Альпийские снега

Глава девятнадцатая Тоска

Как бывает на отдыхе, первый день кажется длинным, а потом они начинают сокращаться и мелькать один за другим. По утрам катались на лыжах, и не всегда удавалось избежать компании говоруна Кунца, с которым — слаб человек! — Туполев и Фалалеев все-таки распили бутылку водки под черную икру, а стало быть, приняли его в свое сообщество. За обедом вели разговоры, стараясь не давать Кунцу возможности мучить их своим остроумием. И как только кто-нибудь говорил о том, что его не устраивает, этот тип всякий раз оживлялся и записывал себе на мозговых извилинах слова собеседников.

Вот уже два раза Павлу Ивановичу ставили пиявок на загривок, и это оказалось не больно и не так противно, как он себе представлял гирудотерапию раньше. А сухие углекислые ванны и вовсе оказались источником приятных ощущений, когда тебя помещают в ящик, а голова остается снаружи, просунутая через отверстие в резиновой попоне, и в ящик пускают горячий пар, отчего все, кроме головы, оказывается как бы в бане, поры расширяются, и тогда к пару добавляют углекислый газ. После первой процедуры Павел Иванович вернулся в номер, лег, блаженно уснул и проспал пять часов кряду, едва успел на ужин. После второй тоже поспал, но уже не так самозабвенно.

По окончании первой недели он чувствовал себя настолько хорошо, что испытывал стыд по поводу своего дальнейшего пребывания в Архангельском. Уже нестерпимо хотелось броситься в работу, он чувствовал себя дезертиром, наслаждающимся жизнью, в то время как вся страна, обливаясь кровью, сражается с ненавистным врагом. Но доктор Чайкин вынес суровый приговор:

— Я вас понимаю, но полученное лечение необходимо закрепить. Так что смиритесь.

Давление у него нормализовалось, исчезла одышка, он перестал себе улыбаться в зеркало, непринужденно ходил на лыжах, с наслаждением плавал в бассейне, охотно слушал собеседников и сам что-нибудь рассказывал, когда гулял с другими архангелами по территории райского уголка.

В начале второй недели им устроили экскурсию. Пожилая музейная работница Валентина Петровна обстоятельно и подробно повествовала об усадьбе. Большинство достойных внимания экспонатов отсутствовало, и она показывала их фотографии, а закончив мероприятие, произнесла:

— Многие называют Архангельское «наш маленький Версаль», но я с этим категорически не согласна. Считаю, что Версаль это их французское маленькое Архангельское.

И Павел Иванович воскликнул:

— Молодец какая!

А Туполев склонился перед Валентиной Петровной и поцеловал ей руку, на что потом Кунц заметил:

— Руку целовать... Старорежимные привычечки. Вы, Андрей Николаевич, не дворянин ли часом?

— Мать дворянка, — не моргнув глазом ответил авиаконструктор. — Урожденная Лисицына. И сей факт не подвергался сокрытию.

— Понятно. Училка спрашивает: «Сиволапов, ты, говорят, из дворян?» — «Из дворян, Марья Павловна». — «Тогда понятно, почему ты не отличаешься ни умом, ни трудолюбием».

— Не смешно, — сказал Драчёв. — У меня, кстати, и мать, и жена — обе Марии Павловны. А вы «Преступление и наказание»-то прочли?

— Тягомотина, еле дошел до вашего Порфирия Петровича. Но что-то он там никак по фамилии не фигурирует. Я, вообще, не особо люблю читать.

— А мне люди из окружения Сталина говорили, что он каждый день одну-две книги прочитывает и всем советует читать побольше. Может, вы со Сталиным не согласны, Станислав Юрьевич?

— И кстати, Владимир Ильич Ленин тоже был дворянином, — сказал Туполев.

— С какой это стати? — возмутился Кунц.

— А с такой, что его отец Илья Николаевич Ульянов дослужился до чина действительного статского советника, который в Табели о рангах соответствовал чину генерал-майора и давал право на потомственное дворянство.

— Ленин дворянин? Смотрите не ляпните это где-нибудь еще! — предостерег возможный стукач.

Чем здоровее становился организм Павла Ивановича, тем сильнее грызла его тоска по жене и дочкам и тем чаще доставал он их фотографию, где девочки в матросках, и подолгу ими любовался, предаваясь воспоминаниям.

В свои тридцать лет Павел Иванович стал крупным военным начальником — руководителем снабжения всего Сибирского военного округа. А выглядел совсем еще юношей, сколько ни пытался напускать на себя важности и говорить баском.

— И ничего, — строго поддерживала его жена, — Александр Македонский к тридцати годам разгромил Великую Персию и стал царем Азии. И вряд ли при этом он не выглядел юным.

Новосибирск продолжал обустраиваться, и перед новым, 1927 годом на углу Красного проспекта и Семипалатинской улицы открылось здание Сибкрайсоюза потребительских обществ, с ризалитовым фасадом, второй и третий этажи занимали учреждения, квартиры и огромный зал собраний, а весь первый сверкал витринами — здесь расположился самый большой в городе магазин. Такого роскошного выбора товаров сибиряки еще не видывали. Причем товаров не только советского производства, но и американских, английских, немецких. Здесь Павел Драчёв купил жене самое модное британское кашемировое платье, с нисходящей талией, заканчивающееся кружевным воланом, и шляпку-клош.

— Купили вашей маме мешок и горшок, — сказал он дочерям.

Но хоть он и называл такое платье мешком, а такую шляпку горшком, соседка Искра Громова чуть не сдохла, когда впервые увидела Марию в обновках:

— Да вам, роза-ругоза, не в наших совдепиях щеголять, а по Парижам! И не с таким мужем, а с Дугласом Фэрбенксом. Вылитая Мэри Пикфорд.

— Мне и с таким мужем очень хорошо, — ответила роза-ругоза, беря под ручку своего комбрига, как раз в этот миг вышедшего из подъезда. — Кстати, он мне все это и покупает, а не Дуглас Фэрбенкс.

— Отсталые вы люди, — фыркнула Искра. — Можно и друг друга любить, и свободнее быть в отношениях с другими. «Любовь — как стакан воды, дается тому, кто его просит». Слыхали такую фразу? Вам напомнить, сколько раз мы живем на свете?

— Послушайте, Искра, — сказал комбриг. — А вы знаете, как эту теорию стакана воды критиковал Ленин?

— Разве он критиковал? — удивилась соседка.

— Еще как. Он писал, что от этой теории наша молодежь взбесилась, стакан воды стал злым роком для многих юношей и девушек, а тем, кто утверждает, что это теория марксистская, спасибо за такой марксизм!

— Надо же, как вы Ленина прям наизусть шпарите!

— Память очень хорошая, постоянно, знаете ли, с числами приходится... А недавно в газетах печатали речь наркома просвещения Луначарского, так он еще строже критикует любимую вами теорию, которая приводит к трагедиям. Многие девушки боятся, что их обвинят в мещанстве, и поддаются сексуальным домогательствам со стороны юношей. А потом с ребенком на руках оказываются никому не нужны.

— Ну, это дуры! — фыркнула Искра. — Которые не умеют беречься.

— А которые умеют и бросаются от стакана к стакану, по-моему, просто порочные женщины и вращаются среди таких же порочных мужчин, — припечатал комбриг Драчёв. — Пойдем, Мария.

— Погодите, — не дала им хода соседка. — А что такое, по-вашему, порочные? Это чисто буржуазная чушь: если человек свободен в поступках, сразу — порочен.

— Если поступки порочные, то он порочен, — сказала Мария.

— Любовь не порочна!

— Любовь, но не блуд, — поставил точку Павел. — Читайте Ленина и Луначарского.

И они отправились на танцы в зал собраний Сибкрайсоюза. Молодые и красивые. Он — в военной форме, она — в мешке и горшке, от которых все женщины тогда с ума сходили.

— В сущности, что такое мода? — рассуждал Павел. — Та же униформа. И все почти одинаковые ходят.

— Ну, нет, — возражала жена. — Униформа единого цвета, а тут глянь, сколько цветов и оттенков. Ты не совсем прав.

В здание Сибкрайсоюза, перед фасадом которого возвышались две семиметровые колонны с шарообразными стеклянными фонарями, он теперь не редко наведывался, но не только для подарков жене и дочерям или для танцев с женой, а потому что здесь удобно расположились всевозможные торговые учреждения, с которыми он заключал сделки на поставку товаров, необходимых для СибВО. И ему все больше и больше нравилась интендантская служба, без которой немыслимо существование армии.

Жители Новосибирска, охваченные энтузиазмом новой жизни, решительно боролись с безграмотностью, неуклонно приближая число грамотных к заветным ста процентам. В Доме Ленина прошел Сибирский краевой научно-исследовательский съезд, главной идеей стало превращение города в крупнейший научный центр Сибири.

А через год после появления на свет Гелечки утвердили Генплан городского развития профессора Коршунова. В том же году, проходившем под девизом десятилетия Октябрьской революции, в Новосибирске стали строить стадион на пять тысяч болельщиков и цирк на две тысячи зрителей.

— Надо бы вообще со временем столицу государства перенести в Новосибирск, — однажды размечтался Павел. — Подальше от европейских буржуев. Все равно они рано или поздно снова пойдут на нас в поход, а Ленинград и Москва так близко к границам этих людоедов. А здесь мы в самом укромном месте России, ни Китай, ни Индия на нас войной не попрут. А Япония далеко. До Токио столько же километров, как до Берлина.

К Седьмому ноября открылся Дворец труда с надписью на фасаде: «Профсоюзы — школа коммунизма». Здесь разместились профсоюзные организации, большая библиотека, гостиница, огромная столовая, зал заседаний на триста человек и кинотеатр на восемьсот зрителей. Перед главным входом на постаменте встал Ленин, в точности такой же, как перед Смольным в Ленинграде. Всего за несколько лет город из провинциального превратился во вполне столичный. Еще немного, и хоть и впрямь переселяй сюда из Москвы столицу! Еще недавно повсюду сновали шайки беспризорных оборвышей, а тут оглянешься по сторонам — ау, где вы, драчливые и галдёжные сообщества? А они уже по детдомам расселились, работают в недавно созданной мастерской по производству детских игрушек. Заняты своим, вполне детским промыслом.

Десятую годовщину отмечали с размахом, погода стояла хорошая, осенняя, перед Дворцом труда прошла демонстрация трудящихся, в которой вся семья Драчёвых приняла живое участие, Ната шла пешком и выкрикивала заученные лозунги:

— Да здаста диктатуя питаята! Долой вьедителей!

Гелечка ехала на загривке у отца и махала красным флажком. Все было прекрасно, весь день гуляли, подсаживались к веселым компаниям и вместе с ними пели революционные песни. Там ели бублики, там — пирожки с капустой, там — мороженое. И вдруг под вечер, когда уже стало смеркаться и собрались идти домой, на площади Ленина какая-то группа выкатила бочку, на нее вскочил некий человек и стал выкрикивать:

— Товарищи! В Москве и Ленинграде восстание! Сталин свергнут! Власть в свои руки взял великий Троцкий!

— Постой, постой, — схватилась за горло Мария. — Да ведь это наш сосед Мущинин!

— Он! — узнал Павел.

— Дядя Илья, — сказала Ната.

— Товарищ Троцкий есть истинный руководитель революции семнадцатого года, — продолжал оратор. — И он даже совершил революцию в день своего рождения — двадцать пятого октября по старому стилю, товарищи, и седьмого ноября по новому. Ничего не бойтесь, товарищи! Скоро грядет соответствующая смена руководства и у нас в Новосибирске. Справедливость восторжествует на всех уровнях и во всех звеньях. — И Мущинин запел: — Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов, кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов...

Проходивший мимо наряд милиции с одобрением посмотрел на человека, стоящего на бочке и вдохновенно распевающего гимн страны.

Лишь на другой день Павел Иванович узнал из газет, что в Москве троцкисты и впрямь устроили, но не вполне восстание, а манифестации за свержение сталинского правительства, которые так и не переросли в государственный переворот. Мущинин и его жена теперь ходили мрачные, в разговоры не пускались, всем своим видом показывая, как они спешат. А когда через десять дней появились статьи об исключении великого Троцкого из партии, так и вовсе собрались да и уехали куда-то, до самого Нового года не появлялись.

В зале заседаний СибВО состоялось всеобщее собрание, оно гневно осудило политику Троцкого и полностью одобрило изгнание мятежного Льва Давидовича из РКП(б). Так заканчивался этот год, счастливый в жизни семьи Драчёвых. Повелеваныч, помимо того, что являлся начальником по снабжению Сибирского военного округа, занимал параллельно должность начальника финансового отдела и в итоге получал двойную зарплату, целых семьдесят рублей в месяц. Это притом, что сотрудники электростанций, самые высокооплачиваемые работники того времени в Новосибирске, получали по семьдесят семь. Плюс и Мария Павловна зарабатывала, так что с деньгами в семье проблем не наблюдалось. Радостно встречали наступающий 1928-й.

А когда в январе в газетах напечатали об аресте и ссылке Троцкого, стало еще легче дышать, потому что доселе оставалась тревога, вдруг все же случится переворот, не дай бог, вспыхнет новая гражданская война, пусть и не такая, как прежняя, но все равно. Хотелось стабильности, и она, кажется, наконец наступила.

Любопытно то, что Троцкого арестовали 18 января, в тот самый день, когда в Новосибирск для участия в заседании бюро Сибирского крайкома ВКП(б) совместно с представителями заготовительных организаций в Новосибирске приехал Сталин, и Драчёв впервые увидел его — невысокого подвижного грузина во френче цвета хаки со стоячим воротником и без каких-либо знаков отличия. Черные густые усы, черная шапка волос, зачесанных кверху. Сталин был импозантен, остроумен и находился в прекрасном расположении духа, купался в лучах своей победы над главным врагом, даже шутил.

— Вот вы, Роберт Индрикович, — обратился он к председателю Сибисполкома советов латышу Эйхе. — А кто такой индрик, знаете?

— Это мой отец. Имя такое, — опешил главный сибирский начальник.

— А что оно означает?

— Честно говоря, не знаю...

— Поздравляю! В древней русской «Голубиной книге» индрик — мифическое существо, всем зверям отец. Ученые предполагают, что его образ навеян представлениями о мамонтах, живших в Сибири. Да, да, в этих самых местах, где мы сейчас с вами беседуем. Так что не случайно вы здесь всем распоряжаетесь. Книги читать надо!

В своем докладе Эйхе упомянул о ноябрьской попытке свержения власти и доложил, что в Сибири также выявлены и будут еще выявляться люди, тайно поддержавшие идею установления диктатуры Троцкого.

— С диктатурой у товарища Троцкого ничего не получилось, — заиграл улыбкой Сталин. — Мы его отправляем в Алма-Ату, подальше от Москвы и Ленинграда. В русском народе говорят: «Тише едешь — дальше будешь», а тут наоборот: «Дальше едешь — тише будешь».

По залу собрания прокатился дружный смех.

Конечно же посетил Сталин и здание СибВО, где комкор Петин с орденом Красного Знамени на груди браво поведал о состоянии округа и, в частности, похвалил интендантскую службу:

— Комбриг Драчёв, с позапрошлого года начальник снабжения, довел работу своей отрасли до идеальной.

— Драчёв? — весело улыбнулся Иосиф Виссарионович. — С такой фамилией только с врагами драться, а не снабжением ведать. Как вы считаете, товарищ Драчёв?

— Осмелюсь возразить, — ответил Павел Иванович. — У нас в тридцатой стрелковой дивизии служил боец Мямлин, так он всегда первым в бой рвался, самый бесстрашный. Погиб при взятии Красноярска.

— Хороший ответ, — похвалил Сталин.

Так произошел самый первый разговор Драчёва со Сталиным. И генеральный секретарь партии, укрепивший свои позиции вождя народа, произвел на него наилучшее впечатление.

— В нем чувствуется сила, — говорил он жене за ужином, уплетая ее волшебные мясные ёжики, у которых был один весьма существенный недостаток — слишком быстро исчезали. — Ему веришь. Да. Это главное, что можно сказать о нем: ему веришь. Вот я смотрю на Эйхе, и я ему не верю. А нашему Петину верю. И Сталину верю.

— Завидую! — вздохнула Мария. — Я бы тоже хотела со Сталиным поговорить. Везет некоторым! Слушай, отец, тут в продаже появился ежемесячный «Сибирский детский журнал», написано — детям десяти тире четырнадцати лет. Я полистала, вполне можно детишкам его читать. Я куплю завтра?

— Конечно. Не волнуйся, мать, если не поймут сейчас, подрастут и поймут. Он же не протухнет, как рыба на складе у Новожилова.

— А насчет несоответствия имен и фамилий — вспомни, как в романе «Идиот» зовут главного героя.

— Помню. Лев Мышкин.

— Слушай, отец, а давай оформим подписку на «Роман-газету»?

— А что, открыли подписку?

— Ну а я про что? И не так уж дорого, по нашим деньгам вполне. В прошлом году выходил один экземпляр в месяц, а с этого года два раза в месяц. Один экземпляр стоит двадцать пять копеек, за год двадцать четыре экземпляра — шесть рублей. А по подписке пять, целый рубль экономия.

— Название, конечно, нелепое. Как это — роман-газета? Давай, конечно, будем всегда на передовой современной литературы.

И они не пожалели. Весной в «Роман-газете» началась публикация романа «Тихий Дон» Михаила Шолохова.

— Это тот самый, который «Родинка». Помнишь, по радио читали?

— Ну, конечно.

Поначалу не понравилось, какие-то эти казаки звери, волчьей стаей набросились и растерзали пленную турчанку только за то, что она не такая, как гладкие казачки. И то, что Григорий влюбился в Аксинью, подглядев в окно, как она спит у мужа под мышкой, заголив бесстыдно ноги. Но потом вчитались и заболели великим романом. Но все равно:

— Ну зачем такое, что Аксинью отец изнасиловал? — морщилась Мария. — Мне кажется, эти страсти-мордасти... с ними перебор. И потом его полтора часа били всей семьей. Да за полчаса забить можно до смерти.

— Ты считаешь, таких диких нравов не было? — возражал Павел.

— Не знаю, — пожимала плечами жена. — Может, у них там на Дону? А я выросла и ничего подобного не слыхала о соседях. Пили, конечно, многие, но чтобы дочерей насиловать... Перебор.

— Согласен. А главное, какую роль это играет в повествовании? Чтобы разжалобить читателя?

— И потом, когда она вышла замуж и оказалась не девственницей, муж зверски избивает ее. Не может простить. Как будто она гулящая была, а не отец изнасиловал.

— Но в целом-то написано прекрасно.

— Не спорю.

А Новосибирск продолжал расцветать, и приехавший нарком просвещения Луначарский с восторгом отозвался о нем: «Это оригинальный город, выросший в двухсоттысячную столицу и неудержимо мчащийся вперед, как настоящий сибирский Чикаго».

Вышло хорошее постановление: квартплата не должна превышать десяти процентов от среднемесячной зарплаты рабочего, то есть не более пяти рублей в месяц. Небольшая, да экономия.

В окрестности столицы Сибири стали возить экскурсии — на скалу Зверобой, в Караканский бор, в Новососедовскую пещеру, на Улантову гору. И семейство Драчёвых с двумя маленькими дочками всюду побывало, потому что хотелось видеть мир не только у себя под носом. Жаль, что сильно ограничены возможности для путешествий! В Китай бы, в Индию, в Европу! Да хотя бы в Монголию, которая ближе любых других стран, всего полторы тысячи километров, по сибирским размахам — рукой подать.

На скалу Зверобой и в Новососедовскую пещеру угораздило поехать в середине июля, когда ударила сорокаградусная жара. Это только зимой в Сибири морозы, а летом бывает африканское пекло. Нажарившись, с таким наслаждением спрятались от солнца в чудесной прохладе пещеры, уж очень хотелось посмотреть на сталактиты и сталагмиты. Домой вернулись еле живые. Чудо, что никто не заболел после перепадов от жары к пещерному холоду.

В августе ходили на концерт Собинова — «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну», а трехлетней Нате послышалось «сметану», и в семье с тех пор завелась такая поговорка, использовавшаяся, когда кому-то хотелось сметаны.

Но и без Собинова постоянно ходили в театр и в Сибгосоперу, ставшую музыкальным гигантом: в репертуаре тридцать пять одних только опер, да плюс почти столько же балетов и оперетт.

В ноябре город еще больше окрылился: открылась авиалиния Москва — Новосибирск — Красноярск с перспективой стать частью небесной магистрали Берлин — Москва — Пекин.

— Эх, в Москву бы слетать! Ни разу ведь даже за Уралом не были!

Но пока приходилось довольствоваться тем, чтобы пойти поглазеть, как в Заельцовском районе, неподалеку от берега Оби, самолеты приземляются на взлетную полосу, рядом с которой строится здание аэропорта.

По результатам переписи численность населения в Новосибирске составляла сто пятьдесят тысяч человек, рождаемость почти вдвое стала больше смертности, а значит, люди верили, что страшные времена не вернутся. И браков зарегистрировано в полтора раза больше, чем разводов. Сей факт соседка Искра Громова толковала по-своему:

— Потому что раньше муж застукал жену, и пошли разводиться. А сейчас измена не считается чем-то катастрофическим.

Спорить с ней по поводу ее теории было бесполезно.

— Хорошо еще, что их не арестовали после того, как гражданин Мущинин агитировал за восстание в пользу троцкистов, — сказал Павел. — Власть при Сталине гуманная. Будь у нас во главе страны Троцкий, он бы не пощадил.

В другой раз соседка явилась в гости с газетой:

— Вот, товарищи соседи, почитайте, что «Советская Сибирь» печатает: «За истекший год в Новосибирске родилось 5636 детей...» Так, это все лирика... Вот: «Самые модные женские имена — Электриция, Индустрия, Мая. Мужские — Спартак, Марклен, Фридлен, Виуль, Виль». А вы все по старинке живете. Паша, Маша, Наташа. Младшую хотя бы Гелией назвали, уже прогресс. Меняйте старорежимные имена, идите в ногу со временем!

— Я хочу, — вдруг в лице Наты объявилась сторонница идей Искры.

— Что хочешь?

— Имя поменять. Мне Надежда не нравится.

— Вот, учитесь у молодого поколения!

— А как бы ты хотела?

— Мне нравится Наталья. Числюсь как Надежда, а зовут Натой. Надо меня перезаписать в Наталью.

— Ну, спасибо, доченька, что не Индустрия!

— И не Электриция!

— А чем плохо Электриция? — гнула свое прогрессивная соседка. — Или еще вариант вот. Ты в каком месяце родилась?

— В октябре она родилась.

— Ну, шикозно! Октябрина. Красивое имя. И политически грамотное. В честь Великого Октября.

— Нет, не хочу Октябриной. Хочу быть Натальей.

— Ну уж нет, — рассердился отец семейства. — Никакой смены имен. У Ленина жена Надежда, теперь вдова. И сестра у него Мария Ульянова.

— А вы Павел в честь императора Павла?

— А может, в честь Павла Власова. Роман Горького «Мать» не читали?