Это было приблизительно через два месяца, по возвращении из краткой поездки в Даусон.
— Масса почты для вас обоих, — восторженно воскликнул я, врываясь в хижину.
— Почта? Ура!
Джим и Блудный Сын, лежавшие на своих нарах, стремительно вскочили. Никто так не тоскует по письмам, как северные отшельники, а мы уже в течение двух месяцев не получали вестей «с той стороны».
— Да, я получил около пятидесяти писем на нас троих. Оказалось около дюжины для меня, полдюжины Для вас, Джим, и остальные для вас, старый шут.
Я протянул Блудному Сыну около двух дюжин писем.
Я со сладострастием растянулся на своих нарах и начал перечитывать письма. Некоторые были от мамы, некоторые от Гарри. Они были глубоко заинтересованы моими восторженными рассказами о стране, хотя все еще не могли примириться с жизнью, которую я вел. Однако теперь они были настроены менее строго. Я чувствовал себя подкрепленным, возбужденным, радостным, и, лежа на своих нарах, прислушиваясь к веселому потрескиванию огня, плавал в мурлыкающей дремоте полного довольства. Вдруг я вспомнил что-то.
— Послушайте, ребята, я забыл рассказать вам. Я встретил Мак Криммона у ручья. Вы помните его — Полукровка. Он справлялся о вас обоих и сказал, что хочет повидать вас по выгодному для нас делу. Он придет сегодня вечером… Что случилось, Джим?
Джим был бледен и с ужасом смотрел на одно из полученных писем. Его лицо изображало муку. Не отвечая, он встал и опустился на колени около своей постели. Он глубоко вздыхал. Однако постепенно лицо его снова приняло спокойное выражение, и я заметил, что он молится. Когда он поднялся и вышел, я последовал за ним.
— Скорбные вещи, старина?
— Я получил письмо, которое перевернуло меня. Я в ужасном положении. Если когда-либо мне нужна была поддержка и указание, то это именно теперь.
— Вы узнали что-нибудь о том человеке?
— Да, это он, точно. Это Мошер. Я все время подозревал это. Вот письмо от моего брата. Он пишет, что Мошер без сомнения и есть Мозли.
Его глаза были грозны, лицо трагично в своей скорби.
— О, вы не знаете, как я боготворил эту женщину, верил ей, готов был прозакладывать свою жизнь за нее, а она, пока я добывал для нее деньги, порвала все и ушла с этим ползучим гадом. В прежние дни я разорвал бы его на куски, но теперь… — Он застонал, как безумный.
— Что мне делать, что мне делать? Добрая Книга велит прощать врагам, но как я могу простить такое зло. А моя бедная девочка! Он бросил ее, толкнул на улицу. Уф я был бы способен убить его медленной пыткой и пожирать глазами его муки, но я не могу, неправда ли?
— Нет, Джим, вы ничего не должны делать. Отмщение принадлежит Господу.
— Да, я знаю, я знаю. Но это тяжело, о, как тяжело! О моя девочка, моя девочка!
Слезы оросили его щеки. Он опустился на бревно и зарыл лицо руками.
— О, боже, поддержи меня в этот час испытания!
Я не знал, как подбодрить его. В это время мы увидели Полукровку, поднимавшегося по тропинке.
— Войдите лучше, Джим, — сказал я, — и послушайте, что он скажет.