Белое солнце Анголы

На последней минуте

Казалось, все было на мази. Однако и заключительная часть переговоров изобиловала драматическими поворотами.

Подписание документов было намечено в штаб-квартире Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Тем самым подчеркивалась ответственность ООН за Намибию, роль, которую она уже сыграла во всем этом процессе и какую еще предстояло сыграть в осуществлении принятых решений.

Мой министр летел через океан спецрейсом непосредственно к церемонии, я должен был попасть туда на день раньше. Оказалось — трудно с билетами: слишком много народа торопилось в одно и то же место. К тому же дело шло к Рождеству. Я был поставлен на лист ожидания рейса «Панамерикэн» из Франкфурта. Подобная процедура — дело ненадежное, и я позвонил своему давнему приятелю Нику Ильину, занимавшемуся общественными связями в «Люфтганзе». Он сделал невозможное: забронировал место на рейс их авиакомпании до Нью-Йорка, а до Франкфурта аэрофлотовский билет у меня был.

Западногерманский самолет благополучно доставил меня в аэропорт Кеннеди. Встречают товарищи из советского представительства при ООН. Едем в машине. Радио, как обычно, включено. И вот тебе новость: боинг «Панамерикэн», шедший из Франкфурта, взорвался в небе Шотландии над местечком Локкерби. Тогда погибли некоторые непосредственные участники африканской эпопеи, в том числе швед Бернт Карлсон, комиссар ООН по делам Намибии. Это, конечно, был шок.

Ахать и охать, однако, долго не пришлось. Тут же в машине мне передали просьбу кубинских друзeй немедленно по прибытии связаться с ними. Звоню. Они мне: «Товарищ Адамишин, не могли бы Вы срочно приехать к нам, дело неотложное и не для телефонного разговора». Вместе с нашим тогдашним представителем при Организации Объединенных Наций Александром Михайловичем Белоноговым едем. Нас встречают у входа в кубинское представительство при ООН, долго ведут по внутренним лабиринтам здания, через многочисленные посты охраны, пока не приходим в то, что в дипломатических миссиях обычно называлось «бункер». Помещение, как правило, без окон, наглухо закрытое, чтобы исключить подслушивание. Было такое и в некоторых наших посольствах, что побогаче. Работать в таких комнатах было из-за духоты невыносимо. Кубинское помещение мало чем отличалось от нашего, и час, который мы там провели, мог показаться бесконечным, если бы не то, чем нас встретили.

За столом сидят почти все знакомые по многотрудной работе. Старший берет быка за рога: «Мы хотим через Вас предупредить советских товарищей, что завтра Куба не подпишет ни трехстороннее соглашение с ЮАР и Анголой, ни двустороннее соглашение с Анголой о выводе кубинских войск. Они не соответствуют нашим интересам. Мы и раньше говорили об этом, но надеялись поправить дело на заключительном этапе переговоров. К сожалению, это не произошло. В том виде, как они есть сейчас, соглашения содержат слишком большие уступки ЮАР и США, неприемлемые для Кубы» — и дальше в том же духе.

С первой же произнесенной кубинцем фразы я напряженно думаю, как поступить. Отговориться, что передам сказанное в Москву? Серьезность предмета вроде бы оправдывает такой выход из положения. Но как будет выглядеть практически откладывание ответа до связи с Москвой?

Во-первых, ни с кем, кто мог бы принять решение, не свяжешься. Министр уже в воздухе, летит сюда. Но если даже представить невероятное — что я смогу до него добраться, — какова будет его реакция? Легко ее представить: «Вам на месте виднее, решайте сами». Поглядываю на кубинских членов делегации. Выражение лиц соответствует моменту — мрачное и сосредоточенное. И лишь в глазах молодого парня, с которым установились почти дружеские отношения, вижу, как промелькнул почти неуловимый сигнал — спокойнее! Это подтверждает мое предположение, что речь идет о попытке втянуть нас в последний ночной бой с американцами с целью получить дополнительную уступку. Но прямо-то мне это не говорят, я должен реагировать на заявление об отказе от завтрашнего подписания, до которого и остается-то несколько часов.

Есть еще возможность попросить короткий перерыв и посоветоваться с присутствующими советскими товарищами. Но это, скорее, смажет эффект от того, что я собираюсь сказать. И говорю примерно следующее: «Подписывать или не подписывать соглашения — суверенное право Кубы. В течение всех переговоров мы исходили из того, что вы знаете, что вам подходит, а что нет. Если считаете, что подготовленные договоренности не отвечают кубинским интересам, не подписывайте. Я уверен, что и в этом случае Советский Союз поддержит Кубу, как он это делал всегда». Выдерживаю паузу, для пущей важности, и продолжаю: «Единственно, давайте прикинем, какие последствия будут от того, что Куба в последний момент откажется от подписания».

И далее разворачиваю, насколько мне хватает красноречия, картину того, что произойдет завтра. После того как перечисляю все возможные отрицательные эффекты и для кубинцев, и для нас — а это видно невооруженным глазом — заканчиваю: «Сами решайте, что вы будете делать. Я же еще раз повторю: Советский Союз будет на вашей стороне».

Насколько у меня осталось в памяти, на этом разговор и закончился. Кубинцы промолчали или сказали что-то вроде — мы подумаем, или мы сообщим в Гавану.

Не буду описывать, с каким чувством мы покидали кубинскую миссию. В машине по дороге к себе Саша Белоногов только и сказал: «Ну, ты даешь», — и дальше опять воцарилось напряженное молчание. Приехав в представительство, я все же заставил себя лечь спать, попросив разбудить, если кубинцы позвонят. По ничего больше не случилось. Наутро первым делом я спросил, поехал ли кубинский министр иностранных дел на подписание. Следившие за этим люди ответили: «Да, поехал».

Я не раз спрашивал себя, чем было вызвано это небольшое драматическое представление. То, что были среди кубинцев люди, которые до конца не были уверены, стоит ли Кубе уходить из Анголы, — это очевидно. Но к вечеру 21 декабря 1988 года принципиальное решение на этот счет не могло не быть принято. Так что вряд ли речь шла о намерении сорвать договоренности. Скорее, была попытка оттянуть подписание. Расчет, вероятно, делался на то, что я начну уговаривать, втянусь в существо требований, стремясь спасти ситуацию, предложу свои услуги для разговора с американцами. Но это была бы полностью бесплодная затея. Шутка сказать, договариваться пришлось бы не с одним, а с несколькими участниками. В итоге подписание могло бы быть действительно отложено, но вроде как не по вине Кубы. Так что решение, найденное мною «за доской», как выражаются шахматисты, когда сталкиваются с незнакомым для них вариантом, оказалось, пожалуй, оптимальным.

Само подписание состоялось в срок и без сюрпризов, хотя и с некоторым оттенком нервозности. Дело в том, что Пик Бота как бы мимоходом не очень корректно отозвался о Советском Союзе, хотя знал, что через несколько минут ему предстоит историческая встреча с главой советского внешнеполитического ведомства[54].

Тут хочу вспомнить добрым словом Госсекретаря США Джорджа Шульца. Он предоставил мне слово, хотя, строго говоря, не был обязан делать это. Так что, сделав упор на ту роль, которую сыграли в урегулировании конфликта перемены в советской внешней политике, наша перестройка, я походя прошелся и по высказываниям Боты. Зал заметил это и откликнулся смехом, что, мне кажется, уменьшило напряжение.

Так или иначе 22 декабря 1988 года в Нью-Йорке было завершено огромное предприятие: отныне существовали международно-правовые документы, содержавшие основы для комплексного урегулирования, причем честного и справедливого, коль скоро его подписали все участники. Именно то, что Советский Союз поставил во главу угла с самого начала. Впоследствии в политологии такого рода соглашения получили название «мир без побежденных». Юго-Запад Африки во многом проложил здесь дорогу.

Но договоренности эти, как бы хороши они ни были, существовали лишь на бумаге. Предстояла не менее сложная задача — обеспечить их выполнение.