Аргонавты 98-го года. Скиталец

ГЛАВА XIV

На низинах, окружающих пороги Белого Коня, росло великое множество полевых цветов. Падучие звезды оживляли прогалину блеском золота. Синие колокольчики одевали лесные ложбины аметистом. Огненный бурьян заливал холмы розовым кораллом. Прелестно изгибаясь, как грозди жемчуга, покачивались чашечки орхидей, в роскошном изобилии цвели бегонии, фиалки и северные маки, и все это сверкало в оправе ярчайшего изумруда. Но над всем царила дикая роза, красуясь повсюду, насыщая своим ароматом ласковый ветерок. Вытащенные на берег лодки и плоскодонки тянулись на целые мили вдоль берега. На насыпях сушились на солнце пропитанные водой припасы. Мы также зачерпнули по пути много воды и должны были выждать несколько дней, пока просохнет груз. Таким образом на мою долю выпало несколько часов праздности, и я мог вдоволь наглядеться на Берну.

Я нашел мадам Винкельштейн удивительно любезной. Она сладко улыбалась мне, причем в зубах ее, белых как кварц, блестело вкрапленное золото. У нее были мягкие вкрадчивые манеры, которыми она обезоруживала вражду. Винкельштейн, казалось, забыл наш последний разговор и протягивал мне длань лицемерной дружбы.

Я волен был видеть Берну, сколько мне хотелось.

Мы бродили по лесам и холмам, собирая полевые цветы и радуясь почти детской радостью. За эти несколько дней я заметил в ней сильную перемену. Ее щеки, бледные, как лепестки дикой орхидеи, казалось, позаимствовали краски у шиповника, а глаза отражали сияние озаренного солнцем неба. Казалось, будто в бедном ребенке оживала долго подавленная способность радоваться.

Сотни лодок и плоскодонок прорывались через пороги, и мы следили за ними с неослабевающим волнением. Это было самое захватывающее зрелище в мире. Исходом его были жизнь или смерть, гибель или спасение, и от зари до темноты через каждые несколько минут повторялась роковая борьба. Лица участников были исполнены ужаса и волнения. Любопытно было следить за изменениями человеческого лица, с которого сорвана маска, перед безмерным страхом. Притом это была жизненная драма, драма радости и слез, всегда трепещущая и часто трагическая. Каждый день на берег выбрасывались трупы. Пороги требовали своих жертв. Люди Пути должны платить дань. Мрачная окровавленная река изрыгала свою добычу, и мертвецы без замедления и молитвы опускались в безыменные могилы. В первый же день у порогов мы встретили Метиса. Он собирался спускаться дальше по реке. А где же банковский клерк? О, да, они опрокинулись при переправе. Когда он в последний раз видел маленького Пинклюва, тот барахтался в воде. Как бы то ни было, они надеялись каждый час вытащить его тело. Он нанял двух человек, чтобы отыскать и похоронить его. Ему некогда было ждать.

Мы не осуждали его. В эти безумные дни упорной гонки и золотой лихорадки человеческая жизнь стоила немного. Еще один «пловец», замечал кто-нибудь и хладнокровно удалялся. Равнодушие к смерти, носившее почти средневековый характер, было в воздухе, и друзья покойного торопились еще больше других, обогатившись его припасами. Все это было мне странно, ново и чуждо. Жизнь срывала свои покровы, обнажая себялюбие и алчность.

На следующее утро тело было найдено — жалкая, бесформенная, нелепая масса с совершенно раздавленным черепом. Мои мысли вернулись к миловидной девушке, которая так горько плакала, расставаясь с ним. Может быть теперь она думала о нем, мечтая о его возвращении, представляя себе блеск торжества в его ребяческих глазах. Сначала она будет ждать и надеяться, потом она станет ждать и отчаиваться. Потом это будет уже другая бледнолицая женщина, которая скажет: «Он отправился в Клондайк и больше не вернулся. Мы не знаем, что стало с ним». Воистину, путь к золоту был безжалостен.

Берна была со мной, когда его хоронили.

— Бедный мальчик, бедный мальчик, — повторяла она.

Ящик из неотесанных плохо сколоченных досок заменил гроб. Люди собирались опустить его в могилу на крышку другого гроба. Я воспротивился так решительно, что они начали копать новую могилу. Берна была очень расстроена и, увидев этот грубый, бесформенный гроб, не выдержала и горько заплакала. Наконец, она осушила слезы и, взглянув на меня просветлевшим взглядом, попросила немного подождать, пока она вернется. Вскоре она возвратилась, держа в руке кусок черного сатина. Когда она начала кроить его ножницами, я заметил в куске глубокие складки. К тому же щеки ее ярко вспыхнули, встретив удивленный взгляд, которым я окинул ее значительно сузившееся платье. Потом она принялась натягивать и прилаживать черную материю на гроб.

Люди закончили новую могилу. Она имело всего три фута глубины, но выступившая вода помешала им рыть глубже. Когда мы опустили гроб в яму, он выглядел совсем прилично со своей черной покрышкой. Он держался на воде, но после нескольких брошенных комьев земли опустился с сильным бульканьем. Казалось, будто мертвец негодует на свои жалкие похороны. Мы увидели, как могильщики сбросили еще несколько лопат земли и ушли, насвистывая. Бедная маленькая Берна! Она все еще плакала. Наконец, она сказала:

— Нарвем цветов. — Из шиповника она смастерила крест и венок, и мы с благоговением возложили их на кучу грязи, которая обозначала могилу банковского клерка.

О, жалкая ирония всего этого!