Брюсов Орден. Ради лучшего будущего

Глава 22

г. Санкт-Петербург, 12 (24) января 1837 года

3849-е санкционированное вмешательство в поток времени

Обещанный мне Жоржем д’Антесом секундант явился ровно в десять утра — аккурат под бой «тетушкиных» напольных часов. По меркам века сего, это был уже мужчина в возрасте — лет пятидесяти, ну, может, сорока пяти — седовласый, но в аккуратно подстриженных бакенбардах проскакивали темные волоски. Не слишком высокий, однако военная выправка — прямая спина, расправленные плечи — будто добавляли к его росту вершка два. Ну, то есть сантиметров десять.

Метель стихла еще ночью, и пробившееся сквозь тучи низкое зимнее солнце по-питерски холодно заглянуло в юго-восточное окно гостиной почти одновременно с появлением на пороге комнаты гостя — должно быть, ослепив того с непривычки.

— Поручик Солженицын? — осведомился он, беспомощно щурясь.

— К вашим услугам, — кивнул я.

— Я ваш секундант, майор… — гость сделал шаг вперед, протягивая мне руку — и тем самым вышел из-под прицела бесцеремонно бившего ему в глаза шального луча. Внезапно глаза его изумленно распахнулись, и он словно споткнулся на гладком паркете. — …Ковальский, — по инерции все же завершил представление майор и тут ж возопил: — Это вы?!

Не поспеши гость назваться, не выкажи свое удивление нашей встречей — мне бы, пожалуй, нипочем его не узнать. Слишком уж немного осталось в этом пожилом господине от двадцатилетнего уланского штаб-ротмистра с Березины, и еще меньше — от перепуганного отрока в мансардном окне ночной питерской улицы. Нет, теперь, когда карты столь внезапно раскрылись, я и правда был готов отыскать в облике майора некогда знакомые черты — и то, признаться, с трудом.

Пораженный не менее гостя, я невольно попятился:

— Это вы?! — бездумно повторил с надрывом его вопрос.

— Дьявол! — пробормотал Ковальский, также отступая. — Вот уж не думал, что… — внезапно выражение растерянности на его лице сменилось холодной решимостью. — Но нет, сегодня я готов! — в руке майора откуда ни возьмись появился пистолет — неужели заряженный? — Я всегда теперь готов! — безумная улыбка озарила лицо моего несостоявшегося секунданта. Ствол нацелился мне точно в грудь. — И вот долгожданный час настал! Сгинь, нечистый!

И, не мешкая более, Ковальский спустил курок.

Эхом отразившись от стен гостиной, грянул выстрел. Невольно я зажмурился, но тут же заставил себя снова распахнуть веки — однако ни дыма, ни пламени почему-то не увидел. Не почувствовал и удара пули, хотя промазать с такого расстояния было бы куда труднее, чем попасть в цель…

А вот майора отбросило назад (что, отдачей?! Так вроде в руке у него обычный пистолет, а не базука!).

Мгновение-другое Ковальский еще стоял, покачиваясь, затем рухнул навзничь, сметя и опрокинув некстати подвернувшийся стул.

Прежде чем я осознал, что почему-то до сих пор жив — а вот незадачливый стрелок, похоже, совсем наоборот — из-за моей спины с карабином наперевес походкой заводной куклы вышла бледная Полина. Резко склонившись над Ковальским, она переложила оружие в левую руку, правой дотронулась до шеи майора и, выждав пару секунд, коротко бросила:

— Готов.

Затем подняла с пола пистолет, наскоро его осмотрела и констатировала:

— Осечка.

— То есть, все-таки, пан стрелял первым? — вырвалось у меня.

— Прости, — развела вооруженными руками девушка. Вышло, надо признать, эффектно.

— Он у тебя и на Черной речке так бабахнет? — понемногу приходя в себя, поинтересовался я, кивнув на карабин напарницы.

— Там у меня будет глушитель, — мотнула головой девушка. — Сейчас некогда было…

— Понятно… — протянул я. — Что ж, в любом случае, спасибо…

— Всегда пожалуйста, — сделав шаг в сторону, Полина положила пистолет на стол. Затем, подумав, отправила туда же и карабин. Показалось мне или нет, но, вроде бы, руки девушки слегка подрагивали.

— Ты… как? — запоздало поинтересовался я.

— Нормально, — вскинула голову моя напарница. — Как сам?

— Тоже в норме, — кивнул я.

— Тогда пойди, успокой «швейцара» — он наверняка слышал выстрел. Скажи, типа, чистил пистолет — и тот случайно пальнул… Да, нужно еще про Ковальского что-то наврать: а то войти вошел, потом выстрел — и больше не вышел…

— Скажу, что уставший гость отправился с дороги спать и просил не беспокоить, — пришло мне в голову, вроде бы, недурное решение. — Надо его, кстати, в спальню оттащить, — шагнул я к телу на полу.

— Я оттащу, — остановила меня жестом Полина. — И замою следы крови. А ты — дуй к «швейцару»! Только лицо попроще сделай, а то он точно нехорошее подумает.

— Пусть что хочет думает, холоп, — буркнул я, направляясь к выходу из гостиной — ноги слушались как-то неохотно, на каждый шаг приходилось их уговаривать. — Главное, чтоб сидел тихо и не отсвечивал! А то тетушке пожалуюсь! Уж она ему задаст!

— Наша тетушка — она такая, — кивнула Полина без тени улыбки на лице.

* **

В половине одиннадцатого мы с напарницей уже сидели в санях нанятого Степаном извозчика-«ваньки» — недорогого, но таки сподобившегося постелить пассажирам теплый тулуп. Ехать до Черной речки было недолго, однако выдвинулись мы заранее — нужно было еще забросить Полину на позицию для стрельбы — в полуразрушенный сарайчик рядом с выбранной мной площадкой. Ну и правильно сделали, что поспешили — уже метров через двести дорога оказалась перегорожена: на набережной возводили на потеху публике не то снежную крепость, не то ледяной дворец — пришлось свернуть и двигаться в объезд.

— Не серчайте, барин, — оправдывался «ванька», правя в боковую улочку. — По Екатерининской канаве проскочим — и дале с ветерком помчим!

— И здесь пробки да перекрытия… — недовольно пробормотала себе под нос моя спутница.

Означенная Екатерининская канава — бывшая речка Кривуша, будущий канал Грибоедова — смотрелась пусто и не слишком презентабельно. Дома тут стояли попроще, набережная выглядела слегка запущенной, да и снег на мостовой, похоже, не разгребали с осени. Красавца храма Спаса на Крови, разумеется, еще не существовало даже в проекте — убиенный здесь в 1881 году Император Александр II ныне, в 1837-м, был всего лишь Цесаревичем, возрастом — приблизительно нашим с Полиной ровесником.

— Нужно еще продумать, как объяснить отсутствие Ковальского Данзасу и д’Антесу, — вполголоса заметила моя напарница, поудобнее переставляя в ногах громоздкий серый кофр с карабином и боеприпасами.

— Прям вот нужно? — скривился я. — Ну, не пришел — и не пришел. Не я же его себе выбирал. Обойдусь без секунданта. Д’Антес против не будет — в конце концов, косвенно это его вина.

— Данзас будет.

— Ну, он один, да еще и француз, — усмехнулся я.

— Д’Антес тоже француз — при чем тут это?

— Знаю — это я из какого-то фильма процитировал. Не суть. Дуэль уже не отменить. Пушкин рвется стреляться, я тоже — кто нас остановит?

— А если Пушкин за ночь остыл и передумает?

— Оскорблю его снова и попрошу д’Антеса мне секундировать. Не думаю, что он откажет.

— Я тоже не думаю, но… Ой, что это? — вздрогнула вдруг она.

Что именно «это», я понял сразу — вероятно, почувствовали мы одно и то же. Сердце мое внезапно сжалось едва ли не в точечку, под ложечкой защекотало, ноги словно окунули в ледяную прорубь, а плечи и голову — в натопленную сауну. Ощущение было мне знакомо — точно такое же я испытал ровно месяц назад, покидая 1812 год. Вот только сейчас никакого переноса не наблюдалось — как мы катили в санях в 1837-м, так и продолжали катить.

— Такое впечатление, что нас хотели выдернуть из потока, и даже начали — но внезапно передумали… — подтвердив мою догадку, ошарашенно прошептала Полина, нащупывая — должно быть, непроизвольно — мою руку. — Вот только так не бывает, эвакуация — процесс необратимый!.. Ничего не понимаю…

Ответить я не успел: откатившийся было приступ вдруг повторился с удвоенной силой, мир вокруг меня стремительно завертелся, перевернулся вверх дном, и, вырванного из саней, меня грубо — совсем не так, как при прошлой эвакуации — швырнуло сквозь время — такой прыжок ни с чем другим не спутаешь…

Но почему? И куда? Домой? А как же этот сукин сын Пушкин? Как же, Уроборос ее подери, миссия?! Как же…