Амур-батюшка. Книга 2

Глава вторая

Егор оделся полегче: рыжие нагольные унты, короткий рыжий пиджак, подпоясался натрое мочальной веревкой, встал на старые лыжи, подшитые коровьей красной шкурой.

Рыжая шапка, светлая борода, рукавицы красной шерсти.

— Весь рыжий, только гольдов пугать, — оказал дед.

Егор взмахнул палкой, ринулся вперед, в глубокие снега. Румяный Васька весело помчался за ним. Егор взобрался на сопку, вздохнул вольно.

— Вот она, заветная сторонка! Студеная да ветреная. Зато воля дороже всего. Теперь свой хлеб есть. Со своим хлебом можно походить, поохотиться. А ну, Васька, айда!..

Васька слушал отца и запоминал. Он плохо помнил старое, но от отца не раз слыхал, что тут вольней, чем на старых местах, и это радовало мальчика. А самому Ваське тут по душе. Не то что в голодной дороге, где чуть не все клянчишь у чужих, своего нет…

Вечером, возвращаясь домой, Егор приметил куржу на дереве. На ветке настыл пар, навис косматый иней. В снегу между поваленных ветром и занесенных снегом деревьев — обледенелое отверстие. Лед вокруг с прожелтью, словно из норы дышит курильщик.

— Медвежья берлога! В ней медведь спит!

Васька стоял ни жив ни мертв.

Егор вернулся домой, рассказал отцу про берлогу. Старик вызвался идти на медведя.

— Рогатину сделай, — оказал он Егору.

Всю семью занимала предстоящая охота. Таня принимала в сборах участие. Она была озабочена так, словно сама шла на зверя. Настрого велела мальчишкам не рассказывать, куда мужики идут.

На крутом камне Таня заточила острие и насадила на рогатину. Это понравилось Кондрату.

— Дочь охотника знает, как надо.

— Гольдов бы с собой взяли, — сказала Наталья.

— Зачем нам гольды? — отвечал Егор. — Сами должны…

Дед с ружьем, а Егор с рогатиной поднялись по Додьге, добрались по склону горы к берлоге. Слабый пар курился из дыры.

— Там не один медведь, — сказал Кондрат.

Старик был весело серьезен. Голубые глаза его сверкали из-под косматых пегих бровей. Дома, на Каме, медвежья охота когда-то слыла лихой забавой. Кондрат смолоду хаживал на медведей и мерял силу и ловкость охотников по схваткам со зверями.

Дед заложил ход в берлогу толстым колом. Егор запустил вглубь острую жердь и кольнул спящего медведя. Зверь заревел. Егор подхватил его шестиной, как бы желая приподнять.

Медведь, ухватив жердь, потянул ее к себе, но Егор не дал. Зверь забушевал и вылез, вытолкнув грудью кол и разворотив глыбы снега.

— Медведица!..

Егор встал на обтоптанной площадке, укрепился и приготовил рогатину. Медведица повела мордой и скурносилась, словно людской запах изъедал ей ноздри. Они вздрагивали, обнажая желтые клыки и десну. Дед выстрелил. Медведица взревела и поднялась во весь рост. Егор увидел когти и ноздреватую, иссосанную добела ладонь. Он сильно ударил зверя рогатиной и сразу повалил.

Медведица заревела и забилась головой, словно чесала ухо о сугроб.

— А там еще кто-то есть, — оказал дед, кивая на берлогу.

Егор запустил шестину в лаз.

— Во всех углах пошарь, берлога большая.

Егор нащупал медвежат. Судя по тому, с какой силой вытолкнули они жердь и как ее искусали, медвежата были подросшие. Егор стал ворочать шестом, поддевая зверей, словно мешая в печи головешки. Медвежата злобно рычали, подбегали к отверстию, но на свет не лезли. Мужики заложили берлогу кольями и завалили буреломом, а сами пошли домой. Убитого зверя понесли на шесте.

— Медведь! — радостно воскликнула Таня, встретив охотников с добычей. Вспомнилось ей свое, родное: отец, дядя Спиридон и все тамбовские охотники, как, бывало, они из тайги медведя приносили.

Вечером Егор, дед, Федюшка и ребята приехали на Додьгу. Вместе с ними отправился Илья Бормотов. Коня с санями оставили под сопкой, а сами, хватаясь за корни и кусты, поднялись по мерзлой земле обрыва к берлоге. Опять тревожили, пугали медвежат, но выгнать не могли.

— Ну-ка, тятя, подержи меня, — попросил Егор отца.

Он скинул полушубок, присел, правой ногой уперся в колоду, а левую запустил в берлогу. Егор почувствовал, как медвежонок потащил ногу, и подхватил его ступней под зад. Мохнатый пегий звереныш выехал из берлоги верхом на Егоровой ноге. Он в страхе кинулся бежать, но увяз в глубоком снегу. Дед схватил его за уши и повалил.

— Ишь ты, прыткий!

У медвежонка была тонкая переносица, от этого казалось, что он собирался заплакать. Остромордый, черноглазый, он обиженно визжал и в то же время кидался и норовил ухватить за ноги каждого, кто подходил к нему.

— Шерсть-то дыбом!

За другим медвежонком полез в берлогу Илья Бормотов. Зверят связали. При общем смехе Егор надел им на лапы рукавицы. Медвежата боялись рукавиц, визжали, а маленький силился их скинуть.

— Чтобы не поморозили ладони, — сказал Егор. — Надо, надо тебе! — грозил он бойкому медвежонку. — Не балуй!..

Дедушка Кондрат и Егор потянули связанных зверей волоком, на веревках, вниз по горе.

— Вот она, медвежья-то забава! — толковал внукам Кондрат. — У нас на старых местах тоже так. Камские-то звери славились в старое время.

Федька поспешил вперед и схватил коня под уздцы. По крутой обледеневшей горе Егор пустил зверей скользом. Они ревели благим матом. С обрыва медвежата свалились в глубокий снег.

— Не убьются! Поди, звери, а не люди! — оказал дед.

Связанных медвежат уложили в сани. Саврасый храпел, поводил ушами и, едва Федька отпустил повод, шибкой рысью помчался вниз по Додьге. Дедушка держал вожжи. Федька, Егор и Петрован догнали сани и вскочили на ходу.

Васька не успел, отстал и, обиженный, брел пешком.

Вровень с санями за голой чащей прутьев по бугру катилось красное солнце. Вдруг тальники поредели, солнце выбежало на релку, стало больше, словно надулось.

С медвежьим ревом въехали в селение. У Ивана гостили охотники. Все высыпали на улицу.

— Надо клетку делать, — говорили гольды.

— У меня цепь есть, — сказал Егор. — Когда-то давно был у нас в Расее медвежонок. Мы цепь с собой привезли.

— Эй, Егорка, продай медведей, — просили гольды. Они гостили в эти дни у Бердышова.

Дети стали приставать к отцу, чтобы не убивать и не продавать зверей.

— Пусть у нас живут, — оказал Егор.

Пришел Улугу.

— Егорка, наша такой закон, — подговаривался он. — Медведя поймал — праздник делай.

Улугу первый друг Егора среди гольдов с тех пор, как мужик возвратил ему невод, а бабка лечила его жену. Гольду нравилось земледелие, и он сам собирался завести огород.

— Ты шибко большой, тяжелый, как на охоту ходил? — спрашивал он Кузнецова. — Однако, проваливался? Егорка, а где Расея, там зверь есть?

— Как же! В Расее много зверей. У нас медведицы на лесины залезают, — громко, как с глухим, говорил дед, — дикий мед достают.

— А зверя много, так пошто сюда ушли?

— Вот от зверя-то и ушли, — пошутил Егор.

И Улугу, покачав головой, повторил:

— От зверя ушли…

Пришел Барабанов. Он в новых катанках, бледноватый, с взлохмаченными рыжеватыми бровями. Лоб в поперечных морщинах, взор немножко жалкий, как бы жмурится Федор или изумляется все время, оттого и лоб морщит. Нос слегка вздернут, скулы стали поглаже, глядеть на щеки — раздобрел Федор, разъелся, но лоб худой, костистый, наглазницы выдаются, как и прежде, усы светлые, но тонкие, как обкусанные.

— А ты еще зарекался охотничать, — сказал Федор. — А вот, Егорша, потянуло и тебя.

— Тут жить — все надо уметь. Богатство наше — лес да река.

— Да гарь! — смеясь, оказала Наталья.

— Да, без своего-то хлебушка, — добавил Егор, — был я тут гость, а не хозяин.

— Вот ты рассуждай побольше, а люди станут золото добывать да копить… да скупать… Эх, куда мы! Вот уж Ванька-то… Он знает!

Егору кажется, что Федора не берет покой. Ум его в вечной тревоге. Ему все чего-то надо, чем-то он недоволен, на кого-то обижен, завидует, даже злится.

Между Егором и Федором вечный спор.

— Э, Егор!.. В скиты тебе надо… Жизни старой, конечно, тут не бывать. Только я тебе же добра хочу. Про справедливость не думай. Люди — волки! А ты сам себя огради, пока не поздно!

Илья Бормотов играл в избе с медвежатами.

Кузнецовские бабы сидели у печи и любовались смельчаком, который не побоялся полезть в берлогу.

— Сказать ему? — спросила с нетерпением Таня.

— Скажи! Скажи!

Таня поманила Илью.

— Понравилась тебе Дуня? Что молчишь? Я ведь знаю… Эх, ты! Она мне все уши про тебя прожужжала! А ты что? Два дня лупил зенки, а слова не сказал.

Новость эта как громом поразила Илью. Ему никогда и в голову бы не пришло, что такая красивая девушка, такая бойкая, удалая плясунья может заметить его. Он дрался, охотился, работал и никогда не думал, что кому-то может понравиться. Напротив, до сих пор его все лишь бранили да подсовывали работу потяжелее, зная, что он «все своротит».

— А ты не врешь? — спросил он Таню, не смея поверить.

Молодушка засмеялась и отбежала.

Слыша, что Татьяна о чем-то говорит с Натальей и прыскает со смеху, Илья ушел домой.

Он вспомнил, что на свадьбе Дуня действительно поглядывала на него. Он тогда сделал вид, что не обращает на нее внимания.