Царство. 1958–1960

6 февраля, пятница. Москва, Комитет государственной безопасности

Всем своим видом Александр Николаевич показывал, что к присвоению генеральского звания относится с безразличием. На работу он решил ездить демократично, в штатском. Ему было приятно, что генералы госбезопасности стоят, перед ним навытяжку. За совсем недолгое время Шелепин, можно сказать, освоился в новом ведомстве, уже не казался азартным комсомольцем, а выглядел солидно, как истинно государственный муж. Александр Николаевич с рвением вникал в устройство Комитета, стремился разобраться, что откуда проистекает, но чем больше погружался в тайны здесь существующие, тем отчетливей осознавал: понадобится ему не один месяц, а может, и не год вдумчивых усилий, лишь тогда получится безошибочно ориентироваться в лабиринтах самого секретного и самого пугающего ведомства на земле.

И всё-таки генеральские погоны были приятны. Какой солдат не мечтает стать генералом? И вот он — генерал, а вот и мундир! Тканные золотом звёзды на рельефных погонах подчеркивали величие владельца. Шелепин не торопясь оделся, осмотрел себя в зеркало — форма сидела безупречно, будто всю жизнь он её носил. Александр Николаевич любовно тронул лацкан пиджака, прикоснулся к золотым пуговицам. Мундир ему шёл. Сшили форму быстро. Два раза приносили на примерку нелепые «полуфабрикаты», а получилось — что надо!

Когда портной суетливо возился с будущей одеждой, что-то отчерчивая мелком, где-то подкалывая булавкой, Александр Николаевич стоял, боясь шевельнуться, хотелось, чтобы форма пришлась, чтобы смотрелась. Именно в генеральском обличим велел явиться Никита Сергеевич. Может, от суеты портных или от несуразной, пока не получившей задуманных форм ткани, кабинет наполнялся каким-то несвойственный запахом, запахом пошивочных мастерских, клейким, пуговичным, малоприятным. Этот хорошо различимый запах унаследовали неподъёмные рулоны материи, намертво прижатые друг к другу, на производство их доставляли грузовиком, а после, торопливо сваленные, рулоны громоздились в запертом складе, абсолютно лишённом не только света, но и свежего воздуха. Скорее всего, неприятный запах прицепился к ним именно там или раньше, на ткацкой фабрике, где пахло железными станками, смазкой, помигивающим, глухо гудящим электричеством, дающим станкам адскую силу. А может, так пахли женщины-ткачихи, безликие, обречённые на вечную трудовую повинность, до исступленья скованные однообразной работой, измождённые примитивным бытом, семьей. Одетые в застиранные синие халаты, они существовали в нескончаемых цехах, словно призраки, хотя не исключено, что спёртый запах шёл от прокисающих за окном щей, прихваченных работницами на обед. Может и так, только этот неистребимый, ни на что не похожий духан ощущаешь всегда, когда попадаешь в любое ателье, либо в лавку, где ремонтируют одежду или продают ткань. Нелюбезный запах этот передавался всему вокруг: ниткам, подкладкам, молниям, пуговицам, рукам, ногам и телам работниц, чаю в стакане, тиканью настенных часов и даже облупившейся оконной раме, пропускающей в помещение еле заметный сквознячок Каждая вещь, вышедшая из пошивочной, несла тот неопрятный вязкий дух.

С течением времени неприглядные запахи улетучивались, становились малораэличимы, но когда они исчезнут навсегда, никто не знал. Был лишь один способ отбиться от некомфортной затхлости — приходилось настойчиво одевать и носить новую одежду. А если попадал такой только-только пошитый наряд в гардероб, безобразный запах выстреливал, становился сильным, яростным, нападал, неизбежно отравляя окружающее, и даже хранителю одежды, вместительному трёхстворчатому шкафу, становилось тошно от мутящей зловонности! Запах лип к шторам, скрывающим жильцов от любопытствующих глаз соседнего дома, витал у люстр, трогал разрисованные детскими ручонками выцветшие обои, он заражал, точно проказа! Но если одежда носилась, а не хранилась на вешалке, она неизменно проветривалась, неуклонно приобретая свойства владельца; сначала, конечно, артачилась, сопротивлялась, но потом сдавалась, отступала, в точности перенимая хозяйскую фигуру, всю её сущность, и наконец запах был побеждён, а одежда делалась родной и приятной. Сколько бы потом её ни чистили, ни стирали, ни душили утюгами, ни терли уксусом, смывая неопрятные пятна, она ещё более вбирала хозяйскую суть, предугадывая изгибы локтей, округлость живота, сутулость или, наоборот, безупречную высоту плеч. До мельчайших подробностей скопировав осанку, делался костюм точнейшей копией владельца, соразмерен его характеру, поведению, привычкам.

Александр Николаевич надел форму, потуже завязал шнурки на ботинках, прошёлся взад-вперёд, покрасовался у зеркала, было как-то не по себе, как-то неловко, неуклюже, но мундир при этом сидел идеально, хоть и слегка попахивал.