Белое солнце Анголы

На старт!

Возвращаемся к урегулированию на Юго-Западе Африки. Его заключительная стадия началась трехсторонней встречей Ангола — Куба — ЮАР при посредничестве США в Лондоне 2 мая 1988 года. Ее, однако, можно было бы смело назвать четырехсторонней, ибо США не только посредничали, но и, по сути дела, непосредственно участвовали и в самом конфликте, и в определении условий его решения. В своих внутренних документах мы, собственно, так ее и называли — «четырехсторонние переговоры».

Это было уже нечто похожее на реальный прорыв. Накануне я встретился в Лондоне с Ч. Крокером. Официально это называлось «советско-американские рабочие контакты, проводимые в порядке подготовки очередной встречи на высшем уровне». Она должна была состояться через какое-то время в Москве.

В Лондоне у меня была еще одна миссия — проинформировать министра иностранных дел Великобритании сэра Джеффри Хау о только что подписанном соглашении по Афганистану: наши войска уходили, наконец, из этой страны. Начала затягиваться кровоточащая много лет рана. Понятно, какое благотворное воздействие это оказывало на продвижение вперед в решении других региональных конфликтов. Я далек от слишком прямолинейных аналогий, но кое-что явно напрашивается. Вряд ли так уж случайно переговоры в Лондоне по Югу Африки открылись спустя всего полмесяца после достижения соглашения по Афганистану. Пошла фактически цепная реакция.

Встречи с американцами проходили поочередно то в нашем, то в американском посольстве, и обе стороны строго следили, чтобы протокол не нарушался. 29 апреля 1988 года я принимал Ч. Крокера в нашем особняке на Кенсингтон Пэлэс Гардене, 13, ни сном ни духом не ведая, что через шесть лет поеду от этого здания в открытой карете, запряженной парой могучих лошадей, вручать королеве Елизавете II верительные грамоты посла в Великобритании. Но уже не Советского Союза, а России.

Я поздравил Крокера с тем, что удалось привести к переговорному столу Анголу, Кубу и ЮАР. Сделал это без задней мысли — у нас была затвержена позиция в пользу переговоров. Другого пути явно не просматривалось. Не было смысла отказываться от посреднических услуг американцев, после того как те в течение семи лет уже осуществляли такую функцию. Поскольку к тому же предусматривалось наше опосредствованное участие, то мы могли контролировать ситуацию. Но главной была, конечно, наша заинтересованность распутаться с этим конфликтом. Так что был я искренен, когда говорил, что Советский Союз серьезно намерен содействовать сторонам, непосредственно вовлеченным в переговоры, развязать анголо-намибийский узел.

Это были не просто слова. В дальнейшем мы неизменно выступали за продолжение переговоров в том формате, в каком они начались в Лондоне и каковой мы сами предложили в свое время. И предполагали, что в переговорах сразу могут встретиться трудности (так, кстати, и получилось). Мы заранее заявили, что настроены на преодоление сложностей, а не на срыв переговоров или изменение их конфигурации.

Еще одно доказательство нашей нацеленности на переговоры именно в первоначальном составе. Когда в марте 1988 года министр обороны ЮАР обратился через средства массовой информации к СССР: коль скоро уходите из Афганистана, почему бы ЮАР и Советскому Союзу не договориться напрямую насчет Анголы, — мы оставили этот заход без внимания. Более того, публично раскритиковали его.

Начиная с Лондона и практически во всех четырехсторонних встречах принимал участие советский неофициальный представитель, В. Васев, один из лучших наших профессионалов-африканистов, действуя как бы за кулисами, но от того не менее эффективно. Его иногда упрекали американцы, что слишком уж он поддерживал анголо-кубинскую позицию, в том числе по важнейшему аспекту — срокам вывода кубинских войск. А чью же, спрашивается, позицию надо было нам защищать? Южноафриканскую, она же, как нередко бывало, общая с американской? Другое дело, что в наших закрытых контактах с друзьями мы, как это называлось тогда, активно «работали», отмечали, в частности, что четырехлетний график вывода, официально выдвинутый Кубой и Анголой, не является реальным. Были у нас, как я, надеюсь, показал, и другие рычаги влияния.

В те месяцы серьезно обострился конфликт, как я уже упоминал, на Роге континента. Так именуют тот выступ примерно посередине восточного побережья Африки, где сходятся границы нескольких государств. И тут я должен прямо сказать: американцы помогали нам — в этом случае наша роль была заглавной — куда меньше, чем мы им на Юге Африки. Они сильно не любили Менгисту («параноика, диктатора, с которым нельзя иметь дело»), думали скорее не о снятии напряженности, а об его устранении. Казалось бы, по идеологическим соображениям не с руки им было поддерживать «марксистов эритрейцев», тем более, что в 1950 году, когда у США были отличные отношения с императором, они сами голосовали в ООН за включение Эритреи в состав Эфиопии[49]. Тем не менее в конечном счете возобладало стремление взять реванш за потерю Эфиопии, ее «переход» в советский лагерь. А ведь Менгисту, осуществивший такой поворот, в свое время окончил военную академию в США. Американская позиция повлияла на последующие события, в итоге которых эритрейцы взяли верх. Никто теперь уже не сможет доказать, что было бы лучше — сохранение единого государства Эфиопии или его расчленение, но то, что там остались «гроздья гнева», которые постоянно дают вспышки и нередко перерастают в войну, когда Менгисту давно уже там нет, — это факт. Откол Эритреи не привел к миру в регионе, по крайней мере, пока.