Амур-батюшка. Книга 2

Глава пятьдесят третья

Многие женщины, помогая мужу создавать богатство, и не предполагают даже, что готовят себе несчастье. Но Одака, когда-то считавшаяся очень глупой, битая, темная и невежественная — былое посмешище для всего Бельго, — отлично это сознавала. У ее мужа завелось золото. Она помогала ему мыть, работала не за страх, а за совесть, ворочала пески лопатой, нагребала их в бадью, стоя в глубоком колодце босая, по колена в ледяной воде. А золото ее не радовало. Мысль, что муж накопит золота, оставит ее и сынка, и, как многие китайцы, уйдет на родину, чтобы купить там клок земли и хорошенькую китаянку с маленькими ногами, не давала ей покоя. Правда, говорят, что есть китайцы, которые не покидают своих жен-гольдок.

Одака бывала вне себя от гнева. Почему такая несправедливость? Как смеет муж бросать семью? Ведь вот у русских разрешается иметь только одну жену, и ту нельзя бросить. Айдамбо живет по русскому закону, он тоже никогда не разведется с Дельдикой. Они стояли под железной шапкой. Одака вспомнила, что и сама ведь тоже крещеная.

Женщина скрывала свои мысли. Она чувствовала: скрытность поможет ей. Мыла золото, работала на пашне, хозяйничала, делала все, как хотел муж, не давая повода подозревать себя в чем-либо. Лучше прикидываться дурочкой, когда муж такой умный да еще приехал издалека.

Когда началась осенняя рыбалка и прииск с его небогатыми золотом песками опустел, Одаку словно подменили: она упрется и все делает по-своему. «Опять стала дура дурой, как в семье Кальдуки!» — думает муж.

— Что тебе надо? Почему ты упрямишься? — кричит Сашка. — Я тебя буду бить!

«Бить!» — думает она зло.

Но как Сашка ни грозил, ничего не помогало.

— У тебя невод не готов, — ворчит Одака, — я привезла невод, а ты что? Уж звезды показывают: кета подходит.

Одака вспомнила детство, как ее любил отец, как она ничего не боялась, когда он был жив. Каждую осень, глядя на созвездие Оринку, она слушала его сказки. А теперь у нее проклятый муж-китаец, который считает ее дурой, а себя каким-то особенным.

А на рыбалке оказалось, что Сашка рыбу ловить не умеет.

— Черта тебе! Дурак! А все учишь меня! — стоя в лодке, закричала Одака, когда он выпустил из рук конец невода. — Разве так рыбу ловят? Воды боишься, какой ты мужик? Дикая курица! Тебе только в грязи копаться! — Она в досаде ударила мужа изо всей силы веслом по спине, подняла конец упавшего в воду невода, схватила его зубами и села на весла.

Одака не умела сдерживать свои порывы ни в любви, ни в гневе и еще раз стукнула оробевшего мужа так, что у того в глазах потемнело.

Весь день ловили рыбу, заводили, тянули невод. Сашка работу на воде не любил: он еще боялся воды.

Возвратившись в фанзу, мокрый и усталый, он спросил жену:

— Почему ты такая злая?

В эти дни Николай и Володька уехали на телеграф — клали там новую печь, и супруги были одни.

— Чего тебе надо? — закричал он, видя, что она молчит.

— Ничего не надо! — со злом отвечала Одака, жуя лук.

Потом уж как-то призналась она, что боится. И стала объяснять, что бог един, а что Сашка его не признает, закона настоящего не знает, что ребенок не крещен. И потом она твердила ему о боге много ночей подряд.

Сашка поехал в церковь.

— Лабота еся? — спросил он попа.

У попа всегда была работа. Ему тоже надо было переложить печи в церкви, а то Бормотовы ругаются, что, мол, когда бедных венчал, так снег в углу был, промерзло все. Солдаты сделали печь кое-как.

— Им что! — жаловался поп на солдат. — Им горя мало, но бог их везде найдет и накажет, — уверял он Сашку.

Китаец стал перекладывать печь. Поп уговаривал его креститься.

— Нет, моя не хочу! — отвечал Сашка.

Хотя Сашка и намеревался креститься, но соглашаться сразу не желал.

«Пусть сначала деньги за работу заплатит, а то скажет — даром. Пока я другой веры, хоть получить с попа деньги!»

Вскоре Сашка крестился, крестил сына и венчался в церкви с Одакой. Он стал подумывать (по совету попа) о переходе в русское подданство. Поп уверял его, что уж тогда у него землю никто не отберет, он будет, по сути дела, ее владельцем и даже сможет продать участок, если захочет уехать обратно в Китай.

Однажды к Сашке приехал на лодке Гао. Выйдя на берег, он с удивлением осмотрел поле, фанзу, увидел Одаку.

«Как она похорошела! — подумал купец. — Ее даже не узнать!»

Он уже слыхал от людей, что за два года, живя вдали ото всех, Сашка стал настоящим помещиком, что он нашел себе двух китайцев-помощников, крестился, моет золото.

И китайцы, жившие у Сашки — одного из них Гао уже знал, — и сам Сашка, и золото вызывали любопытство. Но сейчас, когда Гао вышел на берег, его сильней всего поразила Одака. Такой перемены в ней он не ожидал.

В этот же день нагрянули родственники Сашки. Явился из Мылок Кальдука Маленький — он там гостил у своей новой родни. С ним приехал Савоська, к которому он заезжал по дороге.

Кальдука жаловался, что зять его Айдамбо ссорится со своими родителями, поносит их, бранит за то, что не хотят часто мыться.

— Айдамбо не нравится, что в избе блохи! — удивлялся Маленький. — Учится грамоте и хочет уехать из Мылок и построить дом в Уральском. Даже берет себе русскую фамилию.

Савоська, слушая рассказы Кальдуки, смеялся.

Улучив время, когда Сашкины родственники разговорились с Одакой и с гольдами-гребцами, купец Гао заметил хозяину:

— Я очень рад твоей удаче. Ты мог бы помочь мне теперь. Счастье неизменно сопутствует щедрому!

Речь шла о долге.

— Я только что собирался в Бельго, чтобы расплатиться, — с невозмутимым видом ответил Сашка.

Савоська, немного понимавший по-китайски, делал вид, что не обращает внимания на этот разговор, но сам прислушивался. Сашка уверял, что золота у него нет, что он почти все продал, а долг отдаст деньга-ми. Но Гао желал золотом. Он скупал его по дешевке, а Сашке выгодней было отдать долг деньгами, а золото продать на сторону.

Савоська подумал, что Гао сломает зубы о Сашку.

— Смотри, это плохо, если у Сашки заведутся большие деньги и золото, — сказал, между прочим, Одаке подвыпивший Кальдука.

Та вздрогнула и взглянула испуганно.

«Нечего бояться, ведь мы теперь венчались в церкви!» — утешала она себя.

— Поэтому я тебя и не хотел за китайца отдавать, — продолжал Маленький. — Я тебя жалел… Бил, как свою… Боялся за тебя.

— Китайцы разные бывают! — возражал Савоська.

«Но мы ведь венчались в церкви!» — упрямо думала Одака.

У Сашки чашечки для водки с наперсток, и водки мало. Гораздо лучше ездить в гости к русским. Савоська и Кальдука поэтому долго не гостили у Сашки. Им хотелось погулять хорошенько, и они отправились в Уральское, где все запасы Бердышова находились в полном распоряжении Савоськи. Гребцы с купеческой лодки упросили хозяина отпустить их туда же до утра.

Гао остался ночевать в Дадах, как называли место, где построил свой дом Сашка.

Вечером китайцы обсуждали денежные и общественные дела.

Гао очень хвалил Сашку за то, что тот крестился.

— Я сам тоже решил креститься, — хвастался торговец.

Разгоряченный небольшой, но приятной в этот холодный осенний вечер порцией подогретой водки, он разболтался. Иногда он поглядывал на Одаку.

— Это не беда, что ты крестился, — говорил он ее мужу. — На крещение можно плюнуть, когда захочешь на родину. Бросишь жену и уйдешь с деньгами.

Одака прекрасно поняла, что сказал Гао. Еще с тех пор, как прислуживала она в лавке у Гао, она научилась понимать, о чем говорят между собой купцы. И хотя Гао был ее любовником когда-то и она гордилась тем, что ему, как она полагала, была очень приятна встреча с ней, но сейчас вдруг в душе ее вспыхнула ненависть к Гао. Ее считали тупой и упрямой, но она просто была человеком с сильным характером и ни в чем не желала уступать. Она думала, что, окрестив мужа и повенчавшись с ним, будет в безопасности. А тут какая-то дьявольская хитрость. «На крещение можно плюнуть!» Только сейчас она вдруг поняла это с необычайной ясностью. За сына, за мужа, за семью Одака готова была задушить проклятого мерзавца Гао.

— Я совсем не думал обманывать, когда крестился, — вежливо сказал Сашка, но глаза его блеснули очень неприязненно.

Одака знала это выражение.

Гао смолчал. Между прочим, он заметил хозяину, что надо, наконец, вступить в общество китайских торговцев, что это патриотическая среда и к ней надо приблизиться.

— Далее отговорки не могут быть терпимы! — добавил он с улыбкой.

Потом опять зашла речь о золоте.

Утром Гао уехал.

На другой день Сашка ездил по делам к Егору. Вернулся поздно. Одака сказала ему с тревогой:

— Тут без тебя был младший брат Гао.

— С товаром приезжал? — спросил муж.

— С товаром, — усмехнулась жена. — Он обещал мне ожерелье. Хвалил меня. Он говорил, что я похорошела…

Одака знала, что Сашка горяч и очень ревнив.

— Потом явился толстяк… Я испугалась и не понимала, что они хотят. Что-то говорили мне… Как ты оставляешь меня одну!.. Я всю морду младшему исцарапала… Он мне все говорил, что старший брат вернулся от нас и вспоминал про меня.

Одака разревелась, накричала на мужа:

— Почему ты позволяешь обижать свою жену!

— Что он сделал? — в бешенстве подскочил к ней Сашка.

— Если ты будешь дураком, они все, что захотят, сделают. Дурак! Дикая курица! Ты не знаешь, какой плохой человек их старший брат. Ты ему жаловаться пойдешь — он только посмеется над тобой. Он всех обманывает, а ты, дурак, хочешь вступать в их общество. Поезжай лучше подальше от них, лучше всего в русскую деревню, пока торгаши твою семью и тебя не погубили. Вон Айдамбо с Дельдикой туда переезжают. Будут у нас там родственники. Там никто нас не обидит. А Гао когда-нибудь убьет тебя. Младший брат спрашивал, как мы золото моем, и сам все поглядывал по углам. Наверное, хочет узнать, где закопано.

Через несколько дней снова явился Гао-старший.

Сашка встретил его вежливо, поклонился низко, пригласил в дом. Накануне из Экки приехали Николай и Володька, но сейчас их не было дома: оба рубили дрова в лесу. Сашка занимал гостя.

— Ну, так как же со вступлением? — спрашивал Гао. — Пора, пора! Зиму ты мог бы жить в Бельго, — тут он покосился на Одаку, — и помогать патриотическому делу. Тебе будет хорошо в нашем доме. А то, я вижу, ой-ой, ты сблизился с гольдами, с варварами, и пал духом. Лев подчинился им. Храни гордость и достоинство и будь равный с равными.

«Зачем понадобились ему эти мудрые рассуждения?» — думал Сашка. Он желал избежать ссоры, опасался сказать богачу что-либо грубое. «С сильным не борись, с богатым не судись! Надо обойти все опасности».

Но чем больше Гао говорил, тем сильней возмущался Сашка и тем труднее было ему сдерживать себя, улыбаться и кланяться.

— У меня нет денег платить в общество.

— Мы займем тебе.

— Нет, я хочу вступить, когда буду полноправным.

— Ты и так создал благополучие.

Одака, сидя под навесом и разбирая картофель, слышала все через открытую дверь. Мужчины говорили долго, уж солнце стало клониться. Иногда Одака отходила, чтобы поднести с поля корзину с картофелем. Вдруг до слуха ее донеслись крики. Гао завизжал так, словно его резали.

— Да, варвары! — тонко кричал Гао. — Ты в их власти! Ты забываешь свое кровное!..

Через поле шли с топорами Николай и Володька. Они возвращались из леса. Володька задержался на поле, Николай прошел в фанзу.

Голоса спорящих стихли. Но понемногу спор снова разгорелся. Послышался уверенный голос Николая. Теперь и муж заговорил смелее. Спор становился все горячей.

— Ты упрекаешь меня! — говорил Сашка. — В чем? В том, что я создал своими руками? Разве я не китаец? Разве я не люблю свою родину? Но значит ли это, что я должен тебе подчиниться? Да, вот у меня есть золото, на… Вот бери все, и по твоей цене. Достану весы. Взвесь! Ты сам назначил! Возьми! Да, я обманывал тебя! Не хотел вступать в общество, не хотел отдать сразу долг. Но теперь отдаю все. Бери! Я никогда не войду в общество.

— Ах, ты вот как!.. — вскричал Гао.

Николай подлил масла в огонь, сказав:

— Самый горячий патриот может покинуть родину, не вытерпев насилия угнетателей. Каждый, кто бесстыдно обманывает простых и доверчивых сограждан, — пособник маньчжур!

— Она тебе неровня! Она дикий зверь! В ней вся причина! — кричал Гао. — Она уничтожает наше патриотическое единение! — говорил он об Одаке.

— Такие, как ты, погубили семью моего отца на родине! — яростно кричал Сашка, с болью в сердце сознавая, что Гао все же выудил у него золото. — А теперь, когда я хочу выбиться из беды, ты уверяешь меня, что я принадлежу к избранному народу. Хотите лишить меня семьи! Твои братья — негодяи!

— Как?!

— Да! Они пытались насильничать. На земле, где нет хозяев, я стал человеком. Такие, как вы, отняли у меня все еще в ту пору, когда я был на родине, а теперь, когда я нашел кусок хлеба, кощунственно призываете меня во имя родины бросить труд и честную жизнь и сделаться на чужбине рабом, слепым и ничтожным.

Гао перебил его.

Сашка проклинал себя в душе и старался сдержаться. Доказывать бесполезно. Тысяча законов, куча известных мудростей будут сейчас двинуты на него. Общество, быть может, задумает стереть его с лица земли.

«А я плюю на тебя! — думал Сашка. — Смотри, вот как я вытягиваю губы и плюю, хотя ты и не замечаешь! Ненавижу тебя! Как ты позорно оплеван мной!» Сашка слыхал, что где-то так умные люди мстят и утоляют зло, когда сами бессильны.

«Я скажу им при случае, что, конечно, уеду в Китай, что брошу гольдку! „И детей?“ — спросят они. Отвечу: „Да, и детей“. Но в самом деле — никогда! Я обману их!»

— Все вступают в общество «Свободных братьев», — говорил Гао. — Все те, кто женаты на гольдках.

Но Сашка наотрез отказался. Он знал, чем кончаются такие связи. На родине, в деревнях, торговцы и богатые крестьяне из века в век использовали этот древний способ закабаления тружеников и под всякими предлогами втягивали бедняков в разные общества, обирали их, заставляли работать на себя. На Амуре Сашка желал быть свободным.

— Мало виделись, мало виделись! — так приветствовал, кланяясь купцу, вошедший Володька. Он назвал Гао «родившийся ранее меня».

Гао знал, что это человек вежливый. Он отвернулся от Сашки и разговорился с его жильцами, предлагая Володьке и Николаю поступить в его лавку приказчиками. Это было бы очень выгодно: тогда Гао мог показать всем сомневающимся, что борется за справедливость, дает приют изгнанникам.

Николай вспыхнул и отказался.

— Но без нашей помощи будешь с пустым брюхом! — язвительно заметил Гао.

— Убийцы и поджигатели едят досыта, а у почитающего Будду всегда пустой желудок! — с поклоном ответил Николай.

На этот раз вспыхнул Гао. Дело дошло до оскорблений.

— Ты только маленькая вещь! — восклицал Николай. — Нечто маленькое между Западом и Востоком…

— Общество тебя накажет, говорить председателю такие слова!

— Общество? — вне себя от ярости подскочил рослый и худой Николай. — Ваше общество? — И с жаром опытного проповедника он стал поносить объединение купцов.

Работник Гао, великан Шин, и тот слушал Николая с удовольствием. Всем нравилось, как он ловко высмеивает общество купцов и их цели. Такого речистого и умного человека надо послушать. Он в пух и в прах разбил доводы Гао, объявил общество купцов братством нечистых. Как сыпал он при этом изречениями из книг великих мудрецов!

Николай поклялся вести борьбу против влияния общества богатых на Амуре. Шандунец, сын участника Тайпинского восстания, казненного наемниками-англичанами, состоявшими на службе правительства, он знал многое такое, что впервые услыхали его новые друзья.

Николай понимал, что Гао только внешне вежлив с ним, а сам намекает, что будет мстить, может подослать убийц. Николай не был трусом, всю жизнь он боролся и стал закаленным бойцом. На родине он призывал к свержению власти маньчжуров и, как потомок тайпина, проповедовал общественную собственность на землю.

— В Серединном царстве во все времена было множество тайных обществ, — говорил Николай. — Есть общества богатых. Но есть общества бедных — они противятся богатым. Они многолюдней и сильней. Я знаю язык лжи и понимаю твои намеки, но не для того мы страдали на родине, чтобы на чужбине идти к тебе в компаньоны. На действия вашего общества мы ответим своими тайными действиями. Есть общества честных людей, бескорыстно любящих свою родину, желающих свергнуть власть маньчжуров. Таких обществ в Китае множество. Это потому, что народ не смеет говорить во всеуслышание и собираться открыто, но каждая деревня свободных переселенцев в Маньчжурии — это свободное тайное братство. Не запугивай нас. Нас мало, но мы объединимся. Попробуй только угрожать нам! Мы составим свое общество. Мы не потерпим твоих происков и угроз!

Гао подумал, что надо покончить с Колькой и пожаловаться на него исправнику. Правда, тот считал китайцев просто варварами. Только посмеется и никаких мер не примет, тем более что ему приказано оказывать помощь политическим изгнанникам из Китая и на это отпускались средства, часть которых он, видно, удерживал. Кольке конь и корова полагались, а он не дал.

Когда вышли из фанзы, Гао закричал:

— Эта вонючка не принесет тебе счастья! — и указал на Одаку, стоявшую на коленях около кадушки, которую она мыла.

Сашка схватил вилы.

— Ты что? — испугался купец.

Николай ухватил Сашку сзади; тот успел в ярости кинуть вилы прямо в лицо Гао.

Купец увернулся, но неудачно. Вилы попали ему в плечо и в щеку. Гао упал на одно колено.

Все кричали.

Сашка рвался из рук Николая, грозя задушить Гао, но Одака отчаянно визжала, хватая мужа.

Купец был смертельно бледен. Хотя вилы только царапнули его, но он, как умный человек, прекрасно понимал, что побывал на волоске от смерти.

Николай помог ему подняться и проводил до лодки. На прощанье он сказал Гао, что ни в коем случае не признает суда общества, если торговцы захотят сами разбирать дело Сашки.

О ссоре, происшедшей между китайцами, вскоре стало известно в Уральском.

Егор Кузнецов спросил Гао Да-пу, когда тот приехал в Уральское с товаром, зачем он обидел Сашку. Гао стал ругать Сашку, сказал, что он плохой человек, хунхуз, разбойник.

— Какой же он хунхуз? — ответил Егор. — Он пахарь. Ты подумай-ка! Нет, уж ты моего крестника не смей обижать. Кто тебе поверит, что он первый задел? Смотри, я узнаю у него все!.. — В голосе Егора была угроза.

«Егор — его крестный отец?» — изумился торговец.

— Он твой крестник? — спросил Гао, заинтересованный.

— Как же! Ему и фамилия будет Кузнецов, когда вид дадут на жительство.

Впервые в жизни видел Егор, как смутился Гао. А смутился он не оттого, что мужик его пристыдил. Купец вспомнил: вот так же блеснули Егоровы глаза, когда мужик начал заступаться за Дельдику.

«Что тут может поделать общество?» — мелькнуло в голове купца. По дороге из Уральского он стал соображать, кого выбрать себе в крестные отцы: «Барсукова? Оломова? Как я об этом не подумал?!»

Когда наступила зима, Сашка подал прошение старосте Федору Барабанову, чтобы его приписали к общине села Уральского. Он решил, что весной построит в Уральском дом и заведет своих коней для почтовой гоньбы. Сашка ждал открытия тракта и приезда станового. Жена его Одака, приезжая в Уральское, целыми днями рассказывала бабам, какие плохие люди Гао и как они притесняют Сашку.

Айдамбо, принявший фамилию Бердышова, к этому времени уже переселился с женой в Уральское. Они жили в старом зимовье Бердышова с Савоськой. Ужиться со своими на Мылках Айдамбо так и не смог.

Одно время поговаривали, что батрак Федора, белобрысый Агафон, намеревается жениться на Ольге-каторжанке. Но ей нравился седой старик Яков, человек более основательный, и она решила выходить за него.

Сукнов должен был закончить службу и жениться на старшей Пахомовой дочери. Так, к четырем семьям староселов прибавлялись еще четыре семьи: гольда, солдата, китайца и каторжника.

Кузнецовым жилось тесно, и они задумали выделить Федю и поставить ему новый дом. А глядя на них, и Бормотовы решили, что надо построить новый дом молодым.

Только Агафон, Авраамий, Николай, Володька и Савоська жили без семей, по-прежнему работая на других более, чем на себя.