, — говори, предполагал?

— Ноу! — отвечал гость.

— Ноу! — за ним повторял Хрущёв. — Вот вам и ноу! А предполагал, как в нашей стране счастливо жить? А?

И опять чернокожий певец тряс головой:

— Ноу!

— Ах ты, мой хороший! Ноу, да ноу, заладил! Вот вернёшься домой, и расскажи у себя, как у нас людям живётся!

— Не поверят ему, Никита! — убеждал Микоян.

— Пусть агитирует! Это не переводи! — распоряжался Хрущёв.