Царство. 1958–1960

26 марта, суббота. Лосиный остров, дача Булганина

Зима шла на убыль, ветер стал порывист, но не лют, не сбивал с ног бездушными шквалами, не замораживал, а наоборот, дышал близкою весною. Больше месяца Николай Александрович просидел на Лосином безвылазно. Вроде бы ничем особо он не занимался — разбирал старые фотографии, бумаги, наводил порядок, даже переставил в кабинете мебель, но на самом деле он размышлял, переосмысливал собственную жизнь, пытался в ней, в её крутых виражах разобраться. Он думал о дружбе — есть ли она? Может, и дружба — надуманность, иллюзия, данная до поры до времени? Многое переосмыслил в отношениях между людьми, размышляя о том, что есть человек, почему розвдается в нем звериная злоба или зависть, которая порой толкает на гнусности или даже на преступления. Часто вспоминал Сталина, который вознёс его на небывалую высоту, человека неоднозначного, опасливого, очень умного, а может, и вправду — гениального! Некоторые считали Сталина мстительным, беспощадным, но Николай Александрович так не думал, считал он Иосифа Виссарионовича бесспорным тактиком, тонким политиком, мудрецом и непримиримым борцом за власть, ведь надо было не только добраться до вершины, завоевать её, надо было ещё всю сознательную жизнь вершину эту удерживать. Сталин бился за первенство, не размениваясь ни на золото, ни на женщин, а драки за власть клокотали не шуточные, в кипящем котле не то что сопротивляться, спастись иногда не получалось, вот и летели головы, крушилась история! Кругом блистали безжалостные герои, те, кто сами воевали за трон, приноравливались схватить корону и передушить соперников. Из соратников сколачивались группы, отряды, атаковали друг друга полки претендентов и бились нещадно, люто, насмерть. Сталин с Молотовым себе кулаками путь расчищали. Непросто оказалось уболтать, «уйти» с поста наркома внутренних дел Ягоду, который возомнил себя монархом и перестал слушаться старших. Обещали ему синекуру, переманили в Наркомат связи, однако как только всунули на освободившееся место в НКВД исполнительного партийца Колю Ежова, возгордившегося Ягоду растерзали и принялись крушить затаившихся соперников. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, грозные маршалы и генералы, Эйхе, Постышев, Якир, множество первых руководителей областей и республик были посажены и расстреляны, а вслед за ними дошла очередь и до не первых, до вторых и до третьих начальников, и их проредили для верности. Пересажали и перестреляли тогда эшелоны руководителей, зато власть стала крепче, Сталинская власть! А когда замирились с Гитлером, стал Иосиф Виссарионович Молотова в сторонку сталкивать. Молотов склонился, сопротивляться Иосифу не стал, решил рабской покорностью жизнь сохранить.

— Тут-то мы у трона появились! — вздохнул Булганин. — Так возле царя и стояли. Но когда Сталин начал сильно болеть, когда уже в Кремль редко ездил и на «ближней» стал приёмы ограничивать, оказались возле него лишь два равновеликих клана: маленковцы: Берия, Хрущев и Булганин, во главе с Георгием Максимовичем, и отряд властного Вознесенского с верными ленинградцами: Кузнецовым, Родионовым и Попковым. Они и столкнулись лбами. Молотова с Когановичем, Микояном и Ворошиловым в расчет не брали, молодежь не считала их серьёзными соперниками, ведь Иосиф Виссарионович стариков больше не принимал. Каким-то чудом Вознесенского удалось сковырнуть, а потом и расправиться с ним, грубо, жестоко. И Абакумова, цепного пса Иосифа, похоронили, зачем-то он к ленинградцам прилип? Место главных карателей подле Сталина заняли Хрущев с Игнатьевым, новым министром госбезопасности. И снова Иосиф пошёл месить! Сейчас Хрущёв ленинградцев полностью обелил, реабилитировал, честь и хвалу им воздал, а тогда первый кричал: «Кончать!», до заикания настаивал на казни.

— Но если б не мы их, то б они нас! — признался себе Николай Александрович. — Тогда именно так подобные вопросы решались. Хорошо, что теперь меня дорогой друг не прихлопнул, пощадил, даже дачу с госмашиной оставил! Неужто Никита поменялся, задобрел, превратился в мирного и ласкового? Нет, не верю! — передёрнул плечами Булганин. — Прикидуется, как обычно!

— А я? Что, я? — пробормотал бывший маршал. — Я всегда шёл в фарватере ледокола: сначала за Сталиным, а потом за закадычным другом Хрущёвым. Чёрт меня дернул с ним бодаться! Молотов с Ворошиловым и Кагановичем свору затеяли и меня, дурака, втянули. Один хитренький Микоян на провокации не поддался, отмалчивался, предлагал не торопиться, говорил, что Никита будет полезен. И мне надо было Никиты держаться, смириться с Его Величеством! Только именовать Хрущёва «Величеством» Булганину не хотелось.

— И пусть сижу здесь, позабытый, ненужный, пусть! Сижу и буду сидеть! Это лучше, чем выплясывать перед лицемерным хамом и зазнайкой. Перед Сталиным выплясывать — одно дело, а перед беспардонным хвастуном и выскочкой — совершенно другое! И вообще, как можно их ровнять — Сталина и Хрущёва? Невозможно! Правильно Молотов сказал, что Хрущ мизинца сталинского не стоит!

Со смертью Иосифа Виссарионовича государственные принципы не переменились. Про какой такой теплый ветер перемен над Россией рассуждают? Где он подул? Когда? Откуда? Недалёкие люди! Всё враки, вымысел! Те же несокрушимые марксистско-ленинские основы, тот же непоколебимый социализм. В социализме, в общем-то, нет ничего плохого: давать всем поровну. Только поровну ни при сталинском социализме, ни при хрущёвском давать не получалось, кругом сплошное пустозвонство, лозунги да очковтирательство. Целину хвалят на все лады, Хрущёва превозносят, а где тот хлеб? В прошлом году из-за заморозков урожая лишились. Ещё посмотрим, что дальше, ещё поглядим! Шараханье и неразбериха — вот основные принципы кукурузника. Никого Хрущ не слушает, даже мудрого Микояна. То за одно хватается, то за другое. Недавно синтетику удумал внедрять, а разве надо всё бросить, на одну синтетику нацелиться и народ в искусственные меха одеть? А шерсть, а лён? Это ведь испокон веков была в России основа! Как умалишённый, с искусственной тканью носится, нейлоном хвастается. К подобным вопросам надо с умом подходить, с расстановкой, а не так, что нам кроме синтетики ничего не надо! Людям голову морочит! — переживал Николай Александрович.

— При Хрущёве мы и вправду стали сильней: ракеты запустили, атомные бомбы бесконечно взрываем, это он не прозевал, ушами не прохлопал! Тут, конечно, перевеса добились, но не надо приписывать все победы Хрущёву, Сталин эти темы поднял! При Сталине мы первую атомную бомбу рванули — Лопоухий на готовеньком устроился! Крупные ядерщики у нас когда появились? В 47-м году появились. А где Хрущ тогда был?

— В пизде! — с ненавистью выругался Булганин. — У него только кулаком по столу стучать и материть получается! Да разве в бомбах и ракетах счастье? Разве оно в полках солдатских, марширующих по Красной площади? Счастье в радости людской, в семьях, в детишках! Вот счастье! А кулаками направо-налево размахивать — это, извините, авантюризм!

Николай Александрович моргал глазами, опять к горлу подступили слёзы.

— А я сижу здесь, как отшельник, и буду сидеть, пока не сдохну! — повысив голос, выкрикнул разжалованный маршал и потянулся за бутылкой.