Дед не столько удивился тому, что кабаны близко подпустили охотников, сколько тому, что земля, в которой они лежали, уж очень черна. Неужели такой чернозем? Место было вольное, на пойме.
— Видишь свиней? — спросил дед Ваську.
— Вижу… на солнышке лежат.
Свиньи рыли грязь на поляне между белых ильмов, таких толстых, что дупла их казались пещерами. Из грязи повсюду торчали щетинистые полосатые спины зверей.
— Да не ступай ты на валежник, иди потихоньку, а то вспугнешь… Вон пятаки видны. Гляди сюда, под ветки. Ну, еще подойдем. Вот этот секач… В секача… Свиней не бей. Я тебя подведу поближе, и ты стреляй за мной.
Васька старательно прицелился и ждал. А дед все мешкал.
Он зорко и весело оглядел стадо. Вдруг, вскинув ружье и не целясь, как заправский стрелок, ударил в гущу зверья. Выпалил и Васька. Стадо, ломая кусты, с треском потекло в тайгу. Обнаружился тучный перекопанный чернозем.
— Экий огород распахали! — удивился дед.
Кабан-секач бился в глубокой грязи.
— А ты опять промазал. Торопыга! Разве так стреляют? — сказал дед, но не стал бить и бранить Ваську.
Земля была черная, жирная, и когда дед копнул ее поглубже, то конца ей не было.
Старик покачал головой.
— Ладная земелька, хоть бы Расее в пору. Надо Егорушке сказать.
Васька удивился: дед сегодня не ворчал, не дрался и на обратном пути шутил, пел что-то. Сам греб и завернул лодку на протоку, где жил Сашка. Вскоре видна стала, как большая черная шкура среди леса на возвышенности, распластанная коричневая пашня.
Посреди нее стояла заморенная, тощая коняга, запряженная в самодельную соху, а около с длинной березовой хворостиной, в шляпе — Сашка.
«Эко чудо! У Сашки-то конь свой…»
— Дедушка, — обрадовался мальчишка, — конь у Сашки!
И сам Сашка и его коняга, видно, притомились. Китаец ничего не мог поделать с клячей. Он замахнулся хворостиной. Лошадь не шла. Голова ее дрожала.
— У-э! У-э! — вдруг дико заорал Сашка, выдвинув нижнюю челюсть, наклоняясь и сделав такое страшное лицо, что Васька замер. Сашка с силой ударил лошадь хворостиной по всей спине так, что раздался хряск. — О-о! У-у! — заревел он. — Э-э! — голос у него с низкого срывался на тонкий.
Лошадь рванула. Сашка бросил свою березовую палку, налег на рассоху, да так сильно, что казалось, он сам толкал соху вперед и разворачивал всю землю, а не лошадь ее тянула.
Сашка ходил по полю, кричал. Лошадь пошла бодрей. Казалось, китаец не обращал внимания на подъехавших гостей.
«Как он страшно кричит», — думал Васька, слыша его отчаянные, то низкие, то тонкие возгласы.
Если Васька устрашился этого зрелища, то дед, напротив, почувствовал к Сашке расположение.
Коняга опять встала. Китаец подошел к старику.
— Ты что же так коня бьешь? — спросил дед.
— Его ничего! — ответил Сашка.
Дед вспомнил разные рассказы, какая жизнь в Китае.
Неподалеку был шалаш, горел костер, варилось что-то.
— А ты землянку себе делаешь?
— Делаю! Будет дом!
— Ты тут целую усадьбу себе сладишь! — сказал дед. — Ты приезжай, я тебе дам кнут. Неужто у вас бьют лошадей палками?
Сашка повел гостей в шалаш.
— Зимой Федька женился? — спросил он.
— Да.
— Шибко хорошо! — улыбнулся китаец.
— Вот и тебе жениться надо! — молвил дед.
Китаец принес чашки. Угостил рисом, дал чаю. После обеда поговорили немного, потом Сашка пошел работать.
— У-э! — орал он и быстро шагал по пашне за лошадью, которая, несмотря на свой заморенный вид, тащила соху.
— Со страху потащишь! — молвил дед Кондрат.
Старик помолчал угрюмо.
Отдохнули немного, и, чтобы не сидеть без дела, Васька, взявши лопату, спросил:
— Можно мне?
Он с удовольствием покопал яму для землянки.
Дед невольно рассмотрел имущество китайца. Ватные штаны, в которых Сашка приходил однажды, сушились на палке, в шалаше — нож, шкура лисы, добытая, верно, еще зимой, черная короткая шкура сохатого и ватное одеяло, ватная куртка, котомка, чашки, связка лука…
Сашка поработал, поставил коня под дым костра и сам пришел, присел с дедом, достал трубку с медной чашечкой и закурил.
— Где ты коня купил? Гао дал?
— Купила!
— Это верно! Ну как у тебя с Гао?
— Хорошо!
— Ты что, его не любишь?
— Не знаю.
— Нет, уж нет… Заметно, заметно, не любишь, хоть и свои. Так ты у русских купил?
— У русских! В Тамбовке!
— Когда покупал, хороший был конь?
— Хороший!
— А теперь худой?
— Сразу как привел его, стал худой!
«Обманули тебя, верно, — подумал дед, — пьяного коня продали. Вот будешь знать русских барышников».
— Ты у кого купил?
— У Овчинникова.
Руки у Сашки дрожат, худая открытая шея мокра, на дабовой куртке черные потеки пота. На нем рыжая кожаная обувь до колен, вся избитая добела о корни и изношенная, но еще целая. Сашка темный, руки коричневые. Он сам как живой кусок земли.
Дед пожалел в душе, что Сашка так рьяно пашет, — значит, в Уральском не будет мастера.
— А печку Тимохе сложишь?
— Пахать кончай и ходи, — ответил китаец. — Ходи и Тимоха работай… Печка делай…
— Ну, я так и скажу!
— Егор как живи? — спросил китаец и вдруг улыбнулся, глаза его заблестели. — Ничего его живи?
— Ничего… Ты тоже тут, значит, развернулся… Где же денег взял?
— Маленько заработал.
Сашка смог купить только такую конягу, и то половину денег пришлось занять у Гао.
«Мы все завели сами, а он за деньги. Купцы пособляют ему, — подумал Кондрат ревниво. — Ему легче, чем нам».
Сошники, лопату, мотыгу дал Сашке в прошлом еще году Иван. Егор помог перековать старье.
Дед пошел к пашне, стал брать землю горстями. Подошел Сашка.
— Земля у тебя хорошая! — сказал дед.
Старик в нескольких местах смотрел землю, брал в пальцы, растирал ее со слюной.
Сашка забеспокоился, недоумевая, почему это так занимает деда? Ведь у них на релке земля не хуже. Зачем он хвалит? Может быть, он завидует, думает, что тут лучше? Чужое всегда кажется лучше. Сашка слышал о русских много плохого и сейчас встревожился.
«А что, если они сгонят меня с земли?» — подумал он.
Но дед не завидовал, а, напротив, рассматривая Сашкину землю, убеждался, что она хуже той, что сегодня видел на Додьге. «Не в пример та лучше и нашей и Сашкиной… Как бы Сашка не пронюхал, — подумал дед, — и не захватил. Тут недалеко».
Так с камнем за пазухой старик и уехал от Сашки.
Добрались домой, выгрузили разрубленную кабанью тушу. Дома Кондрат рассказал Егору про Сашкину пахоту, а потом про находку на Додьге. До сих пор все как-то не верил дед, что тут может быть что-то хорошее, все здешнее считал каким-то ненастоящим. И вот впервые ему понравилась земля. Он сразу понял, какая это ценность. Когда, сидя у Сашки, он подумал, что Додьгу-то могут захватить, ему как в голову ударило: «Ведь богатство! Сущий клад!» До сих пор ни на что особенно глаза не смотрели, никто ничего не берег. Не как на старых местах, где на каждый клок отовсюду глаза глядят. И старик ужаснулся, что земля-то на Додьге не занята, ведь ее мало…
Видя, как отец беспокоится, чего с ним никогда, кажется, не бывало, Егор более поэтому, а не из сбивчивых рассказов Кондрата, сообразил, что земля в самом деле хороша.
— Землица хороша! У самих-то хуже! Как бы он не захватил! Не к ней ли подбирается? Ежели и не видел, а ну как на охоту пойдет даувидит!
«Погоним!» — подумал Егор.
Хищность, желание захватить скорей первым, сбить соперника, если окажется, вспыхнули в его душе. Добрых чувств к Сашке как не бывало. На миг Сашка представился ему злым и хитрым врагом. Рассказы о его пахоте, о том, как он коня купил, — все, о чем с таким восхищением своему тяте рассказывал, сидя на табурете, белокурый, смуглый Васька, не понимавший сути разговора взрослых, пугали, а не радовали Егора. Он слышал в этих рассказах угрозу себе. Сашка, был сильный, горячий человек, он умел трудиться. У него подмога — богачи Гао, их приятель исправник.
— Ты съезди и посмотри, как он посеял, — сказал Кондрат.
Старик был удивлен тем, что увидел. Китаец умел трудиться.
— Тятя, как он пашет шибко, — сказал Васька. — Мы подсобляли ему, землянку копали.
Егор опомнился, смирился в нем от слов сына этот пыл. А то бы, кажется, готов бы взять Егор сухой, крепкой рукой за грудь любого, кто отымет…
— Гохча говорила, что Сашка был в деревне у них, — сказала Наталья. — Он будто хочет у Кальдуки в Бельго вдовую невестку купить.
Все засмеялись. И у Егора на сердце отлегло. Он подумал было, какой ветер охватил его душу, что за страшное зло явилось в ней на миг.
«Все же не надо мешкать!»
— Может, поедем, братец, — сказал он Федьке, — посмотрим с тобой, что там за земля?
Но в голове была муть. Ничего не мог сейчас решить Егор.
— Езжайте, езжайте! — подхватила бабка. — У сибиряков-то вон заимки у всех заведены, и нам бы, коли землица-то хороша…
Вставши утром, Егор взял с собой сына и брата. Дед поехал показывать.
Побывали на Додьге. Егор сам увидел черную землю. Мужики прошли в глубь тайги, содрали слой листвы и мокрого дерна. Всюду мокро, но место высокое. Заболочено, как везде в тайге, но это не болото, а просто воде не было стока, солнце ее не сушило, вода осталась еще после таяния снегов. А земля хороша!
Постоял Егор среди перекопанной кабаньими копытами грязи, между тучных ильмов, и пришло ему в голову, что надо распахать тут все, снести этот лес, завести заимку, пробить с берега дорогу к Уральскому. «Будем ездить сюда летом… Зимой отсюда ходить на охоту. Здесь пашню не выдует ветер». Егор видел по дороге через Сибирь такие заимки у сибиряков.
— А ну, давай затески будем делать, — сказал он отцу.
Четыре топора принялись рубить стволы ильмов, кленов и пробковых деревьев.
Васька уже знал: будут затески — место это никто не тронет, не смеет никто занять.
— Правда, тятя, никто эту землю не тронет? — спросил он отца.
— А кто тронет — тому пулю! — пригрозил дедушка Кондрат.
— Никто теперь не займет! — успокоил Егор.
С Додьги он сам хотел поехать к Сашке подсобить ему, если придется. Теперь, когда затески на Додьге были, Сашка опять стал ему приятен. Но Егора занимало, что и как у Сашки; сам еще того не понимая, он желал призанять умения у соседа. Егор помнил, какие пашни у китайцев. И не хотелось оставлять в себе ни доли зла к Сашке.
Егор вспомнил, как Сашка работал в прошлом году у него, Егор ему не платил. С Сашкой печь клали вместе, кирпич обжигали, лес рубили…