Аргонавты 98-го года. Скиталец

ГЛАВА XXI

Ха, наконец-то я в Форксе! Как только я вошел в гостиницу, ко мне подошел клерк.

— С вами хотят поговорить по телефону, сэр.

Это был Муррей из Даусона, мой старый знакомый и почти друг.

— Послушайте, Мельдрум! — говорит Муррей. — Хочу предупредить вас, что перед утром должен прибыть дилижанс, на котором находится Локасто. Говорят, что он едет за вами. Я решил предупредить вас, чтобы вы могли приготовиться к этому.

— Хорошо, — ответил я, — благодарю вас. Я поверну и возвращусь сейчас обратно.

Итак, я повернул лошадь и снова помчался по сверкающей дороге. Я больше не мечтал и не ликовал. Жестокий страх сжимал мне сердце. Передо мной внезапно выросла тень Локасто, зловещая и грозная. Как раз в эту минуту он торопился в Даусон, с сердцем, полным ненависти ко мне. Что ж, я вернусь и приготовлюсь к встрече.

Мне пришла в голову забавная мысль о том, что неловко возвращаться в собственный дом неожиданно, глубокой ночью. Я подумал было отправиться в гостиницу, но затем решил попытаться попасть домой, потому что мне хотелось быть близ Берны.

Я постучался тихо, потом немного громче, наконец, совсем громко. Внутри все было тихо, темно, как в склепе. Странно, у нее был такой чуткий сон… Почему она не слышала меня? Я снова решил отправиться в гостиницу, но тот же неопределенный смутный страх опять охватил меня и я постучал еще раз. Тут мой страх перешел в панику. Ключ от двери был у меня в кармане, и я потихоньку открыл ее.

Я стоял в передней, вокруг было темно, очень темно и тихо. Я не слышал даже ее дыхания.

— Берна, — позвал я ее шепотом.

Ответа не было.

Темный безымянный страх сжимал мне сердце; я стал ощупью искать над собой висячую лампу. Как трудно было найти ее. Дюжину раз мои руки описывали в воздухе круги, прежде, чем пальцы ударились об нее. Я зажег свет. Весь дом мгновенно осветился. В столовой на столе я увидел остатки нашего ужина, лежавшие неприбранными. Это было не похоже на нее. Она не выносила грязных тарелок. Я прошел в спальню. А кровать была не тронута.

Как глуп я был. Меня вдруг осенила мысль, что она отправилась ночевать к миссис Брукс. Она боялась оставаться одна, бедная детка. Как она удивится, когда увидит меня утром.

Ну, я улягусь в постель. Снимая свое пальто, я наткнулся на записку, переданную мне. Браня себя за рассеянность, я вытащил ее из кармана и вскрыл. Развернув листок, я заметил, что она была написана измененным почерком. Странно! — подумал я. Почерк был мелкий и неясный. Я протер глаза и поднес ее ближе к свету.

Милостивый боже, что это такое? О, это было невозможно, глаза обманывали меня. Это была галлюцинация. Я лихорадочно перечитал записку. Да, это были все те же слова. Что они могли означать? Несомненно, несомненно… О, ужас из ужасов…

Но они не могли означать этого. Я прочел слова. Да, они были тут: «Если вы настолько глупы, что доверяете Берне, наведайтесь в комнату вашего брата сегодня ночью. Доброжелатель».

Я опустился на стул, ошеломленный. Бумага лежала на ковре перед камином, и я с ненавистью смотрел на нее. Она казалась мне невыразимо отвратительной, но я был точно прикован к ней. Меня тянуло поднять ее и перечитать снова, но я почему-то не решался. Я становился трусом.

Это была ложь, черная дьявольская клевета. Она была у кого-нибудь из соседей. Я верю ей, я доверил бы ей свою жизнь. Я лягу спать. Утром она вернется и тогда я откопаю негодяя, который осмелился написать такие вещи. Я начал раздеваться.

Я лежал в постели, окутанный тьмой, и жмурил глаза, чтобы создать двойной мрак. Ха! Как раз перед моими глазами пылала роковая бумажка с ее ужасными поклепами. Я вскочил. Это было бесполезно. Я должен выяснить все — раз и навсегда. Я зажег свет и поспешно стал одеваться.

Я направлялся в гостиницу, где снимал комнату Гарри. Я скажу ему, что вернулся неожиданно и попрошу разделить со мной комнату. Я не делаю это из-за записки. Я не подозреваю ее. Упаси боже. Но это приключение расстроило меня. Я не могу оставаться дома.

Гостиница была спокойна. Сонный ночной клерк вытаращил на меня глаза, и я, оттолкнув его, прошел мимо. Комнаты Гарри были в третьем этаже. Пока я поднимался по длинной лестнице, мое сердце мучительно колотилось и, добравшись до его двери, я совсем задохнулся. Я увидел сквозь переплет, что у него горит свет.

Я слабо постучался. Послышалось внезапное движение.

Я постучал снова.

Был ли то обман слуха, или я действительно слышал придушенный женский крик? В нем было что-то знакомое… О, боже мой.

Я зашатался, чуть не упал и уцепился за дверь; почти теряя сознание, я прислонился к раме, ища поддержки. Боже, помоги мне.

— Иду, — услышал я его голос.

Дверь была отперта и передо мной стоял он. Он был вполне одет и смотрел на меня с выражением, которое я не мог вполне уяснить, но лицо его было очень спокойно.

— Войди, — сказал он.

Я вошел в его гостиную. Все было в порядке. Я готов был поклясться, что слышал женский голос, и тем не менее никого не было видно. Дверь в спальню была слегка приоткрыта. Я не спускал с нее глаз, как зачарованный.

— Прости, что я беспокою тебя, Гарри, — сказал я, и сам почувствовал, как напряженно и странно прозвучал мой голос. — Я внезапно вернулся и никого не застал дома. Я хочу переночевать здесь с тобой, если ты ничего не имеешь против.

— Конечно, старина. Я очень рад видеть тебя.

Его голос звучал ровно. Я присел на кончик стула.

Мои глаза были прикованы к этой двери в спальню.

— Хорошо съездил? — продолжал он весело. — Ты, должно быть, замерз? Не хочешь ли немного виски?

Мои зубы стучали. Я цеплялся за стул. О, эта дверь! Глаза мои не отрывались от нее. Я был убежден, что слышу кого-то за нею. Он встал, чтобы достать виски.

— Скажи, когда будет довольно.

— Довольно.

— В чем дело, старина? Ты болен?

Я схватил его за руку.

— Гарри, там кто-то есть, в комнате!

— Глупости, там никого нет.

— Есть, говорю тебе. Прислушайся, разве ты не слышишь, как там дышат?

Он был спокоен. Я ясно слышал прерывистое дыхание человека. Я сходил с ума. Я не мог больше выдержать этого.

— Гарри, — задыхаясь, сказал я, — я должен посмотреть, я должен посмотреть.

— Не надо.

— Нет, я должен, говорю тебе. Ты не удержишь меня. Пусти, говорю тебе, пусти. Теперь выходите, кто бы вы ни были. А!

Это была женщина.

— Ха, — воскликнул я, — я говорил тебе, брат, женщина. Кажется, я тоже знаю ее. Ну, дай мне взглянуть… Я так и думал.

Я схватил ее и потащил к свету: это была Берна. Ее лицо было бело, как мел, глаза расширены от ужаса. Она дрожала и казалась близкой к обмороку.

— Я так и думал.

Теперь, когда, казалось, самое ужасное открылось мне, я стал удивительно спокоен.

— Берна, тебе дурно, позволь провести тебя к креслу.

Я усадил ее. Она не произносила ни слова, но смотрела на меня с безумной мольбой в глазах. Никто не говорил.

Итак, мы были вместе, все трое: Берна в полуобмороке от страха, жалкая, бледная, как привидение; я, спокойный, но странным, неестественным спокойствием, и Гарри — он поражал меня. Он уселся и с величайшим хладнокровием стал закуривать папироску.

Долгое напряженное молчание. Наконец, я прервал его.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание Гарри? — спросил я.

Удивительно до чего он был спокоен.

— Неважное выходит положение, не правда ли, брат? — сказал он многозначительно.

— Да как нельзя хуже.

— Похоже на то, что я очень низкий и подлый образчик человеческой породы, дружище. Не так ли?

— Да, низкий, как только может быть низок человек.

— Так. — Он встал и зажег большую стоячую лампу. Затем подошел ко мне и посмотрел мне прямо в лицо. Его напускное спокойствие внезапно исчезло. Он сделался суровым и сильным. Его голос звучал твердо.

— Выслушай меня.

— Я слушаю.

— Я приехал сюда, чтобы спасти тебя и намерен сделать это. Ты хотел, чтобы я поверил в добродетель этой женщины. Ты сам верил в нее. Ты был околдован, ослеплен, одурачен. Я видел это, но мне нужно было заставить тебя понять. Я должен был довести тебя до сознания, что она недостойная женщина, что любовь ее к тебе срам, только предлог, чтобы разорить тебя. Как я мог доказать это? Ты не стал бы слушать доводов. Мне нужно было искать других путей. Теперь слушай меня!

— Я слушаю.

— Я составил план. Три месяца я старался завладеть ею, привлечь ее любовь, оторвать от тебя. Она оказалась преданнее, чем я предполагал. Я не могу не отдать ей должного в этом отношении. Она сильно боролась, но я думаю, что восторжествовал. Сегодня ночью она пришла в мою комнату по моему приглашению.

— Ну?

— Ну, ты получил записку. Я сам написал ее. Я наметил эту сцену и это разоблачение. Я подстроил это для того, чтобы глаза твои открылись, чтобы ты увидел, кто она, чтобы ты прогнал ее — неверную, распутную…

— Остановись, — прервал я его. — Брат ты мне или нет, я не желаю, чтобы ты называл ее такими именами, хотя бы даже она была в десять раз хуже. Ты не смеешь, говорю я! Я задушу слова в твоем горле. Я убью тебя, если ты произнесешь звук против нее. О, что ты сделал!..

— Что я сделал? Постарайся успокоиться, друже. Что я сделал? Вот что — и счастлив для тебя тот день, когда я сделал это. Я спас тебя от позора, освободил от греха, доказал тебе низость этой женщины.

Он поднялся на ноги.

— Я похитил у тебя твою любовницу: вот, что я сделал.

— О, нет, не это, — простонал я, — прости тебя Боже, Гарри. Она не моя лю… — то, что ты думаешь. Она моя жена.