Белое солнце Анголы

Вашингтон

Как нельзя более кстати подоспели консультации по региональным проблемам с США. Так они назывались на нашем дипломатическом языке. Инициативу их проведения проявили мы, американцы же довольно быстро откликнулись.

Aвгуст Э. Шеварднадзе по старой советской привычке — в отпуске у моря, в благословенном месте — Лидзаве, сейчас, вероятно, основательно разрушенной, как и вся Абхазия. Окончательно нашу позицию я согласовываю с ним по телефону. Благо, на всех правительственных дачах есть «вертушки» аппараты закрытой связи.

Итак, 26 августа 1986 года я в Вашингтоне. Естественно некоторое волнение: впервые я должен говорить практически о всех региональных конфликтах, а это все же новый для меня реферат.

Мой собеседник, заместитель Госсекретаря США по политическим вопросам Майкл Армакост, сразу располагает к себе: «Вы устали после перелета, к тому же разница во времени, поговорим подробнее завтра». Все же успеваю всучить ему некий, так сказать, экстракт советского подхода в концептуальном плане, по большей части в виде вопросов:

— Правильно ли я понимаю, что СССР и США хотели бы не только улучшить двусторонние отношения, но и оздоровить международную обстановку в целом?

— Согласны ли США с тем, что нельзя допускать, чтобы региональные конфликты выливались в открытую конфронтацию между двумя сверхдержавами?

— Хотите ли вы урегулирования всех региональных конфликтов или некоторые из них предпочитаете сохранить?

— Готовы ли США учитывать законные интересы других государств и народов, их право на самоопределение, независимое развитие без вмешательства извне? Ведь ни СССР, ни США не могут быть верховными арбитрами.

Возможно, вопросы звучат патетически. Но за ними немаловажный подтекст: новая советская политика пытается нащупать хоть что-то общее в идеологии подхода к региональным конфликтам, особенно на фоне значительно ужесточившейся при Рейгане американской, как мы считали, доктринальной позиции.

М. Армакоста, однако, голыми руками не возьмешь. Он реагирует кратко: мы, практики, пытаемся идти от конкретного к более общему, а не наоборот. Я на это: чисто прагматический подход не всегда может дать нужный результат.

Следующие два дня, 27 и 28 августа, плотно набиты беседами. Они касались и Ближнего Востока, включая недавнюю бомбардировку американцами Ливии, и ирано-иракского конфликта, и Афганистана, и азиатско-тихоокеанского региона, но здесь не место их вспоминать. Скажу лишь, что серьезное внимание американской стороны я обращал (в афганском контексте) на ядерные исследования Пакистана. М. Армакоста тогда это не очень беспокоило. А ведь и оттуда «выросли ноги» нынешней, вызывающей серьезную озабоченность конфронтации между Пакистаном и Индией.

По южноафриканским делам ядро моих настояний — это тот конфликт, где возможны совместные советско-американские усилия. Они имеют шанс на успех с точки зрения поисков справедливого (на это слово делается особый упор) политического урегулирования. Его надо искать поскорее, ибо альтернативой может быть кровавая баня. Ее следует всеми силами избежать.

В целом американцы находили мой анализ «интересным», искать точки соприкосновения в позициях не отказывались, но сразу же выявился ряд расхождений, которые и в будущем постоянно затрудняли взаимопонимание.

Попытаюсь их обозначить.

Американцы упрекали нас в склонности скорее к военному, чем политическому решению внутри Анголы. Тогда в этом была, возможно, своя логика. Они, однако, отказывались понимать, что наша позиция скорее вторична, ибо вытекает из поддержки того, за что выступают Ангола и Куба. Наши друзья опасались — и нельзя сказать, что необоснованно, — что не о замирении с УНИТА хлопочут американцы, а об уступке ей власти. Мы серьезно относились к своим союзническим обязательствам, закрепленным в Договорах с Анголой и Кубой, прислушивались к мнению ангольских и кубинских руководителей. Им мы постоянно говорили о необходимости также и политической работы, но свое мнение не навязывали. Не тот был характер взаимоотношений.

Американцы — и это тоже не способствовало переводу внутриангольской проблемы в мирное русло — упорно не желали устанавливать официальные отношения с Луандой. Не заслужила, мол, МИЛА этого, незаконно она пришла к власти — не в результате выборов. Таковы были их доводы, когда мы призывали их к нормализации связей с Народной Республикой Ангола. А УНИТА заслужила? Отчего такая заангажированность? Чтобы отыграть неудачу 1975 года, не мытьем так катаньем привести к власти Савимби?

Так что я с убежденностью говорил, что ангольские внутренние дела должны быть устроены самими ангольцами. УНИТА я характеризовал как юаровскую креатуру, ее продленную вооруженную руку. Ставил американцам в упрек факт недавнего принятия Савимби в Вашингтоне (а его там привечали фактически на уровне главы государства), отмечал, что в Африке на это весьма плохо отреагировали. Аморальной считали поддержку УНИТА Соединенными Штатами и многие американские левые, и не только левые. Еще бы, в этом смысле США были в одной упряжке с расистской ЮАР.

М. Армакост высказывался за вывод из Анголы и Намибии всех иностранных войск, то есть и Кубы, и Южной Африки. В принципе мы не были против этого, знали, что ангольцы и кубинцы не уходят от такого разговора с американцами. Достигнут они договоренности, которая их устроит, — мы поддержим ее. Мне такая позиция казалась разумной. Американцы хотели большего — нашего постоянного давления на Анголу и Кубу. И хотя в аккуратной форме мы свою точку зрения до друзей доводили, подталкивая их к договоренности, американцам говорить об этом особенно не спешили.

Тем более, был тут юридический подтекст: Ангола не нарушала международно-правовые нормы, приглашая кубинцев, а вот южноафриканцы, залезши в Намибию и далеко в Анголу, попирали их.

Когда, скажем, заместитель министра обороны Р. Армитэдж в разговоре по АТР подчеркнул, что все азиатские страны приветствуют нахождение американских войск в Южной Корее, трудно было удержаться и не парировать: все прифронтовые государства в Африке одобряют тот факт, что кубинцы сдерживают юаровцев в Анголе. ЮАР, говорил я, должна была прекратить оккупацию Намибии еще до того, как кубинские войска появились в Анголе, и даже до того, как сама Ангола стала независимой. Да и резолюция 435, которой тогда исполнилось уже восемь лет, — плод сугубо западного творчества. США гордятся тем что были соавторами. Теперь свою же резолюцию нагружают новыми увязками, а мы, хотевшие было вотировать документ, защищаем его в первозданном виде. Вот какая диалекгика.

Дело было не только в морально-правовой стороне дела. У нас не было уверенности в том, что даже при реализации увязки ЮАР выполнит свою часть обязательств, уйти из Анголы, не будет препятствовать независимости Намибии. Гарантии на этот счет были сугубо вербальные, большe со слов американцев. (Замечу в скобках, что в конечном счете ушли и кубинцы, и южноафриканцы, а вот вооруженные силы США до сих пор остаются в Южной Корее и не спешат с уходом.)

«Почему вы так боитесь задеть ЮАР, опрашивал я американцев, почему так упорно отказываетесь от экономических санкций? Ведь все беды идут от ЮАР. Некоторых же других «носителей зла» вы давите за милую душу, взять ту же Ливию. Вас ЮАР шантажирует угрозой коммунизма, хотя в этом регионе им и не пахнет. Так будет продолжаться до тех пор, пока вы не сбросите идеологические шоры».

Несмотря на полемику мы договорились о важном — постараться не выпячивать конфликт на Юго-Западе Африки как предмет конфронтации между Востоком и Западом. Каждый со своей стороны подтвердил намерение не подливать масла в огонь, попытаться сохранить имеющиеся точки соприкосновения и, пока еще есть возможность, сблизить их, стремиться к тому, чтобы наши пути не расходились — в общем не превращать Африку в арену борьбы внешних сил. Негусто, но для начала не так уж плохо.

Где мы серьезно схлестнулись, так это по Центральной Америке, но это мне описывать здесь, к счастью, не надо. Закончу тем, что попросил я американцев дать мне полный список их жизненных интересов в мире, на кои они постоянно ссылались. Списка я, разумеется, не получил, но каким пышным цветом расцвел весь этот букет к настоящему времени! Цитировал я тогда Михаила Сергеевича: «Мир не есть чья-либо вотчина», — но уже тогда для американцев это было не больше, чем сотрясение воздуха.