Аргонавты 98-го года. Скиталец

ГЛАВА VIII

Мы были на стоянке в Райской Долине. Впереди и позади нас с бесконечным трудом пробивалась Чичакская армия. Мы много выстрадали, но путь близился к концу. И к какому концу! С каждой милей бедствия и трудности, казалось, возрастали.

Наконец мы подошли к дороге Павших Лошадей. Мы встречали мертвых животных в большом количестве на протяжении всего пути, но то, что представилось нам, когда мы подошли к этому месту, не поддается описанию. Здесь они лежали тысячами. В одну ночь мы перетащили шесть трупов, чтобы очистить место для палатки. Они лежали там, отвратительно разбухшие, ребра их просовывались сквозь кожу и глаза гнили на солнце. Это напоминало поле сражения своим гнетущим безобразием.

С каждым днем число их увеличивалось. Тропа шла по большим валунам, покрытым заледеневшим снегом, в который усталые животные проваливались по брюхо. Отчаянно борясь, они скользили вниз между валунами. Затем их ноги начинали хрустеть, как хворостинки, и тут их обыкновенно оставляли умирать.

Часто можно было видеть в расселине скалы защемленный обломок копыта или прицепившийся к уступу острый осколок ноги, в то время как лошадь, которой это принадлежало, лежала далеко оттуда. Можно было увидеть, как бедные животные устилали путь вплотную, голова к хвосту, — на сотни ярдов в длину. Можно было увидеть, как они блуждали вокруг, покинутые и несчастные, в поисках пищи. Они подходили к стоянке ночью, издавая жалобное ржанье, с выражением ужасной мольбы на изголодавшихся мордах, пока кто-нибудь из жалости не приканчивал их. Я помню, как однажды ночью в темноте наткнулся на большую унылую лошадь. Она покачивалась из стороны в сторону, и я, приблизившись, увидел, что горло ее отвратительно перерезано. Она смотрела на меня с такой смертельной тоской, что я закрыл ей морду платком и ударом топора прекратил ее мучения. Самые умные лошади погибали первыми. Они надрывали свои силы в доблестных усилиях. Доведенные до отчаяния, они иногда убивали себя сами, бешено кидаясь на скалы. О, это было ужасно, ужасно! Наша собственная лошадь была обречена на гибель. Откровенно говоря, никто, кроме Банки Варенья, не был этим особенно огорчен. Если впереди была глубокая рытвина, лошадь неизменно погружалась в нее. Иногда нам приходилось дважды в день распрягать вола и при помощи его вытаскивать ее. На краю дороги было место, очищенное от снега и служившее живодерней. Туда-то мы привели ее со сломанной ногой и всадили ей пулю в голову. Пока мы возились, туда привели еще шесть других, чтобы застрелить.

Было воскресенье, и мы сидели в палатке, бесконечно наслаждаясь днем отдыха. Банка Варенья чинил кусок упряжи, Блудный Сын играл в соло. Блаженный Джим только что возвратился из путешествия в Скагуэй, где он надеялся найти письмо издалека, касающееся некоего Джека Мошера. Его обычно бодрое, приветливое лицо было мрачно и встревоженно. Он медленно снял свое покрытое снегом пальто.

— Я всегда говорил, что на этом клондайкском золоте лежит проклятье, — сказал он, — теперь я уверен в этом. Во что оно обойдется, сколько сердец разобьет, сколько очагов разрушит, никто никогда не узнает, во что оно уже обошлось. Но это последнее все же самое ужасное:

— Что случилось, Джим? Какое последнее?

— Да разве вы не слыхали? Так вот, нынче произошел снежный обвал на Чайлькуте, и несколько сот человек погребены. — Я смотрел на него пораженный. Нас, живших изо дня в день под угрозой снежных обвалов, это бедствие наполнило ужасом.

— Не может быть, — сказал Блудный Сын. — Где?

— О, где-то около Линдемана. Сотни бедных грешников погибли, не имея возможности покаяться.

Он собирался уже сказать нам поучение по этому поводу, когда вмешался Блудный Сын.

— Несчастные! Я думаю, что мы знаем кое-кого из них. — Он повернулся ко мне. — Хотел бы я знать, не случилось ли чего с вашей маленькой подругой-полькой?

Мои мысли действительно как раз обратились к Берне. Среди испытаний в пути (когда нам приходилось сосредоточивать все мысли на треволнениях минуты, а каждая минута была полна своих треволнений) оставалось мало времени для размышлений. Тем не менее образ ее был всегда передо мною и мысли о ней приходили мне в голову, когда я меньше всего ждал их. Жалость, нежность и большая доля тревоги наполняли мои думы. Часто я задавал себе вопрос, увижу ли я ее еще раз. Радость и сильное томление охватывали меня, когда я мечтал об этом.

При этих словах Блудного Сына казалось, будто все мои рассеянные чувства слились в одно. Могучее желание, доходившее почти до страданий, охватило меня. Мне кажется, что я был все время молчалив и серьезен, но, должно быть, сила моего желания внушила Блудному Сыну следующие слова:

— Послушай, старина, если тебе хочется прогуляться по Дейской дороге, я думаю, что смогу обойтись без тебя денек-другой.

— Да, правда, я хотел бы осмотреть путь.

— О, да, мы уже заметили твою пылкую любовь к путешествиям. Почему бы тебе не жениться на девушке? Ладно, навостри лыжи, старый дружище, и не пропадай слишком долго.

Итак, на следующее утро я отправился налегке в Беннет. Как легко было идти, не сгибаясь под ношей! И я быстро обогнал усталую толпу, с трудом заканчивающую последний переход. Я ожидал некоторого улучшения в самой дороге, но она, напротив, с каждым шагом делалась все безнадежнее и ужасней. Приходилось идти по колено в замерзшем снегу, под которым путь, казалось, был вымощен трупами павших лошадей. Я довольно долго задержался в Беннете в ожидании завтрака. Пирог, прибитый к крыше палатки, указывал ресторан, где я за доллар получил вкусное блюдо бобов со свиной грудинкой, кофе и пирожное. Рано утром я отправился в Линдеман. Воздух был чист и морозен и первые партии начинали уже подходить к Беннету, усталые и измученные. В пути человек заканчивал один рабочий день в 9 утра, второй к 4 часам пополудни, третий — к наступлению ночи. Каким счастьем было освободиться от этого. Я подвигался вперед за передовым отрядом приближающейся армии, когда встретил Хьюсона и Мервина. Они, казалось, вполне приспособились и в кратчайшее время проделали путь с большим грузом. В противоположность изнуренным людям с измученными глазами и сморщенными исхудалыми лицами, они казались полными бодрости. До них дошли слухи о снежном обвале, но они не знали никаких подробностей. Я спросил о Берне и о старике. Они находились где-то позади между Чайлькутом и Линдеманом.

— Да, по всей вероятности, они погибли при обвале. До свидания.

Я устремился вперед, полный беспокойства. Черная река Чичакоу протекала через Линдеман. Только тут я ясно представил себе всю многочисленность другой надвигавшейся армии и могущество импульса, увлекавшего эти неукротимые атомы на север. Дул сильный ветер, и многие с большим успехом прикрепили паруса к своим салазкам. Я видел еврея, правившего волом, который тащил за собой четыре пары салазок. К каждой из них был прикреплен маленький парус. Вдруг вол обернулся и увидел паруса. Это было нечто, выходившее за пределы его опыта. С ревом ужаса он обратился в паническое бегство и помчался, преследуемый вопящим евреем, в то время как вещи скатывались во все стороны с цепи салазок. Когда я видел их в последний раз на далеком расстоянии, еврей и вол все еще бежали. Почему я так беспокоился о Берне? Я и сам не знал, но с каждой милей моя тревога возрастала. Мной владел темный, безрассудный страх. Я решил, что никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится. Я рисовал ее себе распростертой, белой и холодной, как самый снег, с лицом, умиротворенным смертью. Почему я так мало думал о ней до сих пор! Я недостаточно ценил ее чарующую прелесть, ее нежность. Если бы только она уцелела теперь, я показал бы ей, каким преданным другом могу быть. Я защищал бы ее и был бы всегда рядом в час нужды. Но все же как глупо думать, что с ней что-нибудь случилось. На это был один шанс против ста. И тем не менее я рвался вперед. Я встретил близнецов. Они сообщили мне, что едва избежали обвала и не оправились еще от потрясений.

— Это произошло немного дальше по дороге, — сказали они.

Я увидел людей, раскапывающих трупы. Они вырыли семнадцать трупов в это утро. Некоторые были раздавлены в лепешку.

Снова с болью в сердце я справился о Берне и ее дедушке. Близнец номер первый заявил, что они оба погребены под обвалом. У меня занялось дыхание и я почувствовал неожиданную слабость.

— Нет, — сказал близнец номер второй, — старик погиб, но девушка спаслась и почти обезумела от горя.

Снова я рванулся вперед. Группы людей раскапывали убитых. От времени до времени лопата натыкалась на руку или череп. Поднимался крик, и изуродованный труп вытаскивался. Я снова начал расспрашивать. Усердно копавший человек приостановил свою работу. Это был на вид придурковатый парень, и глаза его своим блеском напоминали сову.

— Да, это, должно быть, старик с бородой, которого они выкопали раньше из более низкой части обвала. Родственник его, по имени Винкельштейн вызвался позаботиться о нем. Его унесли вон в ту палатку. Никого не подпускают близко. — Он указал на палатку на склоне горы. И я с тяжелым сердцем направился туда. Бедный старик, такой ласковый, такой благородный, со своей мечтой о золотом сокровище, которое должно было принести счастье другим. Это было жестоко, жестоко!

— Что вам здесь нужно, убирайтесь к черту! — Слова сопровождались рычанием.

Я удивленно оглянулся вокруг. У входа в палатку, весь ощетинившись, как сторожевой пес, стоял Винкельштейн.