Амур-батюшка. Книга 2

Глава тридцать четвертая

В обширной фанзе Денгуры — сборище. Поп сидит у поставца с медными чашечками и буддийскими божками и бранит гольдов за то, что не привезли детей учиться. На Мылках открывается школа для гольдских ребятишек.

Гольды угрюмо молчат, пуская из коротеньких трубок обильные клубы дыма.

— Школа цо таки? — с живостью в сотый раз спрашивает Писотька. — Худа не будет?

— Не будет, — отвечает священник. — Сколько раз вам толковать?

По ледоставу поп и Айдамбо ездили по округе, объясняли в стойбищах, что открывается школа, где будут учить детей туземцев молитвам, грамоте, пению. Гольды, как всегда, слушали попа с удовольствием, но детей в школу не везли. Для них поп был чужой и страшный человек. Как доверить ему детей?

— А кто будет противиться, бог того покарает, — объявил поп.

Отцы будущих учеников стали просить попа подождать, кланялись ему, опускались на колени, обещали подарки, жаловались, что ребятишки больны, говорили, что в соседней деревне много умных, хороших ребятишек.

— Будут хорошо учиться. А наши больные, глупые…

Поп был неумолим. Опечаленные, хмурые, выходили гольды от Денгуры. На улице собралась толпа.

— Поп всех загубит, — от одного к другому перебегал толстогубый Данда. — Не смейте отдавать детей. Надо спрятать их в тайгу.

— Поп идет, поп идет, — испуганно зашептали в толпе.

Все стихли.

В дверях низкой фанзы появился священник с посохом, а за ним Айдамбо.

Данда изогнулся, льстиво стал кланяться и даже перекрестился.

Поп и Айдамбо двинулись по стойбищу. Они входили в фанзы. Детей силой вырывали из семей, под вой и крики всего стойбища. Айдамбо хватал испуганных мальчишек и вытаскивал их наружу.

Поп и Айдамбо забрали в Мылках пятерых детей и отвезли их на миссионерский стан. Охранять ребят приставлен был Покпа.

— У меня ни один не убежит. Я кого поймал — держать умею, — решительно сказал он. — Хорошо караулить буду!

Поп обещал Покпе, когда школа откроется, отпустить Айдамбо на охоту.

— А мы отправимся собирать учеников дальше.

Поп и Айдамбо уехали.

Покпа зорко смотрел за ребятишками. Приезжали родители, предлагали ему водки, лис, соболей, чтобы отпустил ребят, но старик подарков не принимал. Он позволял отцам лишь поговорить с мальчишками.

— А как тут кормят?

— Поп бьет?

— Почему подарки не берешь? Поп не узнает. Бери.

— Нельзя! Бог все видит! — повторяя слова сына, с важностью отвечал Покпа.

Гольды чувствовали, что если хунхуз Покпа поддался новой вере, то, видно, скоро всем придется подчиниться попу и отдавать ему все, что он потребует.

— Если подальше от церкви убежать, тогда спастись можно? Как ты думаешь? — спрашивали Покпу.

— Кто попу попался, никуда не денется, — отвечал Покпа. — Не убежишь. Пропал уже!

Поп не возвращался. Морозы крепчали. Днем старик рубил дрова, топил печи, ловил вместе с ребятишками рыбу, варил им уху. Озеро промерзло до дна. В глубоких озерных ямах осталось множество карасей. Пробили прорубь. Вода пузырилась. Рыбы сами стали прыгать из воды на лед — так душно было в грязной яме.

Маленькие гольды помогали Покпе, таскали рыбу и дрова. Вечером все вместе топили печь в церкви.

— А это кто? — спрашивали дети, показывая на изображение Христа, распятого на кресте.

— Богу плохо делали. За руки и за ноги его прибили к кресту за то, что правду людям говорил.

— А это кто? — показывали дети на разбойников.

— А это хунхузы.

Сырые дрова горели плохо. Ребятишки бегали в тайгу за хворостом, печь разгоралась. Старик и дети усаживались у огня. Покпа чувствовал себя у печки, как в тайге у костра. Он невольно доставал трубку и закуривал.

Темнело. Распятие в алтаре сверкало, отражая пламя печи. Покпа рассказывал детям, как однажды черт унес у тунгусов ребятишек, хотел зажарить их и съесть.

Дети жались друг к другу. Покпа, желая развлечь ребят, вспоминал гольдские сказки, путая их с преданиями из Ветхого завета.

— А когда я молодой был, то мы ходили на Сунгари-Ула — на ту речку, где высокие каменные хребты. Как увидим, что китайский купец майму гонит, выезжаем на лодках, кидаем стрелки. Купца припугнем, а товар забираем. Славное было время! Я много хунхузничал — это самое хорошее дело. Вон русский бог, а сбоку два хунхуза. Бог хунхузов простил, а торговцев не простил. Я сам неграмотный, не могу правильно рассказать.

Покпа задумывался. Конечно, если бы все, что говорит поп, было верно, тогда бы ладно. Страдания русского бога, его вражда к торгашам вызывали у Покпы сочувствие.

Покпа сам в жизни много страдал. Но вот в этой церкви сидят ребятишки, насильно разлученные с отцами. «Чтобы учиться, как не надо страдать, их страдать заставляют… Бога к палке прибили гвоздями, а поп за это с нас меха собирает. Как раз то делает, что бог, прибитый гвоздями, делать не велел».

Желая утешить ребят, старик тут же, в церкви, давал им всем по очереди пососать свою трубку.

«Айдамбо из-за девки тут живет, а я из-за него. И оторваться от попа не может, — размышлял Покпа. — Мне бы только Айдамбо выручить, и тогда к чертям отсюда, пусть хоть все ребятишки разбегутся».

Покпа надеялся, что после свадьбы Айдамбо он вместе с сыном освободится от попа. Но в надежде на лучшее будущее оба гольда, сами того не замечая, все крепче попадали в кабалу к попу и к Ваньке Бердышову и опутывали себя все новыми долгами и обязательствами.

Вскоре поп вернулся из Бельго и привез еще шестерых мальчишек. В церкви ударил колокол. На другой день в школе начались занятия. Поп стал учить детей грамоте и счету. На первых порах грамота давалась ребятам с трудом, но считать и писать цифры они научились быстро.

Наступила зима, и лед на Амуре окреп.

Мылкинские гольды, приезжая в Бельго, рассказывали, что в школе поп, когда учит, бьет детей.

Горбатый Бата плакал и собирался ехать к попу просить за внука.

— Чем-то надо задобрить батьку, — говорил он.

Гольды привыкли, что при случае все тянули с них меха. Они полагали, что и школа открыта с целью вымогательства, чтобы держать детей заложниками, и что поп будет бить и терзать их до тех пор, пока не привезешь хороших подарков.

Бата знал, что подарок никому и никогда не вредит. Сколько жил Бата на свете, сколько перевидал он разных людей, а от подарков, если подарок хороший, никто не отказывался. Если плохой — бывало, не брали, но меха соболей и выдр всегда все принимали охотно. Бали, Падога, Бата решили, что только подарками можно будет спасти ребятишек.

Удога спорил с ними, досадовал на своих сородичей. Он сам уговорил гольдов отдать детей в школу и теперь желал доказать им, что от учения ничего плохого детям быть не может. Собственный его сын Охэ тоже учился у попа.

— Завтра же коня своего запрягу и поеду на Мылки, — сказал он. — Докажу, что там поп ничего плохого не делает.

Осенью Удога, или, как называли его на русский лад, Григорий Иванович, купил лошадь, и это долго было предметом разговоров в стойбище.

— Гольд лошадь завел. Зачем Григорию лошадь? Ездить надо на собаках, а не на звере.

С открытием почтового тракта Удога отдал лошадь тамбовским мужикам. На ней гоняли почту, а Удога получал за это деньги. Раза два в свободное от охоты время старик сам ездил с почтой.

Удога полагал, что пора всем гольдам заводить коней и огороды, учиться жить по-новому. Он видел в крестьянах сильную подмогу для своего народа. Простые правила жизни русских казались ему тверже и лучше казенных законов. От крестьян гольды получали хлеб, овощи, учились стрелять, лечиться. Удога хотел, чтобы сородичи его стали крестьянами.

Старик сходил на станок, приехал оттуда верхом, запряг коня в сани, взял тулуп, ружье и отправился в Мылки. Бата, Бали, Падога и другие бельговцы в тот же день поехали следом за ним.

Школа — светлое бревенчатое здание рядом с церковью — полузанесена снегом. В прихожей, куда вошел Удога, с пола поднялись какие-то люди. Григорий Иванович узнал мылкинцев.

— Тоже попу подарки таскаешь? — живо спросил его Писотька.

— А зачем здесь ты? Ведь у тебя сын еще маленький! — удивился Удога.

— Племянник учится.

Удога присел на пол в прихожей. Потихоньку, чтобы не мешать уроку, гольды разговорились. За стеной слышался голос священника. Временами что-то отвечали ученики.

Урок окончился. Поп вышел из класса. Гольды поднялись и поклонились ему.

— А-а! Удога! Кстати пожаловал.

Гольды сидели здесь с раннего утра, видели своих ребят, толковали с ними и терпеливо ожидали, когда можно будет подойти к батьке. Поп позвал Удогу в класс, подвел к нему Охэ, похвалил мальчика. Священник оставил Удогу на уроке. Дети занимались, сидя за столами. Поп показывал им картонные буквы. Удога вспомнил, как в Николаевске его вместе с двумя гиляками учила грамоте Катерина Ивановна Невельская, и прослезился.

После уроков поп пригласил Удогу пить чай. У дверей Покпа разгребал снег деревянной лопатой.

— Устал, фу-у-у!.. — протянул он жалостно и, когда поп прошел, подмигнул Удоге и приложил ко лбу два растопыренных пальца, показывая, что поп «рогатый» — сердитый.

Поп привел гольда в свою комнату. Удога заметил, что хотя он вежлив и угощает гостя чаем и булками, но ему скучно. Похоже было, что поп чего-то ожидал и думал про свое, а похвалы Удоге за устройство жизни на русский лад сказаны им лишь из вежливости.

Под окном проковыляли гольды. Плелся горбатый Бата, за ним брел Бали, и, дотрагиваясь рукой до земли, с трудом переставлял ноги сведенный болезнью Падога.

Поп кашлянул в волосатый кулачище, метнул в окно оживленный, полный любопытства взор и быстро погасил его, приняв строгий и важный вид.

Удога понял, что поп ждет этих гольдов и потому так рассеян и невнимателен.

Едва дверь приоткрылась и в нее заглянул Писотька, как поп приосанился, велел гольдам побыть в сенцах, а сам продолжал беседовать с Удогой.

Гольды, о чем-то поговорив между собой за дверью, вскоре опять вошли в комнату.

Поп оглядел их мешки.

— Ну, что вам? — спросил он.

— Подарки тебе таскали, — робко молвил Писотька.

Бата захихикал умиленно и полез к попу целоваться. Удога, знавший, как дед в душе ненавидит священника, немало удивился его притворству.

Гольды стали вынимать меха: лису, соболя и выдру. При виде их поп, заядлый пушнинник, не мог удержаться от возгласа восхищения. Раскинув пышную лису, он встряхивал ее так, что мех бежал волной.

Удога поднялся. Поп охотно отпустил его, хотя и предлагал выпить еще чашечку чаю. Удога нагонял на него тоску своими разговорами о справедливости и соблюдении законов. На такие речи поп сам был мастер, они ему осточертели, и он знал, что если кто-нибудь говорит так, то с него не разживешься.

Удога вышел из домика. Маленькие гольды-ученики катались с крутого берега на поленьях. День был яркий, свежие снега так и блестели.

Охэ в задумчивости сидел на крылечке, поджидая отца. Завидя его, он поднялся и подошел к нему с грустной улыбкой. Охэ был стройный, не по годам рослый мальчик. У него большая голова и длинная смуглая шея.

Удога обнял и поцеловал сына. После безрадостной беседы с попом он почувствовал к сыну особенную теплоту и нежность.

Охэ и Удога присели за церковью на бревнах. Мальчик пожаловался: поп часто бьет его по рукам линейкой — и стал проситься домой.

Удога понимал, что сыну тяжело, но не хотел отступаться от своего.

— Учись обязательно, — сказал он строго.

Охэ расплакался.

— Учись! — в гневе воскликнул Удога.

Возвратившись к попу, Удога невольно поклонился ему так же льстиво, как Бата. И чуть было не сорвалось у него с языка обещание привезти подарок. Но старик сдержался и, попрощавшись с попом, запряг коня и поехал домой. Охэ провожал его. Он рассказывал, что ребятишки курят трубки, табак достают у Покпы, что маленький сынишка Кады убежал из школы, но поп вернул его и выпорол.

У мыса Удога велел мальчику слезть. Жалея сына, он оказал, что в скором времени возьмет его из школы на несколько дней. Счастливый мальчик побежал обратно в церковь.

— Откуда, Удога? — окликнул гольда Егор Кузнецов, когда тот подъехал к Уральскому.

— В школу ездил, сынка Алексея проведал.

— У нас Петька тоже бегает. Это еще встарь говорили, что грамотников будет больше, чем лапотников, — пошутил Егор, — все станут одной веры, а толку не будет.

— Я нынче огорчился, — пожаловался гольд, — сын у попа учится, а сам его боится. Жалуется, что поп по рукам линейкой больно бьет, — продолжал Удога. — Но я рассудил, что хотя и тяжело ему, а пусть учится. Грамота пригодится. Хотя и обижает поп ребят, но все же учит. Сын-то по-русски читать умеет.

Старик слез с подводы и зашагал рядом с Егором.

— Конечно, если бы я русским стать захотел, тогда бы проще — ушел бы в вашу деревню. Вон дочь живет с Иваном. И я бы дом построил. Не прогнали бы. Но я, видишь, своего бросать не хочу. Ведь я сам грамоте учен, когда у Невельского в экспедиции был. Тогда мы хотели всех своих учить.

«Дочь-то с Иваном, да надежен ли Иван?» — подумал Кузнецов.

Чувствуя, что Егор слушает с охотой, гольд оживился и стал вспоминать:

— Жил Невельской в Николаевске. У нас пост был как крепость: городьба из кольев, флаг висел, пушки были. Оттуда офицеров посылали по всему краю, снимали планы, реки мерили. Потом сверху сплав с войсками спустился. Сам Муравьев ехал. Тогда все узнавали, где уголь, где золото, куда какой рекой проехать можно, где хорошая гавань. Невельской — так тот, бывало, голодный, больной, а едет и маршрут чертит на бумаге. Себе никакой выгоды не получал. Говорил, что так нужно. И мы с ним себя не жалели. Гиляк Позь был, чуть не помер, голодный вел экспедицию через Сахалин, уголь искали. Я лоцманил на сплаве. Довел до Николаевска корабли. На Императорскую гавань ходил. Бывало, Невельской рассказывал нам, в каких бухтах порты можно устроить, где дороги проложить, в какие страны ездить. Мост, говорил, на Сахалин можно перекинуть с мыса Погиби через пролив, там ширина верст семь, как Амур. Говорил, машиной можно возить людей. Говорил, можно канал прорыть из Кизи к морю. Мы старались, железо искали… Ради такого дела ничего не жалко было. А теперь словно все забыто… Вот так, — покачал головой Удога и задумался. — Помню еще, как брат Савоська на пароходе из Николаевска в Бельго приехал. Пароход был хороший, бегал быстро, русские сами построили его на Шилке. Теперь пароходы из других стран привозят, собирают в Николаевске, а Невельской говорил: «Можно бы своей силой здесь корабли делать». Пароход гремит, дымит, вся деревня разбегается, бабы ребятишек хватают, в тайгу гонят. Люди на лодках выезжают, хотят в пароход стрелять из луков. А Савоська стоит на мостике… Люди наши как увидели его — обомлели.

Старик довольно засмеялся.

— Я объяснил им, какой пароход, из чего сделан, сказал, что не надо бояться. Я бы и сейчас мог таким делом заняться. Людям бы все рассказывал, учил бы их… Повел бы экспедицию в тайгу или на море. Силы есть!

Удога заехал к дочери, но гостил недолго.

Возвратившись в Бельго, он все еще вспоминал Невельского, как тот много работал и ничего за это не получал. Удога подумал, что и попу нечего зря корыстничать. Он твердо решил не давать ему ничего за учение сына.