Амур-батюшка. Книга 2

Глава двадцать шестая

Давно не бывал Васька в настоящей русской деревне. После скитаний по дикому Горюну вид ее обрадовал мальчика. Ему казалось, что он уже видел эти бревенчатые избы, высокие крыши, ворота одностворчатые и двустворчатые с шатрами сверху, и был тогда такой же тихий вечер, так же девушки пели песни на краю села. Верилось, что люди живут здесь хорошо, дружно, что все они свои и примут их приветливо. Васька с нетерпением ожидал встречи со своей тамбовской родней.

«А где я-то был!» — подумал он и вспомнил зеленую воду, бьющую сквозь груды бревен, коряги над водой, скалы, стволы, перевернутые иссохшими корнями вверх, вспомнил, как ели медвежатину и шаманили, как нашли золото и как тосковал он на озере, что далеко уехал.

«А зря я тосковал! — подумал Васька. — Не так все страшно. Даже стыдно себе признаться, что струсил тогда».

Темные фигуры тамбовцев брели по берегу. Здешние мужики любопытствовали, кто приехал.

— Эй, Иван Карпыч, здравствуешь! — забрел в ичигах в воду великан Санька Овчинников. — Ты куда собрался, че везешь?

— На Горюн! — ответил Бердышов.

Чуть смеркалось.

«Большое село», — подумал Васька, видя, что домов много и чем дальше идет лодка, тем больше изб появляется вдоль реки.

— Почему с той-то стороны едешь? — спросил Котяй Овчинников, брат Саньки.

В американской шляпе и в болотных сапогах, с револьвером за поясом, Иван вышел на берег.

— Эй, дикий барин! — крикнул маленький вятич Ломов. — Теперь бы тебе клетчатые штаны. Винчестер да шляпа!

— Паря, на мне как раз клетчатые были. Маленько, видно, выцвели, так теперь клеток незаметно. Да вы сами уж не расейские мужики, а амурские колонисты.

— Не-ет! Это нам мало важности! Все равно душа русская, какое ружье в руки ни возьми.

— Ты, Иван, продай товар нам, зачем далеко таскаться?

— Да он уже побывал на нашем Горюне, — сказал светло-рыжий Спиридон Шишкин, подходя к разговаривающим. — Здорово, Ванча! Лодки-то пустые. Никак все распродал?

— Ты где прошел? Как мы не видали? Что на нашей речке шляешься? — спросил Санька.

— На ва-ашей! С каких пор она стала вашей, если ты сам на ней никогда не был выше быков?

С обрыва сбежал Родион.

— Ваня, приятель! Мы уж слыхали, что ты по Горюну ездишь. — Они расцеловались. — А это кто? Никак Васька?

— Теперь Синдана нет, — объявил Иван громко, как на сходке. — Каждый, кто хочет, может заходить и торговать.

— Смеется. С пустыми-то лодками пришел!

Иван сказал, что Синдан хотел убить его, кинулся с ножом.

— А старшина ни черта не знает! — молвил Савоська.

— Ладно уж! — ответил Родион Шишкин недовольно.

— Савоська, брат, ты ему не в бровь, а в глаз попал, — сказал Иван.

— А где старшина Тамбовска волость? — воскликнул Савоська, обращаясь к толпе. — Моя надо старшина!

— Чего тебе? — спросил Шишкин. — Я за старшину!

Он был теперь старостой.

— Крестьянина твоей волости обидели. Морда били.

— Кто посмел? Кого? Не Ваньку ли Бердышова?

— Нет, Ваньку Бердышова пока еще не били. Меня маленько били, — сказал Савоська.

Все захохотали. Савоська продолжал, смеясь сквозь слезы:

— Маньчжур прямо так оскорбляет, в морду ударил, потом говорил, русский старшина плохой, а будто у них своя старшина есть.

— Ты не врешь?

— Говорил; русский старшина ленивый, на Горюн не ездит, гольдов не защищает.

И под тем предлогом, что все это якобы говорил какой-то маньчжур, Савоська выложил Родиону все, что сам думал про него.

— Че, пороть не будешь?

— Кого пороть-то?

— Да Синдана!

— Нет, ты, поди, так ему отплатил.

— Ну ладно, — согласился Савоська. — Конечно, отплатил. Все отдал!

— Вы прогнали только его?

— Ты на Горюн ехал, почему не позвал нас с собой? — спрашивал Котяй у Бердышова.

— Я нарочно протоками пробрался. Думал, ты уж там, а если в деревне останавливаться, так разъедемся.

Родион позвал гостей к себе. Васька, проходя деревней, радовался: колодцы, журавли, на огородах зелень, грядки. Дома строены тесно, в деревне много скота, коней — во всем была радость для Васьки. Вот как у русских-то!

— А садочки-то, садочки, не то что у нас на Додьге!

— Это наши бабы-девки высадили из тайги сирень, акацию, яблоню, рябину, — говорил Родион. — Ведь мы тамбовские, у нас на родине сады большие, яблоки растут. Вот и сюда пришли — желают, чтобы и здесь все было, как на старых местах.

В избе у Родиона чисто. Пол крашен и выстлан половиками, цветные пологи, огромная печь, зеркало. Горит керосиновая лампа, вокруг стекла во множестве вьется гнус, хотя окна и двери плотно закрыты.

Петровна накрыла на стол. Чистая скатерть, посуда, ложки, самовар — после гольдских деревень все было чуть ли не в диковинку: приятно посмотреть. Повеяло домашним бабьим обиходом. Васька глядел на Петровну, как на родную мать.

На столе появились щи, каша, пшеничный хлеб, свежие огурцы и редька — все свое, привычное. Казалось, вкусней не было еды на свете.

— А мяса нынче нет. Ледник пустой, — рассказывал Родион. — Я эту зиму не охотился и совсем оголодал. Лоси куда-то ушли, а бегать за ними некогда — свадьбы играли… У нас говорят — лосей Спирька всех перебил. Лосиная Смерть. Он, дурак, ради хвастовства не жалеет зверя. Да у меня нынче весной коня медведь задрал, а жеребенок еще малый. Я до того дошел, что, как ваш китаец, сначала с Митькой тянул соху, а потом у Овчинникова коня взял. Он все не уступал, да делать нечего. Зимой придется отдавать соболями.

— Так что, тебе богатство впрок не пошло? — спросил Иван.

— Богатство! Я начальству сколько выпоил. Да еще вдвойне своего доложил. Но я не жалуюсь. Хотя и хватило меня нынче морозцем, но тут не старые места — живо отойду. Ну, Иван, давай выпьем! — Родион разливал водку. — А тебе, Васька, еще рано.

— Пошто рано? — воскликнул Иван. — У нас в Забайкалье с шести лет напиваются. А грудным младенцам бабы нажуют хлеба, намочат в водке и сунут в рот, чтобы не орали. Те лежат-посасывают… Налей ему рюмку.

Васька выпил. Вино ударило в голову. Он снова вспомнил дикую реку, зеленые тучи мошек, завалы колодника, грохот перекатов и приятно ощутил, что сидит в чистоте и удобствах. Подъезжая к Тамбовке, он выкупался вместе с Иваном и Ильей и надел чистую рубаху.

— Давай, ребята, еще! — налил Иван.

— Ну, твое здоровье! — чокнулся Савоська.

Двери распахнулись.

— Дяденька! — вбегая, воскликнула Дуняша.

Иван уж давно ожидал этого мига.

Высокая, тонкая в поясе, гибкая, разрумянившаяся, она замерла, завидя гостей. Следом вбежали другие девушки. Дуня села на лавку и мгновенно приняла вид серьезный. Пушистые темные брови ее дрожали, выдавая волнение. Девки стали подсаживаться к ней, и вскоре их набралась полная лавка.

— Паря Родион, как у тебя племянница похорошела, — сказал Бердышов. — Это что такое? — подмигнул он ей. — И волосы потемнели? Были как лен, а стали черные.

Дуняша зарделась и приосанилась. Ей приятно было слышать такие похвалы при Илюшке. Дуня уже всем разнесла, что приехал первый красавец на Амуре, и ее подруги бегали к Шишкиным под дверь и под окна. Глаза их сверкали, оглядывая Илью.

Илья подтянулся, приободрился. В голове его шумело от вина и оттого, что девки смотрят.

— Ну-ка, Илья, сказани им чего-нибудь, — молвил Иван, видя, что Дуняша с него глаз не сводит.

Илье и самому хотелось что-нибудь сказать, но он сразу ничего не мог придумать.

Иван ел с жадностью. Искоса глядя на Дуню, он снова воскликнул, не в силах сдержать восторга:

— Шибко похорошела! Щеки-то! А говорят, на Амуре яблок нет!

— А Танюшу давно видели? — спросила Дуня.

— Мы давно из дому, — сказал Иван.

— Уехала ее подружка дорогая, — молвила Петровна.

Девки, видимо, нагляделись. Дуня подтолкнула локтем черноглазую Нюрку Овчинникову. Сорвавшись с места, она распахнула дверь, и все гурьбой посыпались за ней на улицу.

— Вот бешеные, — покачала головой Петровна.

В избу стали приходить мужики. Одни подсаживались к столу, другие устраивались на лавках. Иван весело, обращаясь более к Родиону, рассказал про горюнскую поездку и с подробностями про изгнание Синдана.

— Много же ты там натворил! — удивлялись мужики.

Рассказ Бердышова о том, как прогнали Синдана, произвел сильное впечатление. Тамбовские богачи поникли, чувствуя, что с Бердышовым им не тягаться. Санька Овчинников и тот присмирел. Казалось, он готов был примириться с тем, что Иван у него из-под носа вырвал и захватил Горюн. Санька уж придумывал, как бы задобрить Ивана, а то запретит на Горюне торговать.

— Что там было, всего не перескажешь.

— Гольды, поди, испугались? — спросил Родион.

— Однако, не всякий на эту речку попадет, — ухмыльнулся Бердышов. — Наверху есть проходы в скалах, там Горюн черти караулят. Без потайного слова не проникнешь. Верно, Савватей Иванович?

— Конечно! Обманываем, что ли! — хитро отвечал Савоська.

Пришел Митька — сын Родиона. Слушая мужиков, он долго ерзал на лавке и, дождавшись, наконец, когда Илья и Васька отужинали, сказал им, что девушки велят идти на вечерку.

— Значит, Илья, испытанье прошел, — сказал Родион. — Можешь идти смело.

— Сходите поглядите, как наши ребята веселятся, — говорила Петровна.

— Только смотри, Илья, не дерись! — строго предупредил Иван.

Иван выставил водки. Мужики продолжали пить.

— Надо и нам сходить на вечерку! — сказал вдруг Бердышов.

— Нет, погоди! — ухватился за него Овчинников. — Вот ты мне скажи, как ты туда проник?

В бревенчатом зимнике — шум, смех, музыка. Когда Митька, Илья и Васька вошли, пляска только что окончилась. Парни и девицы гурьбой обступили гостей. Илья сразу понравился девушкам: черноволос и румян, а глаза голубые, и лицо как налитое, загорелое.

— Ах, как вы далеко ездили! — заговорила Дуняша.

Девушки, румяные, веснушчатые, курносые, с навитыми кудряшками, беленькие и черненькие, в ярких платьях, красивые и некрасивые, такие, что казалось, кто-то повытягивал им лица одним вдоль, другим вширь, окружили Илью.

— Ну, который на шестах Горюн прошел? Дайте поглядеть!

Только сейчас Илья почувствовал, что значит летом проехать весь Горюн. Ему захотелось что-то сказать смело и умно и вообще показать себя.

— Горюн — мошке столица! — выпалил он, невольно повторяя слова Ивана, и подумал: «Эх, да ведь я еще там тунгусского царя видал!»

— Куда тебе, Андрей! — смеясь, сказал Митька, обращаясь к гостившему в эти дни в Тамбовке белобрысому контрабандисту Городилову и как бы гордясь своими гостями. — Вот они Горюн прошли весь и на озерах были!

Андрей покраснел до корней волос, уши его побагровели. Он заморгал густыми белесыми веками и не нашелся, что ответить.

— Чего уж там — Горюн прошли! — воскликнул Терешка Овчинников. — Поди, не сами, Иван их водил.

Терешка, узколицый, горбоносый парень, с зелеными острыми глазами, почти такой же белесый, как Андрюшка, худой и высокий, был сыном богатого Саньки. Он чувствовал за собой отцов достаток, у него была своя гармонь, хорошие сапоги, он ловко дрался, умел плясать и считал себя первым парнем и женихом в Тамбовке.

Илья не слыхал толком его слов, но понял, что тот сказал что-то неладное. Видя общее радушие, Илья решил, что надо рассказать про трудную дорогу. Хмельной и счастливый, он чувствовал себя сегодня смелей, чем обычно. «Сейчас покажу им, как я могу говорить. Все скажу!» — Илья собрался с духом, но только не знал, с чего начать.

— Ну, послушаем, — подсела Дуня. — Садитесь, подруженьки.

Илья хотел рассказать, как собирались, потом как поднимались на шестах, чтобы все было по порядку.

— Ну, вот… — Он поморщился, тряхнул головой и смолк, обдумывая, как начать Лучше.

— А Дунька-то навострилась слушать! — хихикнули младшие девчонки.

— Да что вы уши развесили? — вдруг в тишине засмеялся Терешка Овчинников. — Он ни стоя, ни сидя вам ничего не скажет. Он заика! Да картавый. Да глухой на одно ухо! Слушайте, как он будет молчать!

Все засмеялись, а Терешка, волоча ноги по половицам, отбежал с приплясом, хлопнул себя ладонями по голенищам и затопал. Кто-то засвистел.

Илья почувствовал, что сердце его оборвалось. Ему хотелось подскочить к Терешке и ударить его, но он помнил, что Иван драться не велел. Приходилось терпеть, а это он умел, до сих пор его терпения хватало на что угодно. Но тем сильнее разбирало зло. Теперь уж он не обращал внимания на то, что парни, девушки и ребятишки ждут его рассказа. Глаза Илюшки разгорелись, он не спускал их с Терешки.

— Илюша, да вы не смотрите так… Ах, бросьте, перестаньте! — стала успокаивать его Дуня.

— Плюнь на Терешку, — посоветовал Митя. — Говори, чего хотел.

— Да Терешка у нас всегда такой. С ним лучше не связываться! — зашумели вокруг.

Но Илья странно молчал.

Заиграла гармонь. Толпа разбилась, и вскоре, кроме Дуни с Васькой, на лавке около Ильи никого не осталось.

Терешка лихо топал, словно норовил сломать половицы, носился взад и вперед, подымая то одно плечо, то другое, петушился, как бы говоря каждым своим движением: «Вот я какой, я тут первый, всех богаче и ловчей! Все тут будет по-моему. Девки тут мои, кого захочу — сосватаю!»

Он прыгал вокруг пестрой оравы девок, как петух. Пробежав по кругу, Терешка остановился против Дуни и сильно затопал обеими ногами, вызывая ее на танец. Она отказывалась, но он топал еще яростней, пуча глаза, как филин.

Пришлось Дуне танцевать. Выйдя на середину, она подняла руку с платочком и мягко, плавными легкими шажками тронулась по кругу. Все убыстряя шаг, она проплыла мимо Илюшки и улыбнулась ему. Что Илья обижен, что ему не до разговоров и хочется отколотить обидчика, Дуня все это понимала и сердилась на своих подруг и на Терешку. Ей стыдно было за парней и хотелось утешить Илью. Она плясала для него, перегибаясь, улыбалась ему из-за плеча, старалась порадовать его, оживить, как бы звала полюбоваться своей красотой.

Но Илья ко всему был холоден. Он желал смыть с себя позор и полагал, что до этого не вправе пользоваться Дуниным расположением. «Раз я картавый да заика, нечего со мной разговаривать!» — думал он, с тайной болью наблюдая, как пляшет Дуня.

Когда пляски закончились, он не стал с ней разговаривать. Ему обидно было до горечи. Он так надеялся, что удастся высказать все — впечатлений было много, они теснились в голове, просились наружу. Он умел плясать и сегодня, идя на вечерку, хотел это всем показать. «А вот сейчас выставили меня дураком. Сидишь и с места не сдвинешься. А раз я дурак, то не нужны мне ваши утешения!»

— Подойди ты к нему, — подговаривала Дуня подругу. — Смотри, как обидел его Терешка, — он даже потемнел.

— Пошутите с нами! — бойко подбежала к Илье черноглазая Нюрочка.

Илья крякнул недовольно и так сверкнул глазами, что девушка отпрянула.

А Терешка замечал, что Дуня с Ильи глаз не сводит. Это злило его. Терешке хотелось еще сильней опозорить этого пермяка. Дуня давно нравилась ему. Он сватал ее, но Спирька, у которого Дуня была единственной помощницей и любимой дочкой, не торопился выдавать ее замуж. К тому же у него были нелады с Овчинниковыми. Но главной причиной отказа было нежелание самой Дуни идти за Терешку. Получив отказ, парень стал еще злей и ревниво следил за девушкой.

— Илья-то еще и глухой, — едко сказал он. — Ты ему пела, а он и не слыхал. Верно, глухой, как пень.

— И совсем не глухой, — возразила Дуня.

— Ты откуда знаешь?

Дуня не желала больше говорить. Белое лицо ее приняло бесстрастное выражение. «А ведь так хорошо начал. Когда пришел, такой веселый был!» — с сожалением думала она, глядя на одиноко сидевшего Илью. Тот упрямо склонил голову, опираясь руками на лавку.

— Вот это погостили, побывали на вечерке! Смех один! — громко рассуждал Овчинников. — Им только с гольдами водиться! Пермяки — солены уши!

Между тем младшие парнишки и девчонки, обступив Ваську Кузнецова, оживленно разговаривали с ним. Там слышались струны бандурок. Звонкий голосок паренька доносился сквозь шум толпы.

Но вот гармонь, покрывая все звуки, заиграла кадриль. Овчинников хотел подхватить Дуню.

— Поди ты! — грубо оттолкнула она его руку и отбежала.

Пары закружились, парни и девушки, потопавши, перебегали по избе из конца в конец, менялись местами и снова отчаянно топали. Парни скакали с яростным выражением лиц. Мишка Шишкин плясал, вытянув руки по швам, словно работал. Белобрысый контрабандист Андрюшка козырем выхаживал вокруг черноглазой Нюрки. Девицы и парни — сильные, смуглые, плотные — прыгали грузно, тяжело, так что тряслась изба.

— Ну, а теперь давайте я сыграю! — звонко прокричал Васька, когда кадриль окончилась и все с шумом рассаживались по стенам. В руках у него была бандурка.

— Ах, Василечек, сыграй нам! — завизжали старшие девушки, окружая его с хохотом.

— Уж Василек — так и красивый, как василек!

— Ах, какой парнишечка славненький!

— Вот какой-то достанется!..

Белобрысая девчонка, одних лет с Васькой, подперев кулачком подбородок, спокойно и серьезно смотрела на него.

— Ишь, Поля-то на тебя залюбовалась! — засмеялись девки.

Кивнув на нее, Дуня сказала:

— Гостья-то наша! Это приезжая из города!

Мальчик заиграл «Барыню». Несколько пар закружилось по избе. Дуне всей душой хотелось возвратить счастливое мгновение, когда Илья заговорил с ней, хотелось как-то обратить его взор на себя.

— А ты что бегаешь от меня? — подскочил Терешка к Дуне. Он всем желал показать, что ухаживает за ней, что это его девушка.

Дуня отстранилась и перебежала на другую лавку. Овчинников кинулся туда. Началась беготня. Дуня подхватила Митьку. Ей стало радостно. Легко и быстро подскакивая и пристукивая каблучками, она пронеслась мимо Ильи. Буйное веселье охватило ее, она плясала все быстрей и вдруг подсела к Ваське, который играл с увлечением, стараясь и по струнам бить и успеть пристукнуть по самой бандурке, перевернувши ее, как учил дедушка.

— Васенька, как славно играешь! — сказала она игриво, ласкаясь щекой к его плечу. Ей хотелось расшевелить Илью и досадить Терешке. Она засмеялась раскатисто, закинув голову, и вдруг обняла Ваську и крепко поцеловала его. Танец оборвался.

— Ну и Дунька! — воскликнула Нюрочка.

Маленькая Поля, любовавшаяся мальчиком и серьезно слушавшая его игру, горько заревела.

Васька испугался. Дуня повалила его на бок и стала целовать горячей.

— Девки, целуйте его!

— Потонул в подолах! — хохотали девицы.

— Ах, бесстыдница! — Парнишка замахнулся бандуркой.

— Девки, не пускайте его! Целуйте!.. Ах, какой мальчишечка!

Маленькая Поля ревела и хватала девок за платья, пытаясь оттащить их от Васьки, чтобы спасти его. Мальчик дрыгал ногами, кричал и, вырвавшись, отбивался бандуркой.

Терешка побледнел. Острые зеленые глаза его загорелись, как майские светляки.

Васька отбился, но тут Дуня вновь подскочила к парнишке и влепила ему поцелуй в самые губы. «А ему хоть бы что», — думала она, искоса поглядывая на Илью.

Илья вдруг вскочил с лавки. Он вытаращил глаза и с удалью, топая еще сильней Терешки, сплясал такие коленца, что все диву дались. Потом, оборвавши свой танец, он заложил пальцы в рот, дико просвистал и с презрением, не глядя ни на кого, пошел прямо к двери. Васька тоже пошел, перебирая струны бандурки.

— Ах, какой миленочек! — кинулись за ним девки.

Но Васька вырвался и убежал следом за Ильей. Гармонист тоже поднялся и направился к выходу. Вечерка закончилась. На улице от реки подымалась прохлада. Вдали на фоне бледной летней ночи чернели горбы горюнских хребтов. Из зимника вышли девушки. Дуняша, поеживаясь, куталась в платок. В тишине слышно было, как плескалась рыба в реке.

— Молоденькие, а зябкие! — смело и громко сказал Илья девушкам.

Дуня засмеялась, но смолчала, желая показать, что знает теперь его нрав.

— Молоденькие, так каменные, что ль? — отозвалась Нюрка, вызывая Илью на разговор.

Но Илья пошел прочь. Митя Шишкин и Васька поспешили за ним.

— Чего-то там еще разговаривает, — вслед ему нерешительно пробормотал Терешка. Он топтался около девок, как бы охраняя их.

Овчинников был смущен и выходкой Дуни и отчаянным танцем Ильи. По дикой, удалой пляске он догадывался, что это за парень, и злился. Он видел, что Дуне нравится Илюшка.

А Дуне приятно было, что Илья пошутил. Он как бы утешил ее, извинился перед ней. Она побежала домой счастливая и этим кратким разговором.

А Митя с гостями сходил к реке. Когда возвратились к дому Шишкиных, откуда-то со свистом пролетел камень и ударился в ворота. Кидали, видно, с берега.

— Эй, Терешка, перестань баловать! — крикнул в темноту Митя.

Парни полезли ночевать на сеновал.

Чуть занималась заря. Сверху опять стали видны очертания горюнских сопок. Васька был счастлив. «Хорошо!» — думал он, оглядывая буйные, кое-где поблескивавшие от росы кусты и поля. Ему вспомнилась белобрысая девчонка на вечерке, но кто она, почему попала сюда из города, он не знал.

— А Терешка мне еще попадется!.. — пробормотал Илья.

Слышно было, как где-то разговаривали мужики.

Дуняша у ворот встретила отца. Он шел с Иваном Бердышовым.

— Вот уж и вечерка кончилась, — завидя ее, сказал отец. — Наша Дуня бежит. Ну, как гуляли?

— Хорошо, тятенька, — чувствуя взгляд Ивана и приобадриваясь от этого, ответила девушка. При Иване ей всегда было как-то смелей и веселей.

— Понравились ребята?

— Иван все хотел с тобой идти поплясать.

— Что же не приходили?

— Да отец все — выпей да расскажи, — сказал Иван. — Вот только вышли, и вечерка окончилась. Уж светает, оказывается. Хотел я сегодня поплясать с тобой да ноги поломать твоим ухажерам.

— Всем не поломаешь! — поднявши голову, ответила с потаенной гордостью Дуняша.

— Уж ты бы их не переплясал! — сказал Спирька. — У нее, знаешь, какой хвост выстраивается.

Дуня поклонилась и, показывая, что говорить больше не будет, проскользнула в калитку.

«Ах, Илюшечка! — подумала она, укладываясь. Еще зимой с первого взгляда он понравился ей. — В Уральское бы жить поехать! Илья там, и Таня там. И почему бы Илье на мне не жениться? Что я, урод, что ли?.. Обязательно должен, только нам злые люди мешают. Эх, мы бы с Танюхой зажили в Уральском без отцов-то!.. И дядя Ваня там. Такие все хорошие…»

Терешка ей не нравился, Андрей ухаживал за Нюркой, но если бы она захотела — побежал бы за ней. «Поглядывает… Но Андрей — контрабандист и шляется где попало. И какой-то жирный, зенки лупит, как корова, и все ждет чего-то… Все противные, один Илюшечка мил». Сколько ночей она мечтала о нем! И вот он приехал. «Спасибо дяде Ване».

Для Дуняши сегодня как большой праздник. И завтра праздник — спать не хочется. Только она беспокоилась. «Неужели Иван угонит Илью с лодками? Долго ли пробудут? Теперь когда увидишь Илюшечку? Когда почту начнут гонять?» Она вспомнила, как Иван похвалил ее. «Уж будто бы я так в самом деле красива? Илья понял ли это? Дядя Ваня меня все ласкает, пряников дарит и на меня не нахвалится!»

— Ну, а женихи у нее есть? — спросил Иван, когда Дуняша убежала.

— Овчинников… Жеребков из Верхнего…

— Илью, брат, цени дороже! Хоть и глухой и маленько не в себе, но огонек. Есть еще один жених…

Спиридон знал сам, что такой жених, как Илья, на дороге, конечно, не валяется. Но особенно Спиридон не думал об этом.

Мужики зашли в зимник. Опять появилось вино.

— Вот скажи, Иван, никто знать не будет, когда ты мне тайное слово откроешь?

— Все тамбовцы пристают ко мне с этим тайным словом. Зачем оно тебе? Тебя и так зовут Лосиная Смерть! Ты тайгу губишь, стада лосей уничтожаешь и так.

Спиридон за эти годы стал знаменитым охотником, его всюду звали Лосиной Смертью.

— Мне нужно тайное слово, чтобы на охоту ходить.

— Но какая может быть охота, сейчас лето.

— На зиму пригодится. Скажи по правде… Мы тут все спорим. Есть тайное слово или нет? Скажи…

— Знаешь, я тебе скажу. Я все тайные слова знаю. И все тебе открою. Я это дело знал еще в Забайкалье.

Шло утро, а спать Ивану не хотелось.

— Ведь я шаманство знаю… Не думай плохого, вот крест есть на мне, а гольдскими духами управляю.

— Гольды этого слова сами не знают.

— Родион покоя не давал, теперь ты. Но, брат, Родиона я отучил про тайное слово меня пытать!

— Как же?

— Да вот тут, на Горюне, — усмехнулся Иван.

Спирька почувствовал, что он улыбается в темноте.

— Только шаманы самые старые такие слова знают, а теперь их почти нет. Теперешние шаманы трусы… А старые никому эти слова не открывают. А я шаманство перенимал от самых далеких шаманов. Были знаменитые шаманы, я от них ума набрался.

— Что же за слово?

— Вот прошепчешь и иди на охоту. И будет удача!

— Ну, открой!

Иван любил подурачить доверчивых «расейских», притвориться колдуном. Но на этот раз обманывать Спирьку ему не хотелось. «Его воля, пусть теперь думает обо мне, что не хочу выдать тайну, это не худо, но я скажу ему прямо. Конечно, он не поверит, но уж это дело не мое».

— Скажу тебе честно, никакого такого слова, чтобы лентяю звери попадались сами, нет! Умей поймать, вот мое слово, как и все в жизни!

— А что же ты плел?

Иван, казалось, лгать не хотел. Он знал, что Спирька не верит ему, полагает, что это очередная шутка. Тем сильнее Спирьке хотелось знать тайну.

Иван усмехнулся. Он стал объяснять, что не шаманство помогает, а уверенность.

Спирька косился недобро, повесив голову.

— Я тебе правду говорю. Вот святая икона… Просто человек скажет слово и надеется, что будет удача, старается, верит и обязательно возьмет. А я ни в какие слова не верю. Вот бей меня, если вру!

— Скажи, Иван, я на все согласен…

— На все?

— Конечно!

— Но мне ничего не надо, я дружу с тобой из уважения. Ну, так хватит о шаманах! Так Илья глянется тебе?

— Мало что мне глянется! — с деланной обидой ответил Спирька. — Слышно, у него родители славные люди.

— Смирные, пашня небольшая…

«Вот это как раз хорошо! — подумал Спирька, но смолчал. — Больших пашен и капиталов нам не надо».

— Да уж, конечно, Илья ей лучше подходит, чем Терешка или Жеребцов!

— Ты уж не уговаривай, тут без тебя все сладится! Тебе за сватовство не отломится. Она от этого Ильи без ума: как увидела тот раз в Уральском, да еще прежде тут… Я пошутил, сказал, что ты Илью завтра ушлешь вперед, так она даже съесть меня хотела, как будто я виноват; и мать уж мне выговаривала, что это за шутки, — ей же хочется побыть с парнем. Ты меня тоже знаешь. Я вот весь тут… Меня золотом или еще чем взять нельзя. Дочь — живая душа. А я и так охотник, знаешь сам — Лосиная Смерть, люди прозвали… Если кто попробует сунуться силой, я положу у порога. Ни Терешке, ни Жеребцову, не спущу никому. Добром — пожалуй… Охаживай!.. Ее слово для меня закон. Кого она любит — кто бы ни был!

— Был бы я молодой, сам на ней женился, ей-богу… — вдруг сказал Иван. — Взял бы меня в зятья? Я бы с попами все уладил.

Спирька смолчал.

— Где-то близко пароход ночует, слышишь, что-то гудит? — сказал он. — Ну, пора спать. Вместе ляжем, тут прохладно.

Утром Родион пришел за Бердышовым.

Дуня побежала помогать тетке, приготовила гостям завтрак, поставила самовар. Она принесла парням чистое полотенце, улыбнулась, заглянув Илье в глаза, когда он мылся, и сама смутилась.

— Ну что, ребята, нагулялись вчера? — спрашивал Родион у парней.

— Я слыхал, из-за Дуни вчера парни чуть стенка на стенку не вышли, — весело заговорил Иван. — А зачем тебе, Дуня, молодые? Полюби меня. Я хочу жениться на тебе.

Все засмеялись.

— Ты не шибко богатый, — пропуская табачный дым через усы, заговорил Родион. — С тобой она всю жизнь в бедности промается.

— Я ведь Илью прихватил, чтобы он отбил тебя у женихов, а теперь сам не рад. Я думал: твоих женихов по шапке — и сам попробую…

— Ах, дядя, язык у тебя без костей! — в досаде воскликнула покрасневшая девушка.

Илья ухмылялся. Он и в ус не дул. Иван — он знал — шутит. Такие шутки ему были как раз по душе: похоже, Иван в самом деле хотел его тут женить.

Ваське тоже нравилась Дуня. Не хотелось сводить с нее глаз, такая была она красивая, светлая. Но еще понравилась ему «городская» Поля.

Васька посмотрел в окно, на поля спелых хлебов. Он вспомнил, что тамбовцы разговаривали вчера про уборку урожая. Выражение озабоченности мелькнуло в глазах мальчика. «У отца, верно, тоже хлеб созрел». Ваську потянуло к своим, в семью…

Вдруг на реке раздался гудок.

— Сейчас пароход остановлю, — сказал Иван.

Он выскочил в дверь, с разбегу прыгнул в лодку и поднял парус.

— Как он сообразил парус схватить, учуял, откуда ветер? — удивлялись тамбовцы.

— Живо учует. Это же зверь, а не человек, — заметил Родион.

Где-то за островами шел пароход. У нижнего конца протоки Бердышов остановил судно. Пароход подошел к Тамбовке.

— Иван пароход остановил! Мы другой раз всей деревней молим, хоть бы что: не берут, только обругают в трубу-то!..

Спирька задумчиво стоял с ружьем. «Он думает, я ничего не понимаю, куда он гнет. Нет, отец видит, не баран!»

— Савоська, поедешь на лодке, — говорил Иван, сойдя с судна. — Дождешь остальных с Горюна. Будешь старшим. А мы — на пароходе. Ну, Спиридон, прощай! Скоро церковь в Уральском откроется, Дуня, приезжай! — Иван подмигнул ей, показывая на Илью. — И меня не забывай!..

Меха погрузили на судно. Иван простился. Терешка с завистью наблюдал, как Илья и Васька взошли по сходням. Грустная Дуняша стояла на берегу.

— Ну, Дуня, приезжай к нам. Жениха тебе найду хорошего! — крикнул Иван с борта. — Богатого!

Пароход отвалил. С замиранием сердца Васька сидел в каюте. Он впервые в жизни был на пароходе. Тут все ново, все чудесно. В иллюминатор видны зеленые берега, скалы, острова. Когда пароход перевалил реку, далеко за синим простором вод чуть виднелись крыши Тамбовки. Неустанно шумели и стучали колеса, работала машина, дрожал корпус парохода.

Пришел Иван и позвал парней на верхнюю палубу.

Голубая даль реки в легких волнах открылась Ваське как на ладони. Громадная площадь ее со всеми водоворотами и течениями, видимыми сверху, бежала на пароход.

— Это не то что по Горюну на шестах. Верно, Илья? А ты, Илья, ты бы хоть помахал на прощание.

Илья молчал. Он так обрадовался, попав на пароход, что как-то не догадался посмотреть на берег, забыл про Дуню. Когда Илья опомнился, берег был уж далеко. Подымаясь на судно, он даже не подумал, провожает ли его Дуня. И вот вспомнил, когда Тамбовка была уже далеко и разобрать, кто там на берегу, не было возможности. В досаде он посетовал на свою оплошность. Сейчас Дуня казалась ему особенно желанной; он признавал, что красивей ее девушек нет. Хотелось бы как-то передать ей что-то доброе, сказать, что хочет встретить ее. Но как это сделать? Теперь уж поздно… Пароход быстро шел вверх по течению, и вокруг все было такое необыкновенное, что парень скоро рассеялся.

А Васька тоже был встревожен. Он вспомнил вчерашнюю вечерку, как его поцеловала красавица Дуняша и как маленькая беленькая Поля стала его спасать и отбивать от кинувшихся девок, а сама ревела. Какая занятная и славненькая Поля! Пожалела!..

Отъезжая, Васька взором искал Полю в толпе и не нашел. Потом он заметил, как она вылезла между парней и девок, смотрела на пароход с любопытством, а завидя Ваську, улыбнулась и потерла ногу об ногу.

Ее называли гостьей. Васька прежде никогда ее не видел. Он стал думать и вспомнил, что бабы Шишкиных говорили про какую-то тетку Глашу, что она приехала гостить в Тамбовку откуда-то и что тетку Глашу они не видели с тех пор, как ушли из Расеи, а муж у тети не переселенец, а матрос, и что девчонка у нее родилась тут.

«Это, верно, и есть Полина мать». Вася подумал, что, если Поля приезжая, он больше ее никогда, никогда не увидит, и стало грустно немного. «Вот так увидишься и потом расстанешься, неужели навсегда? Жалко!»

Иван стоял и тоже думал.

Все получилось так, как он хотел. Спирька остался озадаченным, и уж во всяком случае ему отбита охота родниться с Овчинниковыми и Жеребцовыми. «Что Дуня любит Илью, тоже беда не велика. Уж лучше Илью. А девичья любовь — велика ли ей цена? Теперь не оплошай, Иван! А Илью я увез».

Он надеялся, что со временем переломит и Дуню и Спирьку с его гордостью. Но все же не ждал он того, что узнал и увидел нынче. «Я у тамбовцев вырвал Горюн…» Давно мечтал Иван захватить эту реку. Теперь Горюн — огромный, с притоками, с деревнями — перешел к нему. «Ну, посмотрим, кто кого!.. Пока что не надо подавать виду раньше времени». Иван, как всегда, готовил все тихо и осторожно. Он знал, что многое сказанное им в этот приезд и Дуне и Спирьке запомнится. Тем более что жил он там недолго. «Не увезти ли ее силой? Да она не таковская, не поддастся, и гордая. Как она на меня взглянула, когда я над ее кавалерами подсмеялся».

Пушнина, золото — дороги. Но еще большим богатством давно уж представлялась Дунина красота и прелесть, которую не купишь за деньги и не возьмешь нахрапом.

Дуня выросла и похорошела, здоровьем так и пышет. Тело ее большое, свежее, чистое, лицо прекрасное, радостное, нежные синие глаза.

Иван желал бы взять себе навсегда это пышущее здоровье, эту плоть передать своим детям. Он, выросший среди азиатских народов, всю жизнь стремился к русской красоте и мечтал о ней. Была когда-то Анюша хороша, но и то не так.

Анга чуть заметно старела. Уж раздалась спина, чуть-чуть, но уж кривятся ноги, ступает она не так, как бывало прежде, покачивается на ходу. Была и она хороша в юности, особенно лицом, но быстро все погасло. Она еще молода, а уж вянет. Раньше ли времени созрела и раньше угасает, тяжелая ли жизнь, плохая ли пища с детства — трудно сказать, в чем причина. Неглупа Анга, приметлива, переимчива, грамоте учится у переселенки Натальи, хоть та и сама знает плохо. Да и была бы свежа, прекрасна, все равно не к ней стремится Иван. Лицом она и сейчас хороша, глаза блестящие, черные, живые.

Ивана, как зверя по весне, гонит вдаль, к тому, что волновало его всю жизнь. И вот он, как зверь на гону, чуток, зорок, насторожен. Но человек не зверь, и не хочет он ступить зря шага, дать себя изловить.

«Нет, быть не может, чтобы Дуня любила Илюшку, мерещится ей! Знает, что надо любить молодого: мол, слаще и славней. Она сама не понимает…»

Страдать из-за любви Иван не собирался. Это было не в его характере. Спешить он тоже не хотел. Но все же он был удручен и тем, что Дуня его не любит, и тем, что Спирька стоит за нее крепко и пока делает вид, что намеков не понимает. «Но никуда Дуня не денется от меня! Я ее с глаз не спущу!» Чувство у Ивана было такое, словно в Тамбовке смазали его по роже.

Капитан пригласил Бердышова к обеду. Иван пошел туда, разговорился с капитаном. Васька сидел на палубе и смотрел, как китаец-поваренок в белой куртке и белой юбке бегал в салон, подавая кушанья. Сквозь зеркальные окна мальчику видно было, как туда входили мужчины в белых кителях, садились на кожаные кресла и сами заговаривали с Бердышовым. Васька не слышал и не понимал, о чем говорят, но заметил, что Бердышов шутит с ними так же, как всегда со всеми.

Илье и Ваське тоже подали обед в каюту. Парни с удовольствием поели. На исходе дня Васька опять сидел на палубе. В кают-компании Иван и господа пили из бокалов и оживленно беседовали. Окно салона было открыто, и Васька слышал обрывки их разговора.

«Ладно, что мы в чистых рубахах, — думал парнишка, невольно замечая, какая всюду чистота и какие белые, чистые костюмы на господах. — Вот это люди, не то что мы! А если сравнить моего отца с ними…» Ваське вдруг стало обидно, что отец и все свои — бородатые, грязные, что на них, пожалуй, эти и смотреть не захотят. «А то еще выругают…»

Дверь салона открылась, и все вышли. Капитан парохода, сухой пожилой моряк во флотской офицерской форме, сказал, подходя к поручням:

— Ну что же, господа, вот и «Егоровы штаны»!

«Как „штаны“? — чуть не вырвалось у Васьки. Душа его похолодела. — Про „штаны“ на пароходе знают! И как быстро! Сегодня из Тамбовки — и уж „штаны“!»

Он увидел, что из-за леса поднимается релка, а на ней избы, а за избами — росчисти.

«Вон гречиха, — думал Васька. — А это ярица… Значит, хлеб у отца хорошо уродился. А вон и наш дом видно!»

Пароход дал свисток. По крыше кто-то пробежал. Зазвенел звонок.

— На «штаны»!.. К Медвежьему! — закричали наверху.

Пароход быстро шел к релке.

«Вот и наши! Татьяна, мамка… дедушка, Петрован с ребятами, отец!» — узнавал Васька. Он по-новому, как бы глазами чужих людей взглянул на отца. Он понял, что над «штанами» не смеются, что отца уважают, что он со своей пашней — веха на берегу Амура.

Через несколько минут Васька был на берегу. Из объятий матери он переходил к бабке, от бабки к Татьяне, к дяде, к отцу, к деду и ко всем уральским мужикам и бабам по очереди.