Аргонавты 98-го года. Скиталец

ГЛАВА VII

Я осторожно приблизился к хижине, опасаясь в душе наткнуться на этих тюремщиков. Место было очень уединенное; длинная низкая хижина, молчаливая и темная, окруженная камнями, лепилась у основания горной ссадины, которая носила название Спуска. Я произвел тщательную рекогносцировку и к своей безмерной радости увидел, как еврейская пара вышла и направилась к городу. Девушка была одна. Как безумно колотилось мое сердце! Это была мрачная ночь, и хижина казалась унылой, мрачной и одинокой. В окнах не было света, а сквозь забитые мхом щели стен не проникал ни один звук. Я подошел близко. Откуда это безумное возбуждение всего моего существа? Что это? Тревога, радость, страх? Острие надежды над пропастью отчаяния? Я боязливо остановился, терзаясь нерешительностью, охваченный таким страстным желанием, что одна мысль о разочаровании превращалась для меня в невыносимую муку. Я знал теперь, что любил эту девушку, что она была мне дороже всего остального на свете и что любовь моя к ней будет длиться столько же, сколько и моя жизнь. Я постучал в дверь. Ответа не было.

— Берна! — воскликнул я, дрожащим шепотом.

Послышался ответ: «Кто там?»

— Любовь, любовь, дорогая; любовь ждет.

Дверь открылась, и девушка очутилась передо мной. Она, должно быть, лежала, потому что ее мягкие волосы были слегка растрепаны. Но глаза ее были слишком ясны для человека, только что оторвавшегося от сна. Она стояла, глядя на меня, и маленькая дрожащая рука ее поднялась к сердцу, как бы для того, чтобы успокоить его биение.

— О, дорогой мой, я знала, что вы придете.

Великое сияние любви озарило ее.

— Вы знали?

— Я знала, да я знала. Что-то подсказывало мне, что вы несмотря ни на что, придете.

Я схватил ее нежную руку и покрыл ее поцелуями. В эту минуту я готов был целовать тень этой маленькой ручки, готов бы упасть перед ней в немом обожании, и готов был превратить свое сердце в скамеечку для ее ног. Я готов был отдать, о, с какой радостью, свою жалкую жизнь, чтобы избавить ее от минутного огорчения.

— Вверху и внизу я искал вас, любимая. Утром и в полдень, и ночью вы жили в моем мозгу, в моей душе. Я любил вас каждое мгновение моей жизни.

Как ярко горели ее серые глаза. Как невыразимо нежны были милые уста ее. Слабый румянец появился на ее щеках.

Она завернулась в шаль и уложила волосы в очаровательные волны и локоны.

— Пойдемте по тропинке немного. Они не вернутся раньше, чем через час.

Она пошла вперед по узкой тропинке, оглядываясь через плечо с ликующей улыбкой, иногда, как ребенку, протягивая мне назад руку.

Вдоль вершины горы тропинка извивалась головокружительным зигзагом, а далеко внизу неслась река в гигантском водовороте. Мы долго не произносили ни слова. Как будто наши сердца были чересчур полны для слов, наше счастье — слишком велико, чтобы быть выраженным. Но как сладко было это молчание. Угрюмый Мрак осеребрился в блестящий свет, птицы снова запели свои страстные полуночные песни.

— Вы нашли меня, дорогой, — сказала Берна. — Я знала, я чувствовала, что вы не покинете меня. И я ждала, ждала. Время казалось безжалостно долгим. Мы жестоко расстались, почти не простившись друг с другом. Они увезли меня. Они начали опасаться вас, и он приказал им тотчас же уехать. Ранним утром мы отправились в путь.

— Я понимаю, понимаю. Расскажите мне об этом, детка. Он беспокоит вас?

— Не очень. Он уверен, что я в достаточной безопасности, и сижу в западне в ожидании его благосклонности. Он теперь увлечен какой-то женщиной там, в городе. Со временем он опять обратит внимание на меня.

— Ужасно, Берна. Вы разрываете мне сердце. Как вы можете говорить об этом таким деловым, положительным тоном? Это сводит меня с ума.

Странное жестокое выражение искривило углы ее губ.

— Не знаю, иногда я сама удивляюсь себе, как философски я начинаю относиться ко всему.

— Берна, но уверены ли вы, что ничто на свете не заставит вас покориться?

Она нежно прильнула ко мне и обвила моими руками свою шею. Она смотрела на меня, пока я не увидал в ее глазах своего отражения.

— Ничто на свете, милый, пока вы будете любить меня и помогать мне. Если же когда-нибудь вас не будет, ну, тогда уж безразлично, что станется со мной.

— Даже тогда, — сказал я, — это будет невыразимо ужасно.

— Я знаю, мой мальчик, знаю. Верьте мне — и положитесь на меня. И пока у меня есть ваша любовь, я в полной безопасности. О, как тяжко было не видеть вас. Я тосковала по вас беспрерывно. Я ни разу не выходила с тех пор как мы здесь. Она не пускала меня и сидела сама дома. Теперь они почему-то ослабили надзор. Они собираются открыть ресторан там, в городе, и я должна буду прислуживать у столиков.

— Нет, не будете! — воскликнул я, — не будете, если я имею право голоса в этом деле. Берна, я не могу выносить мысли, что вы будете там, среди этой мусорной груды разврата. Вы должны выйти за меня замуж, теперь же.

— Теперь? — повторила она с широко открытыми от удивления глазами.

— Да, дорогая, без промедления. Ничто не может помешать нам. Берна, я люблю вас, желаю, нуждаюсь в вас. Выйдите за меня замуж теперь.

В тоске неизвестности я ждал ее ответа. Она долго сидела молча, задумчивая и спокойная, с опущенными глазами. Наконец, она подняла их на меня.

— Вы сказали: год.

— Да, но я пожалел об этом. Я хочу вас сейчас. Я не могу ждать.

Она пристально смотрела на меня. Голос ее был очень мягок, очень нежен.

— Я думаю, что нам лучше подождать, дорогой. Это слепой внезапный порыв с вашей стороны. Я не должна пользоваться им. Вы жалеете меня, боитесь за меня и вы знали так мало других девушек. Это великодушие, рыцарство, а не любовь к бедной меленькой Берне. О, мы не должны, мы не должны желать этого. И потом вы может быть пожалеете.

— Пожалею? Я никогда не пожалею об этом, — умолял я. — Я всегда буду ваш, абсолютно, целиком ваш, девочка, душой и телом, на жизнь и на смерть, навсегда, навсегда, навсегда.

— Да, но ваша любовь кажется мне такой внезапной, жгучей, сильной, Мне страшно, мне страшно. Может быть, это не та любовь, которая может длиться. Быть может, вы скоро начнете тяготиться. Я только бедная невежественная девушка. Если бы здесь вблизи была другая, вы никогда не обратили бы на меня внимания.

— Берна, — сказал я, — если бы вы были среди тысячи прелестнейших в мире девушек, я прошел бы мимо них и с восторгом и благодарностью повернулся бы к вам. И если бы я был императором на троне, а вы самой смиренной из всей этой толпы, я поднял бы вас до себя и назвал бы «королевой».

— Королевой? Ах, нет, — сказала она грустно. — Вы были тогда благоразумны. Я убедилась в этом после. Лучше подождать год.

— О, дорогая моя, — упрекнул я ее, — однажды вы предложили мне себя без всяких условий. Почему вы изменились?

— Не знаю. Я горько стыжусь этого. Никогда больше не напоминайте мне об этом.

Она продолжала очень спокойно, полная ласкового терпения.

— Вы знаете, я много думала с тех пор. В долгие дни и еще более долгие ночи, когда я томилась здесь в тоске, не теряя надежды, что вы вернетесь ко мне, у меня было достаточно времени, чтобы подумать, взвесить ваши слова. Я точно помню их. Любовь это жизнь и смерть, великий ослепительный свет, страсть, которая возносит до небес и низвергает в преисподнюю. Вы разбудили во мне женщину. Мы нужна такая любовь.

— Она есть у вас, моя драгоценная, вы владеете ею воистину.

— Хорошо, тогда дайте мне время вкусить ее. Теперь июнь. В будущем июне, если вы не решите, что были глупы, слепы, неосмотрительны, я отдамся вам со всей любовью мира.

— Может быть, вы изменитесь? Она улыбнулась чудесной улыбкой.

— Никогда, никогда не бойтесь этого. Я буду ждать вас, тосковать по вас, любить вас все больше и больше с каждым днем.

Я был убит, подавлен, ошеломлен ее отказом.

— Сейчас я буду только бременем для вас. Я верю в вас. Я хочу, чтобы вы вышли на дорогу и приняли участие в битве жизни. Я знаю, что вы победите. Я буду только тяжестью для вас теперь, подождем, мальчик, только год.

Я почувствовал патетическую мудрость ее слов.

— Я знаю, вы боитесь, что со мной что-нибудь случится. Нет, я думаю, что все будет благополучно. Я могу противиться Локасто, Через некоторое время он оставит меня в покое. А если дело примет дурной оборот, я позову вас. Вы не должны уходить слишком далеко. Я скорее умру, чем позволю ему дотронуться до меня. До будущего июня, дорогой, ни одного дня дольше. Для нас обоих будет лучше подождать.

Я опустил голову.

— Хорошо, — сказал я резко, — а что я буду делать в это время.

— Что делать? Делайте то, что вы делали бы без меня. Не позволяйте женщине отклонять течение вашей жизни, заставьте ее плыть за вами. Ступайте на ручьи. Работайте. Для вас будет лучше уехать. Это облегчит положение мне. Здесь мы будем мучить друг друга. Я также буду работать, тихо жить и тосковать по вас. Время пройдет быстро. Вы будете иногда приезжать и навещать меня.

— Да, — ответил я. Мой голос звучал глухо от волнения.

— Теперь мы должны идти домой, — сказала она. — Я боюсь, что они вернутся.

Она встала и я последовал за ней по узкой тропинке. Один или два раза она обернулась и послала мне сияющий нежный взгляд. Я боготворил ее больше, чем когда-нибудь.

Мы достигли хижины и на пороге она остановилась. Те еще не вернулись. Она протянула мне обе руки, и глаза ее заблестели слезами. «Будь мужественен, мой любимый; это все ради меня, если ты меня любишь». — «Я люблю вас, моя дорогая. Все ради вас. Я уеду завтра». — «Мы помолвлены теперь, не правда ли дорогой?» — «Мы помолвлены, моя любовь».

Она прильнула ко мне и слилась с моими объятиями, как меч со своими ножнами. Она взяла мое лицо своими белыми руками и посмотрела на меня долго и вдумчиво.

— Я люблю вас, я люблю вас, — прошептала она. — Будущим июнем, мой любимый. Будущий нюнь.

Она мягко ускользнула от меня и я остался на месте, смущенно созерцая закрытую дверь.

— Будущий июнь! — услышал я как эхо. Предо мной с улыбкой на лице стоял Локасто.