В те подернутые флером романтические годы мы «вкалывали» на совесть. Не то, что в поздний период геронтократии, когда в шесть вечера А. Громыко, как правило, уже не было в здании на Смоленской площади, суббота и воскресенье считались святыми днями, а члены Политбюро официально имели по два отпуска в год. Физически недостаточно работали наши немолодые руководители, не в этом ли одна из причин, что страна опускалась вниз? И вроде бы должен был выработаться иммунитет. Ан нет! Не прошло и десятка лет, и мы имели рецидив этой социальной болезни с теми же тяжелыми последствиями.
В «благословенные» годы затхлости и застоя у нас была бездна свободного времени. И это при том, что ни я, ни мои товарищи никак не работали ниже «мидовской средней». Скорее, даже выше ее. Но времени хватало на все — баню, охоту, богатую в Москве культурную жизнь, особенно ту, которая с диссидентским «перчиком», футбол, выпивку, другие увлекательные развлечения. Оставалось даже на стенания: как же все плохо у нас, когда все это кончится.
Кончилось, по наивности казалось, что бесповоротно, в 1985 году с приходом М. Горбачева. Сразу многократно возросли нагрузки. Работали взахлеб. Между твоими убеждениями, твоими представлениями о государственных интересах и тем, что ты делал, не было зазора. Тем более, что еще удавалось кое-чего существенного добиться. При всех скидках на дипломатическую лесть было приятно услышать от тогдашнего швейцарского посла в Москве: «Там, где Вы, там успех». Вообще отношение к нам, к стране было как в известной песне: «Нас тогда без усмешек встречали».
Чрезвычайно быстро закончился этот начальный период перестройки. Все больше стали давать о себе знать отсутствие четкого плана действий[72], недооценка яростного сопротивления тех, кто не хотел ничего менять, особенно своего привилегированного статуса, неточный анализ состояния страны. Когда первый, наиболее легкий слой внутренних перемен был снят за счет гласности, когда после многочисленных обещаний надо было приступать к решению тяжелейших проблем по существу, перестройка стала на глазах выдыхаться. Не получается у меня бросить камень в ее лидеров, слишком непосильной оказалась ноша, которую они, в отличие от своих предшественников, решились взвалить на себя. Да и общий итог далеко не весь отрицательный.
Бурные чувства владели нами.
И на изломе перестройки я написал:
Мыв жизнь входили, как на праздник,
Причем не чей-нибудь, а наш.
Кто знал, насколько безобразен
Был скрытый сталинский пейзаж.
Дорога вдаль казалась ясной
И лица светлыми вокруг.
Кто знал, что тысячу напастей
Таит едва начатый круг.
Аккордеон звучал призывно,
Любовь, как первая звезда,
И что сейчас зовется «измом»,
Была судьба моя тогда.
Потом обрушились удары
На неокрепшие сердца:
Гулаг и культ, застой — и мало,
Кто выдержал все до конца.
Кто смог дожить до перестройки,
Не спившись, не пустясь в бега.
Но сколько света, жизни сколько
Пришло на наши берега.
О, эти лучшие три года,
О, долгожданный звездный час,
Но наша суть, наша природа
Свое взяла и в этот раз…
Снимая пафос, добавлю: если удалось в перестроечные годы чего-то добиться на внешнеполитическом фронте, то в основе этого — в полном соответствии с канонами марксизма — лежала немалая, порой вдохновенная работа. Это — один из главных методологических выводов.