Амур-батюшка. Книга 2

Глава тридцать шестая

— «Нынче сняли мы урожай пудов по сто двадцать с десятины, — диктовал Егор. — Это ярицу… Гречиха с первого года родится хорошо». Написал? «Поставили избу новую, леса тут бери сколько хочешь. Мы все живы и здоровы, чего и вам желаем. Только первую зиму все сильно хворали цингой. Не знаем, даст ли бог здоровья дальше, но про цингу теперь уж не слышно. А как нынче собрали урожай — первые думы про вас: как-то вы там живете? Не пора ли и вам подняться, тронуться по нашему следу…»

Дед всхлипывал. Всем вспомнилась жизнь на старых местах.

— Жаль старый край! Хорошо и там… А серость, кабала, беднота.

Егор представил всю родню свою: дядю Степана, Семку, Анну, Пелагею, — все они воскресли в его памяти, измученные заботами и трудами. «Уж там бревна не достанешь. Лес любо-дорого посмотреть, а подойти к нему — нужно позволение!»

— «Прошлую зиму женили мы Федюшку, — продолжал диктовать Кузнецов, — взяли невесту из соседней деревни. Осенью рыбачим большим неводом, артелью, со здешними жителями — гольдами. Один невод, бывает, тянет пять сотен рыбин, каждая фунтов по десяти, по пятнадцати и больше. Рыбы тут много всякой, и лови, кто сколько хочет, но мало соли и, если много наловишь, приходится вялить на ветру. Нынче построили мельницу и баню, а то мылись в печах. Хлеб свой…»

«И то еще не все», — думал Егор. Не то хотелось написать ему. Не в том главное, что на Амуре есть зверь и рыба, что земля родит, церковь и мельница построены. Он понимал, что главное не в этом. Ему хотелось бы написать, что живет он тут наново, все создает сам, что это будит в нем небывалую силу, страсть к созиданию, какой никогда в нем прежде не бывало. Он хотел чувство своей радости от новой жизни переслать на родину. «…А от вас привезли поклон кандальники, сказали, что Семка ногу сломал. Мы дали им хлеба. Дедушка теперь все говорит про вас, и все мы часто вспоминаем. А земля и здесь хорошая. Была глухая тайга, а нынче места обтоптались, построилась деревня».

Пришел Иван. Он только что возвратился из поездки по гольдским селениям.

— Работает контора? Ты че, Сергей, в ярыги записался? — спросил он телеграфиста. — Смотри, я грамотный, сейчас все разберу. Мог бы сам написать соседям, да мне веры нет, они боятся, что я отвалю в их письме чего-нибудь… Не в Расею ли письма пишем? Ну-ка, настрочи им от Ваньки Бердышова: дескать, собирается на старые места, откуда они хотят податься. Пусть прочтут в письме, что есть на Амуре Ванька Бердышов, по прозванию Тигр, вышел из Забайкалья, родом ведется от расейских же поселенцев, но одичал. И желает заехать обратно в Расею, посмотреть, откуда произошли его дедушки. А почему такое прозвание — когда переселятся, узнают сами.

— Напишет, не развалится, — кивая на телеграфиста, сказал Тимоха.

Сергей молчал.

Начал диктовать свое письмо Пахом. Когда он передавал поклоны близким и соседям, лицо его стало грустным, выражение глаз было детски робкое.

— «Торговля тут не в пример нашей…» В наших-то местах торговли нету — как бы извиняясь, что пишет такое, обратился он к мужикам и к Бердышову. — Там, где мы жили, на деньги и не продают, только на обмен. Ничего не поделаешь!.. Мы не на Каме были, а двести верст в стороне. К нам купцы, бывало, приедут и без денег все возьмут.

— На что деньги, когда и так даром все забрать можно! — подхватил Федор.

— Ну, пиши: «По реке тут плавучие лавки ходят, и в них все есть, что только угодно, — можешь купить. И начальство не шибко притесняет… Мы живем от города далеко. Купили ружья, потому что звери подходят близко. Живем на самом берегу. Земля родит, только требует силы много…»

Федор Барабанов в письме кланялся братьям, а про себя написал коротко. Помянув о материной могиле, он нахмурился и, отойдя в сторону, долго сидел задумавшись. У всех была тяжесть на душе от воспоминаний о былом.

— Го-го-го! — вдруг вскочил Федюшка. — Уж они там живут! Уж, поди, в Расее всех передрали и недраных никого не осталось!

Парни засмеялись.

— Там реку-то, говорят, всю поделили.

— Молодые вы, дураки! — рассердился дед.

— Ну, Тимошка, пиши письмо, — сказал Егор.

Силин махнул рукой.

— Нечего писать…

— Как нечего? Надо написать, — заговорил Сергей. — Урожай собрал на Амуре?

— Это мало важности, что я урожай собрал. Я везде могу прокормиться. Я самый выгодный человек для царя. Меня на какое болото ни кинь — я проживу. Мне много не надо.

— Чудак ты, Тимофей! Ну, тебе не нравится, так узнай, как дома живут, что там у них нового. Родина же там!

— Вот ты, помнишь, спрашивал, откуда у меня такое прозвание, — обратился он к Бердышову. — У нас дедушка рассказывал, что еще его дед был прозван «Силин». Будто бы сильный был мужик. Невзрачный, а сильный. Клали полную телегу мешков с хлебом, а он подымал ее за колеса. И грыжи не нажил.

— А внуки — те уж не в него, — язвительно промолвил дед.

— Видишь, он был силен, а у нас уж той силы-то нет, род извелся от натуги да голода. Теперь только слава, что Силин, а уж без силы. На старых местах народ изникает, слабеет. Нечего туда и писать зря! Если туда писать, так надо им подвижку сделать. Призвать их к новому-то.

— Вот и призови, — сказал телеграфист.

— Не-ет! Я напишу сам, а то вы смеяться будете.

— Как ты напишешь — ты неграмотный?

— Почем ты знаешь? Туда писать — надо заманивать. Кто со старого места тронется по вашим письмам?

— Народ ищет, где бы жизнь устроить по-новому. Куда бы уйти. Кто на Амур… В урманы… Беловодье какое-то появилось, — толковал дед. — А устроится на новых местах и думает: «Не зря ли старую-то землю кинули, хорошая там земля, кому она достанется, если вся родня оттуда выедет, может, там как-то надо устроиться?..»

Верно, и там хорошо! Любил Егор и ту землю, и те горы, и ту реку. «Хорошо у нас там, сколько про горе ни вспоминай… Не отступился ли я от своего, перейдя сюда? Родина ли мне тут? Не там ли надо было стоять?»

В зыбке закричал ребенок.

— Вон наша родина-то орет, — кинулась к зыбке Наталья.

Она ласково заговорила, утешая ребенка и расстегивая кофту.

Егор просветлел. Сразу, одним словом жена направила по-новому все его мысли.

«Да, Алешке уж тут родина!» — подумал Егор.

Третий сын родился у него. «Один сын — не сын, — говаривал он, — два сына — полсына, три сына — сын. Моим детям уж тут родина».

Силин начал, как и все, с поклонов, перечислил всю родню, описал, как построил дом, как завел пашню.

— Да еще пиши так, — продолжал он, — пиши, пиши, не смейся: «Тут на телеге ездишь — колеса красные от ягоды. На деревьях пирожки растут. Весло в реку воткнешь — стоймя плывет, не тонет: рыбы много». Иначе их не зазовешь!.. — при общем хохоте заявил Тимошка.

— Вот я не пойму, почему деды мои ушли из теплой стороны, от яблоков, — перебил его Бердышов. — Расейским хочется на Амур, а мне в Расею.

Гости стали расходиться.

— Ты бы взялся сына грамоте учить? — спросил Егор телеграфиста.

— Пожалуй, — охотно согласился тот.

Наутро Сергей увез письма в Экки, чтобы со станка отправить их первой почтой.

Дедушке Кондрату сладу не было со внуками, когда речь заходила про жизнь на старых местах. Васька и Петрован плохо помнили, как там жилось, но ничто российское, по их мнению, в сравнении со здешним не шло.

— Живете вы тут, верно, сытней и лучше, но старые-то места помнить надо.

— В России ичигов нету, — говорил Петрован. — Зимой — лапоть, летом — лапоть… Да еще, дядя Ваня сказывал, лаптем щи хлебают.

— Река — мелкая.

— Соболя нету, только зайца лови.

— Тебе хорошо, — отвечал дед, грозя белым дряблым пальцем. — Тебе уж после меня в землю ложиться. А мне-то как — первому: болота, глина, а я один буду… — Старик всхлипнул. — Тут и кладбища нет. Зароют на бугре. А потом какой-нибудь дурак кости вытряхнет… или водой их размечет…

Расстроенный старик пошел запрягать коня, чтобы ехать за дровами. День был сумрачный, небо заволокло тучами.

Едва дед завел Саврасого в оглобли, как в воротах появился Бердышов. Иван был навеселе. Мохнатая соболья шапка его в снегу.

— Ну что, дедка? Письма уехали? Слава богу!.. Ты не серчай на меня. Ты ведь только говоришь про Расею, а сам, поди, рад, что выбрался оттуда.

От волнения руки у старика затряслись, и он выронил оглоблю.

— Нет, ты не думай так. — Дед отставил дугу в сторону. — Там земля, знаешь, вся сплошь запахана…

Дед подозревал, что все неуважение к старой родине идет от Ваньки Бердышова.

— Ну, что ты расстроился? — воскликнул Иван. — Я пошутил. Сам же я русский, всегда Расею помню и желаю туда съездить.

Иван, тряся головой, пошел со двора.

Старик огляделся, схватил бич и вдруг, размахнувшись, стегнул Ивана ниже спины так, что тот подпрыгнул.

— Ты че это? — обернулся он. — Больно, дедка!

— Ничего! — сурово ответил старик. — Иди с богом. Про Расею больше не шути!