ГЛАВА IV

В день моего отъезда Сан-Франциско был весь окутан серым туманом, а улицы его обметал ревущий ветер. Когда же я открыл глаза, надо мной широко раскинулось синее ясное небо, и ослепительно сияло яркое солнце. Апельсиновые рощи шумели, здороваясь с нами, сады миндаля и олив радостно блестели в прозрачном воздухе, чешуйчатые эвкалипты, высокие, сухощавые и узловатые, бормотали нам утреннее приветствие, а белоснежные тонущие в зелени домики улыбались нам, когда мы с грохотом проносились мимо. Мне казалось, что мы попали в обетованную страну песен и солнца, и я молчаливо забился в угол, чтобы любоваться и наслаждаться.

— Недурной видик? Правда?

Я буду называть его Блудным Сыном. Он был приблизительно моих лет, худощавый, но загорелый и здоровый. У него были шелковистые волосы темно-рыжего цвета и белые ровные, как молодое зерно, зубы. В его глазах блестел веселый огонек, но лицо его было проницательное, осторожное и дерзкое.

— Да, — ответил я сдержанно, ибо всегда был настороже с незнакомыми.

— Чудное дельце. Пояс бананов. Старичина солнце работает сверхурочно. Цветы и фрукты выпирают из дерева в одно время. Вечное лето. Страна маньяна: угощайтесь на даровщинку. Первый раз?

— Первый.

— Я тоже. Рад, что поехал — даже если придется обратиться в «ваши грубые мозолистые руки». Есть самокрутка?

— Нет, к сожалению. Я не курю.

— Ладно, кажется, у меня хватит.

Он вытащил тощий кисет с мелким табаком, высыпал несколько крошек на коричневую папиросную бумагу и проворно скрутил ее, загнув края. Затем он закурил с таким наслаждением, что я позавидовал ему.

— Куда мы едем? Вы имеете понятие? — спросил я.

— Хоть обыщите меня, не имею. Дядя, который нас везет, не совсем похож на бесплатное справочное бюро. Как слона водить, он тут как тут, но как только попытаешься извлечь из него хоть на грошик холодных положительных фактов, он уже не он и лошадь не его и сам он не извозчик.

— Но, — настаивал я, — может вы сами догадываетесь?

— Одну вещь вы можете зарубить себе на носу. Они выжмут из нас последнюю каплю пота. Это игра в блошки: нас швыряют, как хотят. Наш подрядчик — форменный мошенник. Он на всем наживает: на проезде нашем, на остановках в определенных гостиницах — свой процент имеет. Чем дальше, тем больше будет жульничества. Пять долларов в неделю считают нам за харчи. Им обойдется в два с половиной да еще и кормить будут дрянью. Сгонят вдвое больше людей, чем им нужно, и половину снимут с работы. Я хорошо знаю их штуки.

— Так зачем вы поехали с нами, если вы так хорошо все знаете? — спросил я.

— Видите ли, если я знаю это, то я знаю и еще кое-что кроме этого. Я сам с усами. С меня как с гуся вода.

Он говорил удивительно живо и с таким огромным знанием жизни, что глубоко заинтересовал меня. Однако в его речах проскальзывали некоторые намеки на интеллигентность, и я нисколько не сомневался, что его грубость была напускной. Как выяснилось потом, он был во многих отношениях более сведущ, чем я — мальчик, проходящий подготовительный курс в школе Сурового Случая.

Так как лед между нами был уже сломан, я рассказал ему свою несложную жизнь. Он слушал внимательно и сочувственно.

— Послушайте, — сказал он серьезно, когда я кончил, — я груб и резок в обращении. Жизнь для меня — потеха, вроде маскарада, и я худший из ряженых. Но я знаю, как мне вести себя, и прекрасно умею прокладывать себе дорогу. Вы еще зелены, если вы позволите мне так выразиться, и может статься, что я смогу немного помочь вам. Вы, кстати, единственный пришлись мне по вкусу во всей этой команде бродяг. Давайте будем товарищами.

Он нравился мне и я с радостью согласился.

— Ну, а теперь я пойду поваляю дурака с другими парнями. Тепленькая компания? Что вы скажете? Цветные джентльмены, славяне, поляки, итальянцы, шведы. Пойду поразведаю, нельзя ли чем-нибудь поживиться. — Он подошел к ним с ворохом необыкновенных словечек, открытой улыбкой, готовой шуткой и было ясно, что он скоро сделается общим любимцем. Я завидовал легкости его обращения; мне ее так не доставало.

— Скажите-ка, товарищ, нет ли у вас деньжат?

В нем было столько искренности и убедительности, что я немедленно извлек несколько оставшихся у меня долларов и выложил их перед ним.

— Вот все мое богатство, — сказал я, улыбаясь.

Он разделил деньги на две равные части и вернул одну мне. Относительно другой он заметил:

— Мы сочтемся с вами после.

Он ушел с моими деньгами. Ему, казалось, не приходило в голову, что я мог бы не согласиться. Я же со своей стороны был слишком рад доказать ему свое доверие. Несколько минут спустя я увидел его с тремя отчаянными типами. Они играли в покер. «Прощайте, мои денежки, — подумал я. — Волки окружили овцу». Я был огорчен за своего нового друга и утешался только тем, что он не может проиграть.

Мы подъезжали к Лос-Анджелесу, когда он подошел ко мне. К моему удивлению, он вытащил из карманов кучу смятых бумажек и блестящего серебра долларов на двадцать и, разделив деньги поровну, протянул половину мне.

— Вот, — сказал он, — опустите это в ваши недра.

— Нет, — возразил я, — отдайте мне только то, что вы взяли. Мне больше ничего не следует.

— Плюньте на это. Вы выручили меня, и это ваше. Эти архаровцы приняли меня за пижона. Решили, что меня легко ощипать. Но я забыл больше, чем они когда-либо в жизни знали, а я не так уж много забыл.

— Нет, пожалуйста, оставьте эти деньги себе, я не хочу их.

— Ну, полно, спрячьте вашу шотландскую щепетильность в карман. Возьмите деньги.

— Нет, — повторил я с упорством.

— Послушайте, наше товарищество должно быть основано на полном равенстве. Если вам не по вкусу мои ворота, так и не вешайтесь на них.

— Я и не собираюсь, — резко ответил я и отвернулся.

Загрузка...