Амур-батюшка. Книга 2

Глава сорок девятая

Из ущелья, дочерна заросшего еловым лесом, в Додьгу падал широкий ключ. Речка разбивалась тут на множество рукавов. Некоторые из них пересохли. Кругом были песчаные бугры и площади, усеянные буревалом.

— Напротив устья ключа перебутор — спор ручьев. Тут золота не мой никогда, — учил Егор сына. — Золото должно быть пониже, в кривых руслах, где вода оборачивается, течет потихоньку.

Кузнецовы вытащили лодку, разбили на песках балаган. Егор решил мыть золото.

Стояли жаркие и душные дни.

Егор и Васька побывали на всех ключах и всем речкам и заметным местам дали названия.

Гнилая протока забита гнилым плавником. Ключ Маристый бежал с мари, из болота. На Еловом ключе до самых верховьев стоял густой лес из толстых седых елей. Изредка попадались березняки. Там бежала речка Березовка.

Егор нашел золото в нескольких местах. Расчистили кусок тайги. Ударили шурф. На глубине двух аршин Егор напал на золотые пески.

Над колодцем поставили бадью с журавлем, чтобы поднимать пески и на том же журавле опускать их под берег на промывку.

— Вот мы с тобой и завели свой прииск, — сказал Ваське отец. — Теперь надо сбить бутарку, положить колотые бревна, катать пески тачкой. Видно по пескам, что россыпь идет под этот берег. Как мы с тобой по берегу ямки копали, так и она пошла сюда, под этот лес. Здесь самое содержание.

— Люди еще живы — палят, — говорил Тимошка.

Егор и тут, на прииске, желал устроить все хорошенько, основательно, чтобы не мыть кое-как, чтобы не бродить с лотком по пескам в поисках удачи.

Ваське нравилось здесь. Еловый лес, Еловый ключ, шумящая, веселая, прозрачная вода. Отец, перепачканный глиной, бросает гальку и пески, пускает воду, буторит их лопатой на деревянном желобе.

«Там уж золотника три есть», — думает Васька, глядя на выбоины в корыте.

От косы на берег через кустарники к колодцу протоптана дорожка. На песке белеет балаган. Вокруг — скалы. На скалах — еловый лес.

— Теперь тебя, Васька, все лето из тайги не выгонишь, — сказал как-то Егор. — А на релке хлеба растут наши. Поедем-ка поглядим. Без хлеба нам и золото не нужно.

Васька и сам соскучился по пашне. Ему захотелось посмотреть, дружно ли растут хлеба.

Работая подле отца на промывке, Васька привыкал к золоту, и оно уже не представлялось ему диковиной.

Распахнув оконце, Федор поглядывал в купленную у Бердышова подзорную трубу на далекий остров.

— Опять отдыхают, — с досадой молвил мужик.

— Ну-ка, — подошла Агафья, — шибче трубу раздвинь, а то не видно. Пропасть на них! Опять сидят покуривают. А вода-то подымается — не ждет…

У Барабанова на острове, наискось от селения, косили траву трое «соколинцев». Федор наблюдал за ними в подзорную трубу. Под вечер, когда бродяги пригнали плот с сеном, он сказал:

— Мало накосили.

— Да, видишь, сохнет еще. По холму-то дошло, а по бокам-то тень. Мы сегодня весь день перегребали.

— До полудня на бугре языками перегребали, а с полудня курили да легли, залезли за стог-то… А ты, Яков, на кочажнике рыбку бил хворостиной.

Бродяги переглянулись с суеверным страхом. Только сегодня был у них длинный разговор: как может хозяин узнавать, что делают они на острове?

— Вот хлеба-то и не будет вам сегодня, — сказал Федор. — Дай им сухариков.

Беглые каторжане, могучие и свирепые люди, стали не на шутку побаиваться Барабанова.

— Прости и помилуй, — кланялся Яков, седой и лысый мужик, клейменный еще в старые годы.

— Прости, отец!

— Ну, живо, — прикрикнул на них Федор, — на работу! Да не сидеть без дела!

Проводив бродяг, Федор пошел к Кузнецовым. Там уже сидел Тимошка Силин.

— Ты что на Додьгу повадился? — спросил Барабанов.

— Вон какого тайменя привезли на пирог, — показала бабка на корыто с тучной рыбиной.

— Говоришь, на Додьге глухарей много? — спросил Тимоха.

— Мно-о-го! — воскликнул Васька. — По мари идешь — все время дорогу перелетают.

— А тут тебе китаец коноплю привозил, — сказал Федор.

— А ты где такие бродни добыл?

— Тюменские! На баркасе… А вот тамбовские заместо кожаных подвязывают на рыбалку деревянные подошвы и босые ловят.

— Ну, а ты золото нашел? — не вытерпел Силин.

— Нашел, — ответил Егор Кузнецов. Он развернул платок и показал добычу.

— Самородки! — вскричал Федор и спросил с жадностью: — Есть россыпь?

Сердце его колыхнулось.

«Богатство! У богатства живем! Какое дело можно развернуть!..» Но сдержался, стараясь не подавать виду, что золото так занимает его.

— Возьми нас с собой, — попросил Силин.

— Сено надо возить, вода прибывает, — ответил Егор. — Да езжайте сами. У меня на Еловом ключе бутарка.

— А где Еловый ключ? — спросил Федор.

— Там на колодце журавель, заметно…

По приезде Кузнецовых с Додьги все селение всполошилось. На другой день Федор с женой, с бывшей каторжанкой Ольгой и с двумя гольдами, которые были в неоплатном долгу у него, уехали на Додьгу.

— Как бы люди плохо не наделали с этим золотом, — собирая сына на покос, говорила бабка Дарья.

Егор знал, что Барабанову золото нужно не для подкрепления хозяйства, а для богатства, а может быть, чтобы кабалить других. Но скрывать богатство от соседей Кузнецов не хотел.

— Будет и другим людям польза. Мое дело — открыть, а уж там кто как обойдется.

— Пусть не от чужих людей, а от отца ребята узнают, как с золотом обойтись, — толковал дед. — Им век жить на золоте.

— Сено свезем, опять мыть поедем с Васькой, — сказал отец.

— Поедем-ка лучше со мной, — озабоченно молвила Наталья.

Все весело засмеялись: хозяйка желала сама взяться за золото. И то дело! Наталья видела в семье много недостатков и желала подправить золотом домашние дела.

— Мужики пусть себе моют, а мы — себе для «женского».[32]

— Верно, верно, — подхватила бабка Дарья. — В Сибири все бабы золото моют.

— В Сибири бабы и спиртом торгуют на приисках, — забирая мешки и косы, заметил Федюшка. Через дверь видно было, как за рекой, за еловым лесом, всходило солнце. — И золото намывают, и мужиков пьяными напоят, и в хозяйстве поспевают управиться.

— Вот в воскресенье поедете, бабы, мыть себе на ситцы да на пряники, — сказал Егор.

Мужики уехали на покос. Стояли жаркие дни. Река набухала, и лодки, лежащие на песках, все ближе подвигались к берегу. Буйно росла дикая трава. Отставая от нее, подымались на пашнях ровные хлеба. В далеких островах заблестели водяные полосы.

По реке плыли лодки, высоко груженные свежим сеном. Зелень свисала с обоих бортов; и казалось издали, что река смыла стога с затопленных островов и несет их вниз, к морю.

Под обрывом бродяги переметывали с лодок сено на две кое-как скрепленные палки-волокуши и возили его вверх по обрыву на конях.

— Ну, Яков, — спросил Егор, разгружавший свою лодку с сеном, — а видел ли ты где-нибудь колеса на Амуре? Или всюду на палках сено возят? Ты ведь весь Амур прошел, должен знать.

— Везде так, — отвечал Яков, захватывая на вилы огромную охапку сена.

— Стараются! — сказал Федюшка. — Эй, Яков, Агафон, Авраамий! — позвал он бродяжек. — Идите, покурим.

Но те работали. Сено огромными стогами возвышалось вокруг дома Барабановых.

— Эй, Яков, отдохни! — крикнул Егор.

— Нельзя. Вода остров топит.

— Иди, про Соколин расскажи.

— Дай управимся.

— Не бойся, Федор на прииск уехал.

— Он язва, колдун, и так все пронюхает! — с досадой отвечал долговязый белобрысый Агафон. — И как он узнает?!

И рыжий Авраамий, и Агафон, и седой Яков, живя в Уральском, поздоровели, загорели, стали похожи на крестьян. С лиц их исчезли тюремная бледность и выражение вины и настороженности.

Пришла лодка — приехал Федор с женой и с сыном. Взглянув на старавшихся бродяг, он важно подмигнул Кузнецову.

— А золота мало намыл… Содержание плохое, — со вздохом рассказывал он, но вид у него был довольный. — Золото твое шибко много труда требует.

— А Егор в люди выбиться никак не может, — с насмешкой сказал он жене, шагая к дому с мешком. — И золото ему не поможет. Чтобы хорошим хозяином быть, держать все в порядке, нельзя самому работать. Самому везде не поспеть.

Кузнецовы собирались на прииск, сделали тачку на деревянном колесе, напилили досок.

— Маменька, я по золото поеду, — объявила Дуняша, возвратившись от Кузнецовых домой.

Пахом с Аксиньей посоветовались и решили: пусть молодые едут.

— Пускай попробует, — говорила Аксинья про Дуню. — Она бой-баба, ей всякое дело дается.

В воскресенье все крестьяне потянулись на Додьгу. Близ устья Елового ключа забелели четыре палатки. Задымились костры. У ключа росли груды песков. Россыпь была небогатая, но для крестьян могла стать хорошим подспорьем в хозяйстве. Илья копал пески без устали, а жена мыла. За три дня работы она сняла больше всех со своей бутарки.

Возвратившись с прииска, Илья спал допоздна. Все ушли в поле, оставив молодых домовничать. Аксинья и раньше души не чаяла в невестке, а теперь, когда та привезла с речки золото, баба готова была чуть ли не молиться на нее. Она не гнала молодых на поле.

Когда Илюшка проснулся, пироги были испечены, печка вытоплена и обед готов. Дуняша подсела к мужу, обхватила его загорелую шею руками и стала рассказывать, как все завидуют ее добыче, — нынче много об этом пересудов. Дуне не столько сейчас хотелось золота, сколько ласки и разговоров с мужем.

— Тебе золото дается не то что людям. Тайга тебе своя.

От ее похвал Илья готов был хоть сейчас снова ехать на Еловый ключ.

— А на других речках крупное, говорят, попадает. Не то что у нас. Сказывают, как бобы. Везде, говорят, есть.

— Сегодня уж останься, — просила жена. — А маманя довольна!.. И тятя! Утром не велели подымать тебя. Завтра уж вместе поедем. И Татьяна с нами и Федька.

— Законное ли дело — мыть золото? — спрашивал Пахом.

— К чему такие разговоры! — восклицал Силин.

— Конечно, незаконное, — отвечал Кузнецов.

— Нашего добра не хватит заявки-то делать, — говорил Барабанов.

— Да кому какое дело, что я золото мою! — сердился Силин. — Вон у меня золото на огороде оказалось. Где я картошку посеял — полоса пошла вниз, к озеру, и тут как раз золото. Кто же это запретить мне может Мыть у себя на огороде? Что я, умом рехнулся — на своем огороде заявку делать!

— А эвон поп едет к нам, — заметил лодку дедушка Кондрат. — Чего-то учуял…

— Сам гребет, — молвил Барабанов.

— Его никто возить не соглашается. Он во все ключи, во все протоки лезет. Пусть сам старается! — воскликнул Силин.

Поп подъехал, вылез на берег, вытащил лодку. Он был в черной рясе из китайского шелка с буддийским рисунком и в болотных охотничьих сапогах. Тяжело ступая по мокрому песку, он поднялся на высокий берег, к избе Кузнецовых, где на крыльце сидели мужики. Священник благословил их. Егор повел его в избу.

— Где твое золото? — грубо спросил поп.

— Все прознал!.. — покачал головой дед.

Егору неприятно было признаваться в своем промысле, но он показал золото.

— Как же, батюшка, теперь нам быть? — с подобострастием заговорил Федор. — Видишь, он сомневается, что, дескать, преступаем мы закон, хищничаем…

— Помолчи! — строго прервал поп. — Где сын добыл?

— На Додые.

— Что же там, россыпь или косовое?

— Да как бы сказать… — несколько растерялся Егор. — Пожалуй, что россыпь.

— По бортам или в самом русле?

— Да и в русле есть и по бортам. Полоска идет как бы прямо в речку, в самую глубь, так что его и не добудешь.

— Видишь ты! — поп с укоризной покачал головой. — Господь знал, куда вложил богатство. Кому открыл! — с насмешкой оглядел он Егора. — А ты что? — поглядел на Федора поп, строго нахмурив брови.

— Обзаведению подмога, — забормотал Федор, видимо готовый поспорить с попом. — Что же, что хищничаем.

— Нишкни, окаянный! — рявкнул поп. — Не произноси такого слова. Тигр, волк — хищники. Кто тебе сказал про хищничество? А? Никакого хищничества нет, есть вольный промысел. Господь бог украсил землю, вложил в нее золото, серебро и драгоценные каменья на благо людям. Тут, под самой деревней, заложено в землю богатство. Предвидел он, что придут люди на новоселье, и захотел помочь. И вы мойте смело, укрепляйте свое хозяйство.

Егор остолбенел.

— А как же закон, батюшка?

— Какой закон? Един закон от бога. Люди вольно должны золото добывать, вольно жить. Тут и пристав ездит по деревням и с крестьян золото собирает, часть ему дают с промывки. Новый пристав Телятев — молодой, умный человек. Он и к вам приедет. Кто золота не даст — того накажет, а не тех, кто моет. Мой, чадо, не бойся. Закон тебя не коснется. Волоса не упадет с головы твоей.

— Да я не потому, что боюсь, а по разумению…

— У тебя любой чиновник это золото скупит по разумению-то. Только покажи! Есть много людей нечестных, слабых духом, причастных к золоту. На грехи им драгоценность сия. А вам ли, простым мужикам, бояться соблазнов? В труде не до грехов, дыры бы заткнуть. Ты на это золото новую запашку сделаешь, нужную вещь прикупишь.

— Святая речь! — в восторге воскликнул Федор.

— А вот, к примеру, скажем, кому продавать? — спросил Силин. — Мы никак не придумаем. Можно ли китайцам?

— Продавай смело, кому хочешь, кому придется. Сибирь и Россия не обеднеют от этого. У нас золота — горы, а добывать некому, переселенцы как приедут, первый год голодные сидят. А чем скорее люди станут на ноги, тем лучше. Покупайте и у китайцев, что вам требуется. Грешник из-за этого золота пойдет в геенну огненную, а праведнику послужит оно для славных дел. Вот это и все твое золото? — спросил поп у Кузнецова.

— Да, тут все.

— Немного ты намыл, хотя и открыл россыпь. Чтобы не сомневался ты, я возьму это золото и сам продам его, а тебе пришлю деньги. Еще намоешь — принеси на баркас или в лавку китайцу. Продавай, кому выгодней.

Поп поднял рясу, достал из брюк мешочек с золотом.

— Горюнское, гляди, похуже будет додьгинского. Я так и знал, что чем выше, тем золото богаче. Это все левые речки.

Видно было, что поп с большим любопытством сравнивает разное золото, как заядлый приискатель.

Поп поднялся и благословил Егора.

— Крепи хозяйство свое, обзаведись, побольше добывай золота, помоги себе и детям своим в великом труде. Ну, во имя отца и сына…

В сумерках поп уехал, с силой выгребая против течения.

«Придется мыть», — решил Кузнецов.

Ему ясно было одно, что на Амуре все моют вольно и никто заявок не делает.

— Чего, Егор, поедешь мыть? — спрашивала Наталья.

— Поеду.

— Поп какой умница, — молвил дедушка Кондрат. — Вот поп так поп!

— Да, это поп так поп, — согласился Егор, и ему вдруг пришло на ум, что как-никак, а поп-то хищник…