Амур-батюшка. Книга 2

Глава сорок восьмая

— Гроза-то, гроза!.. — со страхом молвила старуха, заходя в избу и внося какой-то узел.

Небо в окне пылало сплошным пламенем. При свете молний видно было, как вода заливает стекла.

На полу, у печи, вповалку спали спасенные. Тут же ночевали китайцы. Максимов вспомнил, как вчера разбило баржу. Поздно вечером он, полный впечатлений, лег отдохнуть и уснул как убитый.

Шум и голоса разбудили его. Максимов поднялся и вышел. Дверь за ним с силой захлопнулась.

На реке слышались хлопки выстрелов. Сильного ветра, как показалось Максимову спросонья, не было, но Амур шумел и волновался. Мужики и солдаты толпились над обрывом.

— Вот опять стреляют.

— Люди еще живы — палят, — говорил Тимошка.

Накрыв голову и спину мешковиной, он сидел на корточках.

— Туда версты две. С разных сторон стреляют. Видно, целый караван разбило.

Под обрывом качался огонь — отходила лодка с фонарем.

— Хозяин наш поехал за людьми, — сказал солдат Максимову.

— Что же меня не разбудили раньше? — спросил Максимов.

Ему не, ответили. Видно, было не до него. Простой народ спасал своих, работал всю ночь на реке и не хотел путать в это дело барина.

— Надо бы огонь повесить на дереве, — сказал Максимов, — удобнее будет возвращаться. С реки видна будет деревня.

Силин, проворно поднявшись, отправился к Бердышовым. Вместе с Савоськой он вынес большой пароходный фонарь.

— Че такой дождик! — с сердцем воскликнул старый гольд.

Он вышел в одной рубашке, и холодный ливень стегал разгоряченное тело.

— Может, кто и сам доберется, — молвил Тимоха, подымая фонарь на мокрую лиственницу.

Савоська тер глаза, чесался и кашлял. Полыхало где-то далеко, в низовьях. Грома не было слышно. Молнии опять и опять озаряли дрожащим светом хребты и пустынную реку. При их вспышках было видно, как в белых волнах шла черная лодка.

— На острове тальники затопило, — сказал Силин, появляясь с охапкой весел на плече. — Люди там сидят на воде, за них держатся. До утра замотает их на волнах.

Волны все сильней раскачивали лодку Егора, обдавали борта ее водяными вихрями. На шесте, клонясь над носом, светил фонарь. В желтом тусклом пятне подбегали белые гребни и подымали лодку.

Егор резал волны наискось. На миг оставив весла, он схватил ружье и выпалил. Дождь лил все сильней.

Ветер налетал со всех сторон, но заметно слабел. Волны пошли беспорядочно, ударяя с разных сторон. Солдат черпал воду из лодки.

Ярко полыхнула молния, и Егор увидел неподалеку от лодки человека на лесине. Молния погасла, стало темней прежнего. Егор греб, пригибаясь к борту и приглядываясь. Сильно ударив веслами, он бросил их и схватился за борта. Раздался толчок. Егор отвел бревно рукой и тут же попридержал багром. В лодку перепрыгнул человек, поскользнулся, загрохотал тяжелыми сапогами, упал навзничь.

— Дай я за весла сяду! — кричал он. — Тут еще люди!

Егор оттолкнул лесину. На волне, переворачиваясь, поднялось ее корневище.

Лодку сносило течением. Тальники зашуршали о борта.

Егор поднялся, взмахнул фонарем. Держась за прутья, на волнах бились люди. Их вскоре набралась полная лодка. За островом, на отмели, лежала поваленная и разбитая баржа.

Егор пустился к берегу. Навстречу шла лодка с огнем. Максимов и Тимошка с солдатами тоже поехали спасать людей.

Светало.

По берегу плелась босая баба в мокрой, плотно облегавшей одежде. У нее было опухшее смуглое лицо. Ее трясло от холода и страха. Она ничего не могла рассказать толком. Агафья Барабанова повела ее в избу.

— А баба сама выплыла! — удивлялись солдаты.

Агафья переодела бабу, накормила щами. Та оказалась каторжной. Ее брал в «женки» лоцман сплава. В бурю он был пьян и утонул.

— Ну и живи у нас, — говорила Агафья, — никто тебя не хватится. Из такой купели выбарахтаться — можно срок сбросить. Перекрещенная теперь.

Пообедав, баба стала искоса оглядывать одежду, в которую ее переодели. Старое, выцветшее платье понравилось ей. Оно было куда лучше коричневого в крапинку, которое еще вчера изорвал на ней пьяный лоцман. Бабу звали Ольгой. Она рябая, широколицая, на вид крепкая.

— Еще одна уральская будет… Найдем тебе работу.

— Я каторжная. Как хватятся меня…

— Никто тебя не хватится. Утонула — и все!

— Одним гибель, а другим воля, — сказал Федор. Он пришел и выпил водки.

— Куда я без паспорта?..

— Живи! Угодишь хозяйке — исхлопочем паспорт, — сказал Федор и подмигнул.

Взор Ольги прояснился.

Барабанов дал ей водки. Она выпила, закрыла лицо руками и истерически зарыдала.

Агафья утешала ее. Та жаловалась в голос на загубленную жизнь:

— Я проклятая! Проклятая! Нет, нет мне счастья! Окаянная я!..

Пришла старуха Кузнецова.

— Какая ты проклятая, доченька, — утешала она.

Ольга билась у нее на плече.

Река стихла, и только замутненные валы напоминали о ночном шторме.

Волны бились в глинистые обрывы.

Из-за туч взошло солнце. Черная баржа лежала напротив селения на белоснежном песке. Дальше по реке, на косах, видны были разметанные бурей суда.

— А седьмая-то как стояла, так и стоит на якоре, — толковали на берегу спасенные. Часть из них оказалась каторжанами, остальные — солдатами.

Река несла обломки судов, бочки, ящики. Ночной шторм разбил целый караван.

Приехал гольд с Пивана и рассказал, что на той стороне к берегу выкатило утопленников. Гольду велели ехать к попу.

Посредине Амура на узкой косе у разбитой баржи толпился народ.

— Муку, соль — все погубили, — с горечью восклицали в толпе.

Пьяные полицейские офицеры, разместившись на тюках, играли в карты и пили коньяк.

— Они довольны! Теперь разбогатеют, остатки продадут. Всё буря покроет.

— Горсти соли у казны не допросишься, — говорили крестьяне, — а мешки в Амур пошли. Эх, лоцмана!..

Один из офицеров, широколицый, с рыжими усами, бесцветный, худенький и тщедушный, наблюдая за разгрузкой, прохаживался по косе. Он держался надменно.

Одноглазый Покпа, хитро посмеиваясь, посоветовал завернуть барже корму, чтобы удобней было разгружать. Солдаты и каторжане, люди на реке неопытные, последовали его совету.

Баржа осела. Кто-то крикнул, чтобы не шевелили судна, но народ не слышал. Все налегли на заостренные бревна. Обшивка треснула.

— Да не троньте ее! — резко крикнул Максимов.

Доска от обшивки ударила в лодку со спасенными товарами. Ящики понесло по воде.

Доски рвались, трещали. Кого-то зашибло. С баржи бултыхались в воду мешки, ящики, тюки. Грузы понесло по реке. Довольный Покпа спешил за тюком мануфактуры.

…Офицеры обедали в избе у Кузнецовых. Набралось много разного народа. Все были возбуждены, каждому хотелось что-нибудь сказать начальству.

— Лоцманов нет хороших.

— Не знают, а берутся.

После обеда уцелевшим судам приказано было отваливать. По берегу ходили вооруженные солдаты и загоняли всех спасенных на баркасы.

Полицейские заметили и задержали Ольгу. Она покорно ждала, когда ее поведут.

— Отпусти ее, барин, пусть у нас живет, — просила Агафья полицейского офицера с рыжеватыми усами.

— Заплати, тогда отпустим, — холодно сказал тот.

— Что уж ты, барин? — удивилась Агафья.

— Двадцать пять рублей! — строго ответил полицейский.

Егор, стоявший тут же и слыхавший разговор, обмер.

Получив за Ольгу деньги, офицер спокойно положил их в бумажник и пошел, пошатываясь, к лодкам.

На косе у барж чернела толпа людей.

— Век за тебя станем бога молить, — говорил Егору рослый худой солдат. — Как это ты не побоялся идти в такую погоду?

Егор не стал отвечать.

— Чем тебя поблагодарить?

— Ничего не надо…

Унтер сказал, можно дать Егору штуку казенного сукна с разбитого судна.

— Надо!.. Надо! — подхватила толпа.

Но Кузнецов ничего не стал брать.

— За людскую-то жизнь!.. — ответил он.

Лодка его отвалила. Он снял шапку и поклонился отъезжающим.

Федор Барабанов утром поехал проведать своих бродяжек на покосе. Не доезжая до горла озера, он увидел дымящийся костер. Какие-то люди растягивали на солнце куски мануфактуры.

— Далеко от деревни? Что за место? — кричали они.

— Мылки! — ответил Федор.

— А-а!.. Я и смотрю, словно Мылки, — отозвались с берега.

Барабанов подъехал. Оказалось, что у входа в озеро разбило купеческий баркас.

— Так и развалило на две части, — жаловался хозяин баркаса, читинский купец Хлыновский, остролицый, горбоносый мужик в поддевке. — Намылила мне эта Мылка! — с горечью восклицал он. — И что теперь делать — не знаю! Товар жалко бросить, и ни к чему он мне. Ныло, ныло мое сердце эти дни, чуял я…

Барабанов привез купца к себе.

— Вот-вот должен быть пароход снизу, — говорил он. — По телеграфу передавали, что дрова грузить будет. И можешь ехать вверх хоть до самого Сретенска. Видишь, караван разбило. Экспедиция тут у нас в деревне живет, тоже этот пароход ожидает. Вверх пойдет.

— Милый ты мой! — радовался купец.

Хлыновского умиляло и то, что он жив остался, и что попал в русскую деревню, и что пароход на подходе, и что попал он не к прохвосту, не к лавочнику, а к простому и сердечному мужичку-землепашцу.

Федор, обычно расторопный, суетливый и разговорчивый, сейчас вдруг ощутил, как приятно бывает помолчать, когда знаешь, что и мошна не пуста и амбар набит, а другой человек, да еще порядочный, из кожи лезет перед тобой.

«Эк его буря перепугала!.. Слава тебе господи, что послал штормину!»

Не хотелось Хлыновскому считать деньги при посторонних, но делать было нечего. Опасаясь, что мокрые билеты испортятся, он открыл сумку и разложил бумажки по избе.

— Все целы. Слава богу! Ладно — нынче на казачьем Амуре товар брали хорошо. А сколько еще оставалось! Ах ты! Все погибло! А куда остатки девать, просто не знаю. Не оставаться же из-за них.

— Тут своих купцов много, — отозвалась Агафья, помогая купцу раскладывать деньги на печи.

— Да где же купцы? Хотя бы им продать.

— Нет никого, — отвечал Федор. — Все в разъезде.

— Ох, господи! Я бы чуть не даром отдал.

Барабаниха твердо и упрямо поглядывала на Хлыновского, как на крепость, которую решила взять приступом.

Уцелевшие товары перевезли к Барабановым.

Утром на реке раздался гудок. Хлыновский вскочил с постели.

— Ну что же мне делать? — испуганно воскликнул он. — Милый ты мой, Федор Кузьмич, возьми этот товар себе. Дай хоть сто рублей, чтобы не даром.

Пароход шел не в ту сторону, куда сплавлялся разбитый баркас, а вверх; чтобы доехать домой, купцу обязательно надо было продать остатки товаров.

— Сто рублей? Да у меня и сорока не наберется. Откуда у нас такие деньги?

— Ах, мужик, мужик!.. И тут-то ты, Расея-матушка, живешь беззаботно.

Пароход пристал к острову там, где чернели обломки погибшей баржи и стояла палатка с караульными. Максимов с солдатами выехал туда на баркасе. Экспедиция покидала Уральское. Все крестьяне провожали ее, стоя на берегу. Пароход взял баркас на буксир. Максимов стоял у мачты.

Кузнецовские бабы махали ему с крыльца платками.

— Куда этот товар! Мокрый, прелый, вон и гнильца есть, — говорила Агафья мужу так, чтобы Хлыновский слышал.

— Где?

— А вот это что?

— Скоро пойдет, видать. На палубе дров мало… Они у меня на протоке дрова будут брать, — говорил Федор.

— Ну, давай хоть восемьдесят рублей, — просил купец. — Сбегай займи где-нибудь.

Хлыновский отдал все товары за полсотни.

Федор отвез купца на пароход. Хлыновский обнимал и целовал мужика.

— Ты мой спаситель! Знал бы ты, что я передумал, пока баркас-то мой мотало! Я уж загадал: все отдать, лишь бы живым остаться. Ты простой мужик, и тебе счастье, может, будет, пригодится товар-то мой… Даром ведь я тебе отдал.

Федор помалкивал. Он не мог смотреть на купца без ухмылки.

Простившись с мужиком и взойдя на палубу, Хлыновский почувствовал себя в безопасности. И вдруг он пожалел, что смалодушничал и все бросил, желая поскорей выбраться с несчастного берега и уехать домой. Он поднялся наверх и посмотрел вслед лодке Федора.

«Эх, зря, зря я этак-то!.. Ведь там товару рублей на пятьсот. И товар-то хороший!»

— Ну, слава богу, — говорила Ольга-каторжанка, когда последние суда каравана ушли вниз. — Уехали! Теперь вольная.

— Какая же ты вольная? — отрезала ей Агафья. — За тебя деньги плачены.

Федор, видя испуг в глазах Ольги, сказал:

— Не бойся. У меня не пропадешь. У меня трое каторжан робят. Выбирай себе любого. Потрафишь хозяйке, хоть всех трех бери в мужья.

Ольга хотя не собиралась жить с ними, но слова Федора запомнила. В этот день она несколько раз взглядывала на себя в зеркало. Вечером сходила в баню.

А Федор узнал, что рыжеватый полицейский офицер, который получил деньги за Ольгу-каторжанку, был тот самый новый становой Телятев, которого Оломов недавно назначил на этот стан.

— Вовремя ты ему отвалила двадцать пять рублей, — говорил он жене.

— Ну и тварюга будет у нас становым, — отозвался Егор, присутствовавший при этом.

— Езди спасай людей, — засмеялся Барабанов, — а ими будут торговать другие! А разве от меня вред? Вот я трем своим бродяжкам виды на жительство исхлопочу. За что их в каторгу погнали? За пустяки: Агафона — за подати, деда Якова — за богохульство, Авраамия — за «красного петуха»…