Амур-батюшка. Книга 2

Глава тридцатая

— На богомолье приехали, — вылезая из лодки и обращаясь к встречавшим его уральцам, сказал рыжебородый Спирька Шишкин.

На широкой плахе днища виднелись шкуры, одеяла, поваленная мачта с парусом и какие-то узлы.

— Дунюшка!

— Татьяна! — встретились подруги.

— Как узнала, что церкву открывают, рвет и мечет: хочу богу помолиться! — рассказывал Спирька о дочери. — Всю дорогу ветра не было, она шестом толкалась. Че-то набожность на нее напала, — говорил Шишкин. — Какие девки богомольные пошли!

— Вот у меня тоже! Я натерпелся, — отвечал Пахом. — Все говорит: «Поедем на богомолье». Солдаты церкву-то строят. А я — не сметь!.. Не пустил… Да как же! Вот к нам солдат ходит, хороший такой человек. Он сам говорит, что у них балуют…

— А у меня противиться силы не хватило, — отвечал Спирька. — Я слабей ее. Она вертит отцом как хочет. Она молиться любит. Ничего другого нет у нее в уме. А я попов боюсь. Как встречу, потом не могу отплеваться. А она набожная… В мать. Бабы меня победили…

Спирька врал. У него были свои намерения, которых и дочь, как ему казалось, не знает. Илюшка понравился Спиридону Шишкину. Он хотел поскорей выдать дочь за хорошего парня, пока ее не сбили с толку здешние кулацкие детки или, еще хуже, Ванька Тигр.

— Да, надо иметь терпение, чтобы семьдесят верст поднимать шестом лодку, — сказал Егор, с удивлением поглядывая на высокую, стройную и тонкую девушку.

Лицо ее окутано белыми тряпками, и только насмешливые голубые глаза бегают в прорезях.

— Что это в узлах привезли? — весело спросил Федя.

— Спрашиваешь! Наряды, поди, — бойко ответила Таня. — Молодая девка-то!

— За нами еще три лодки идут, люди мучаются против воды. Всю деревню всполошили!.. Как заговорила про богомолье, про церкву, и другим отстать не захотелось. Куда там!.. Мы их далеко перегнали.

Платье на Дуне изорвалось, просолилось от пота, лопнуло под мышками. Собрав узлы, Дуня и Таня поспешили в избу.

Сходили на Додьгу и выкупались в ледяной воде. Дуняша переоделась в новое платье.

— Лицо все закрывала, чтобы не сгореть. Илюшка тут, нет ли?

— Здесь, — отвечала Таня.

— Ну, как я? Верно, почернела, как гилячка.

Илья узнал, что Дуня приехала, и уселся у кузнецовских ворот. Он долго сидел, делая вид, что смотрит на реку, не едет ли отец.

Из-за угла мелькнули яркие платья, раздался звонкий смех. Девичий стан, темные тяжелые косы пронеслись мимо, и, казалось, обдало Илью чем-то таким приятным, чего он отродясь не чувствовал. Дуня показалась так хороша, так красива, что он подумал: «Может, она теперь и смотреть на меня не станет».

— Да вот он! — воскликнула Таня.

— А-ах! — Дуня приосанилась. — Здравствуйте! — молвила она застенчиво, а из глаз ее так и брызнул голубой огонь.

Вечером у избы Кузнецовых играла бандурка. Парни и ребята плясали. Дуня, разморясь от жары и пляски, поглядывала на Илью, сидя в обнимку с сестрой его Авдотьей.

Утром чуть свет Таня прибежала к Бормотовым за чугуном.

— Твоя подружка красивая! — сказала ей Аксинья.

Таня взяла чугун, но не уходила. Пахом услышал, как женщины возбужденно гудят.

— В вашем Илюшке души не чает! — быстро рассказывала Таня.

— Да это клад, а не девка, — подхватила Арина. — Семьдесят-то верст шестом лодку толкала!

— А как поет!..

— Мы вчера заслушались, как она «Не белы-то снеги» вытягивала, — подтвердила Авдотья. — Вот уж выголашивает!

— Истинно, что клад.

Аксинья — женщина мягкая, слабая, впечатлительная. У нее бледно-серые глаза, русые волосы и широкое бледное лицо с прямым длинным носом. Она была глубоко тронута, что такая красавица, оказывается, полюбила ее сына. За одно это девушка была ей по душе.

— А я-то гляжу, парень стал охорашиваться. Никогда с ним этого не бывало.

— Верно, верно, — подтверждала Агафья. — Обходительный стал.

— Видишь, девка-то молодец какая!

Пока бабы судили и рядили, виновница их разговора спала глубоким утренним сном, раскинувшись на Таниной постели за пологом. Таня прибежала по холодку и растолкала ее.

— Вставай… Иней на дворе. Тихо.

Дуняша потянулась из-за полога к солнышку, щурясь и улыбаясь сладко, по-утреннему, во все свое румяное лицо.

— Ну-ка, девки, живо! А то сейчас бичом, — молвил дедушка Кондрат.

Бабка Дарья завела блины. Дуня стала разбирать свои узлы.

— Тут у меня и гостинцы есть, — она раздала ребятишкам конфетки и пряники. — Сама на баркасе брала… Мы малину сушим да сдаем на баркас.

— Платье-то какое наденешь?

— Нынче уж другое. Вчерашнее-то в узел. Вот у меня синенькое есть. У меня на неделю платьев набрано. Из материнских перешила да два ситцевых.

— Сейчас нагладимся! — молвила молодая хозяйка.

Бабы разошлись.

Аксинья напекла блинов. Илья сидел за столом, а мать с любопытством приглядывалась к нему. Она была по-женски удивлена успехами своего сына.

— Нравится тебе Дуняша? — ласково спросила она.

Парень не ответил, наскоро закончив завтрак, выскочил из-за стола.

Бормотова желала, чтобы Илья женился на красавице.

— Мы всю жизнь мыкались в нужде, а нынче в люди вышли. Гляди, ладно живем, — говорила она мужу. — Сами некрасивые уродились, так пусть хоть невестка красавица будет.

— Верно, надо нам Ильюху женить, — соглашался Пахом. — Хватит ему травить зайцев. Если девка хорошая, ждать нечего. Спирьку-то я знаю, он смирный мужик.

— Да отдадут ли за нас? — молвил Тереха.

— Татьяна-то сказывает, и Спирька в Илье души не чает. Ему бы, дескать, только охотник был хороший.

Авдотье тоже хотелось, чтобы Дуня пришла в дом.

«Я бы с нее все наряды по-новому, по-городскому перешила».

Тереха хотел что-то молвить несогласное со всеми: что, мол, от красивых невесток в семьях бывают несчастья, но Пахом велел ему молчать. Из всех людей меньше всего желал он слушать своего брата.

После полудня в Уральское приехал поп. Он собрал хозяек.

— Великое торжество наступает, — говорил он, сидя у Кузнецовых под образами, и, засучив широкий рукав рясы, размахивал своей громадной рыжеволосой рукой. — Сегодня с пароходом прибывают к нам городские гости. Храм божий откроется, освятится. Зазвенит колокол в безлюдных, неведомых ранее пустынях.

Поп сказал, что после освящения храма будет трапеза. Он велел хозяйкам напечь к воскресенью мясных и ягодных пирогов и нажарить дичи.

— Хорошо бы уток жирных и рыбы — осетрины. Вот отроковица-то хорошо готовит, я знаю ее, — кивнул поп на Дуняшу. — Она да Татьяна еще девчонками были, бывало, пекли вкусные пироги. Пусть поможет. А вы, мужи и отроки, берите ружья и езжайте на охоту.

От такой похвалы при всех бабах Дуня смутилась.

— Зарделась, как маков цвет, — кивая на нее, подтолкнула Наталья Арину, та Агафью, а та Бормотиху.

Аксинья улыбнулась и согласно кивнула головой. Она все время украдкой наблюдала девушку. Здоровое красивое лицо ее, скромность, опрятное платье, широкая в кости рука — во всем была сила, пригожесть. «Хороша!» — думала она.

После отъезда священника Пахом позвал Спиридона к себе.

— Где мы попу возьмем рыбы да дичи? — сетовал он.

— Парень-то у нас нынче трех медведей убил, — рассказывала Аксинья. — Первого-то где ты убил? Как ты сказывал, речка-то?

— На Додьге, — недовольно отвечал Илья. «Рядом живем, а мать до сих пор не знает названия речки».

— Вот, вот, на Додьге!

— Погоди, об этом я скажу, — строго перебил жену Пахом.

Илья потупился. «Зачем выхваливают? — думал он. — Больно нужно хвалиться!» Он полагал, что все и так должны знать и видеть, охотник он или нет.

Спиридон радовался, но не подавал виду. Он чувствовал, к чему клонится разговор. Дуня прожужжала ему уши, какой Илья охотник. Такого зятя ему и самому хотелось.

После обеда Дуня и Авдотья вышли погулять. Илья поехал на охоту. Девушки, скучая, посидели на бревнах. Вышла Таня. Спели несколько песен и разошлись по домам.

На другой день явился Илья, мокрый, в изорванной одежде, с ножом за поясом и с ружьем за плечами. В корме и на носу его лодки лежали груды битых гусей и уток.

— Где охотился?

— На косе!

— Че, Ильюшка, отличился?

— На церкву набил, — гордо сказал парень собравшимся мужикам.

— Еще больше можно настрелять, — вяло молвил Тимошка. — Сейчас как раз перелет.

Женщины стали выбирать дичь из лодки. Под птицей оказались осетры и тучный калужонок.

— Ну, бабы, надо жарить гусей к празднику, — сказал дед Кондрат.

Добычу разделили между семьями.

Мать Илюшки затопила печь.

— Давайте я помогу, — вызвалась Дуняша.

Она живо взялась за дело: разожгла во дворе костер, щипала дичь на пне, палила ее, собирала пух и перья.

Во всех домах шли приготовления к торжеству. Илья всем дал работу. Теперь было что везти на праздничный обед.

Трубы задымили. Во дворах пылали костры. Девки и девчонки то и дело бегали на посылках из дома в дом.

Пришли еще две лодки с тамбовцами — мужики собрались у Пахома.

Илья, босой и уставший — он не спал ночь, — сидел на низкой скамеечке.

Дуня выбежала из избы, подсела к нему и заговорила полушепотом, с горячностью:

— Все знаю про тебя. Сегодня твоя гольдячка приехала. Ездила гостить к своим. Ты тут за ней ухлестываешь. Я еще тебе зенки за нее выцарапаю. — Девушка вскочила и убежала в избу.

Илья улыбнулся, довольный. Слаще, казалось, ничего не могла сказать ему Дуня.

— Здорово, Иван! — сказал Спирька, встретив Бердышова, который тоже отправлялся куда-то с новым ружьем, в новых сапогах и в новом картузе.

— Здорово!

— Ну, поговорим!

— С дочерью приехал? — спросил Бердышов.

— С ней! Как обещал — привез! Ждешь, что полюбит тебя? Быть может. А не полюбит, не получишь. Пулю в лоб тебе!

— А полюбит, тогда отдашь?

Спирька ухмыльнулся.

— Я для тебя на все согласен, — сказал он. А сам подумал: «Надо бы ее скорей просватать».

Иван поехал на остров на охоту и пробыл там до вечера.

Пока он охотился, Пахом и Спирька ударили по рукам. Решено было, что Дуня пойдет за Илью.

Дельдика, возвратившись из Бельго домой, где она гостила у отца с матерью, помогла Анге испечь хлеб и приготовить кушанья. Управившись, она умылась, переоделась в русское платье, натянула чулки и башмаки, глянула в зеркало и побежала на берег.

В сумерках молодежь собралась у бревен. Дельдика присела к девушкам, весело смеясь вместе со всеми.

«Вот какая красавица русская», — думала Дельдика про Дуню и осторожно взяла ее под руку.

Дуня, вздрогнув, обернулась. Она увидела смуглое лицо, яркие черные глаза, пышные вьющиеся волосы, заплетенные в косы. Дельдика ей понравилась.

Дочь Кальдуки, нищего, вечно битого, сама чуть не загубленная торгашами, выросшая в дыму и смраде, Дельдика пользовалась каждой минутой, которую проводила подле Дуни, стараясь заметить, что и как делает русская красавица.

Дельдика думала только про Айдамбо. Теперь все очень много говорили про него. Она пожила в Бельго и узнала, как Айдамбо знаменит. Поп и Айдамбо были предметом бесконечных разговоров во всех гольдских деревнях. Она мечтала о том дне, когда поедет вместе с Иваном и Ангой на открытие церкви и увидит его там.

А Илья дивился, глядя, как Дуня и Дельдика быстро сдружились.

К вечеру жаркое и пироги были готовы во всех домах. Мужики и бабы гурьбой ходили по селенью из дома в дом, смотрели и пробовали кушанья.

Ватага их ввалилась к Бердышову. Пьяный Иван спал под лавкой. Его растолкали.

— Ну, че ты тут?

— Паря, я ловко напекарил, — спохватился Иван.

— Чего уж ты напекарил! Валяешься, как чушка.

— Вот будем теперь откармливать попов и начальство! — поднимаясь на ноги, воскликнул Бердышов.

На улице играла гармонь, плясали девки и парни.

«Еще ладно, что Татьяна брюхатая, — думал Спиридон, — а то бы они с Дуней вдвоем натворили бы делов!»

— А ваша Дуня где? — спросила Силиниха про Дельдику.

— Гуляет со всеми.

— Илью на части рвут, — сказал Силин.

— Нет, Дельдика хитрая, — отвечал Бердышов. — С ним дружит, а себе на уме. У нее гольденочек завелся. Шибко вздыхает по нем.

— Обезумели девки! — проговорила Наталья. — Прибегут, в зеркальце посмотрят — и опять на улицу.

— Пойду и я гулеванить! — Иван выскочил из дому.

— Ну, Дуняша, женихов много? — тронул он Дуню за руку.

Девушка приотстала от подруг и улыбнулась. С дядей Ваней можно было обо всем поговорить откровенно. Ему легче признаваться, чем отцу с матерью.

— Илюша нравится, — тихо и скромно сказала Дуня.

Иван тряхнул головой.

— Околдовали! Что такое? Я уж заметил! Пошто меня не любишь? Мне обида!

Она счастливо засмеялась, довольная, что нашелся человек, с которым удалось поговорить по душам, и побежала к подругам.

— Догоню! — Иван свистнул и поспешил за девушками, разгоняя их по берегу и норовя ухватить Дуняшу.

— Истинный зверь! — молвил в страхе Тимошка Силин, сталкиваясь с ним. — Ты что? Тебе тут не отломится.

«Но как я ничего не заметил зимой? — думал Иван. — Плохой я охотник за дичью, главного зверя пропустил».

Иван остановился и вдруг, ни слова не говоря, дал Тимохе такую затрещину, что тот упал.

…Туман полосами кутал лес, рваными клочьями спускался на реку. Где-то вдали, как в дыму, виднелись розовые вершины сопок. Было сыро и холодно. Мгла кутала тайгу.

горланили парни.

Лязгала цепь, ревел медведь: его, видимо, заставляли танцевать под гармонь.

Тамбовские ребята удало выкрикивали новые, неслыханные в Уральском плясовые.

Размахивая платочками, кружась в широких платьях, из тьмы то выплывали, то снова исчезали танцующие девушки.