Брюсов Орден. Ради лучшего будущего

Глава 30

г. Ярославль, 20 июля 1918 года

Произвольное вмешательство в поток времени (сбой)

Что-то пронзительно свистнуло совсем рядом и сухо ткнулось в только что проявившуюся из небытия стену — чуть повыше тульи моей фуражки — выбив фонтан кирпичной крошки. Один из осколков болезненно чиркнул мне по скуле. Невольно схватившись за нее ладонью, я исступленно завертел головой, озираясь — и сразу же увидел Полину.

Напарница поднималась с мостовой, на которую, должно быть, упала, выпав из вихря переноса. Вернее, пока только пыталась подняться — правая нога девушки плясала, ища опору, а вот левая словно приклеилась к брусчатке.

— Что с тобой? — бросился я к спутнице. — Тебя… впечатало в камни? — осенила меня пугающая догадка.

— Похоже, только каблук, — пробормотала Полина, отрывая наконец от дороги левую ногу. Кожаный ботиночек остался на мостовой — и в самом деле вросший подошвой в серый камень.

— Уф-ф… — облегченно выдохнул я, подхватывая косолапо балансирующую на одной ноге напарницу под руку.

— Нужно второй тоже снять, — заявила девушка, пробуя встать прямо — и вместо этого заметно скособочась.

— И что, босиком пойдешь?

— А есть выбор?

Пока, повиснув на мне, напарница возилась с уцелевшим ботинком, я сумел осмотреться по сторонам. Без сомнения, это была все та же ярославская улица. Разве что совсем пустая — нигде ни души. И стекла в некоторых окнах выбиты. Даже во многих. Да почти во всех, если приглядеться! Что тут у них произошло?

Некое подобие ответа на мой вопрос пришло в виде приглушенного расстоянием звука не то раскочегаривавшейся где-то на соседней улице паровой молотилки, не то газующего мотоцикла — и еще одного свиста. В десятке метров от нас с Полиной жалобно зазвенело очередное стекло. Тут же откуда-то издалека донесся похожий на гром раскат, почти сразу за ним — второй. Я машинально задрал голову: на небе не было ни облачка, не говоря уже о грозовых тучах.

Судя по солнцу, время близилось к полудню. Судя по знойной погоде, стояло лето. Интересно, а год какой?

Мои размышления были прерваны тем, что с головы у меня внезапно слетела фуражка. Разумеется, не сама по себе слетела — что-то с силой в нее ударило. Камень? Или… пуля?

— Крутись Уроборос, да тут у них постреливают, — первой сообразила Полина. Голос ее звучал спокойно, словно речь шла о чем-то, не имевшем к нам никакого отношения. Что ж, все мы слегка притормаживаем после переноса…

Опомнившись, я схватил напарницу за плечи и повалил на мостовую. Сам тоже упал — рядом. Кажется, вовремя: сверху снова характерно тренькнуло. Возобновилась и отдаленная канонада.

— Куда же это нас занесло? — силясь вжаться в запыленную брусчатку, растерянно пробормотал я.

— Точно не домой, — заметила слева девушка. — Я помню эту улицу — мы шли по ней на пристань с вокзала. В наше время тут асфальт.

— Идет какая-то война, — продолжил рассуждать я. — Вряд ли Великая отечественная — тогда немцы до Ярославля не дошли…

— У нас почти наверняка парадокс, забыл? Может, в этой версии и дошли…

Ее слова заглушил хлесткий стрекот откуда-то из поднебесья. Вывернув шею, я посмотрел туда: над крышами, едва не задевая их растопыренными стойками шасси, тарахтел самолет-биплан с красными пятиконечными звездами на крыльях. Немного не долетев до нас, он свернул в сторону, и сделалась видна эмблема у него на хвосте — также алая пентаграмма, только почему-то нарисованная лучом вниз. Впрочем, поди еще разберись, где верх, где низ у тех, что украшали крылья…

— Нет, вряд ли это сороковые годы прошлого века, — заявила Полина, также провожая взглядом кургузый аэроплан. — Больно уж примитивная конструкция. Больше на времена гражданской похоже.

— А в Ярославле тогда были бои? — спросил я.

— Тогда везде были бои. Брат на брата, все дела… Опять же, не забывай про возможный парадокс…

— Ваше благородие! Барышня! Скорее сюда!.. — послышалось вдруг откуда-то слева. Мы с напарницей синхронно обернулись: на другой стороне улицы из приоткрытой двери подъезда нам отчаянно махал рукой какой-то человек, одетый во все черное — не считая широкой бело-сине-красной повязки на рукаве. — Нет, нет, не поднимайтесь! — прокричал он — Полина и в самом деле начала уже было привставать с мостовой. — Ползком!

— Легко сказать — ползком, а когда на тебе такое платье… — проворчала девушка, впрочем, снова послушно припадая к брусчатке.

— Ладно, двинули, — бросил я, пропуская напарницу так, чтобы держаться от нее с той стороны, откуда прилетали пули.

— Быстрее внутрь, ваше благородие, здесь безопасно! Насколько это сейчас вообще возможно…

Подгоняемые этими криками, последние метры до подъезда мы, не выдержав, все же преодолели бегом. Под жутковатый аккомпанемент свиста пуль — но, в итоге, благополучно.

Черное одеяние незнакомца оказалось формой железнодорожника. Причем, сперва я принял его за моряка — из-за якоря с топором на кокарде фуражки. Ну зачем поезду якорь? Ан нет, видимо, для чего-то нужен.

— Кто вы? — осведомилась Полина, вваливаясь в подъезд.

— Городов я. Так-то путеец, но вот пришлось пойти помощником машиниста на бронепоезд, — последовал ответ. — Только нету больше нашего бронепоезда… — резко помрачнев, добавил он. — Да и тут нас черти узкоглазые крепко прижали…

— Прапорщик Одинцов, — представился я, отметив про себя этих «узкоглазых». Неужели русско-японская? Но почему в Ярославле-то?! — Это, — кивнул на напарницу, — моя… моя сестра Полина.

— Пройдемте наверх, — шагнул железнодорожник вглубь дома. — Наши — там.

Коротко переглянувшись, мы с девушкой двинулись за ним следом.

«Наших» — помимо Городова — оказалось трое. Еще один железнодорожник — пожилой мужик, назвавшийся Прохорычем — с маузером в громадной деревянной кобуре у пояса. Вооруженный винтовкой парень, едва ли не младше нас с Полиной, в длинной солдатской шинели не по погоде («Васильев я, Серж Васильев. Студент. Ну, бывший. Мерзну вот что-то. Болею, наверное…»). Оба — с такими же, как и у Городова, бело-сине-красными повязками.

Третьего «нашего» я увидел не сразу — он вышел из соседней комнаты, когда с первыми двумя мы уже перезнакомились. Мужчина лет тридцати пяти, с несомненной военной выправкой, в зеленом офицерском кителе, но без погон, и фуражке с мягкой тульей — без кокарды, но с черно-оранжевой — «георгиевской» — лентой на околыше. Имелась у него и повязка на рукаве — также георгиевских цветов.

— Штабс-капитан Седов, — отрекомендовался он, пожимая мне руку.

— Прапорщик Одинцов.

— Да, я слышал… — взгляд штабс-капитана скользнул по золотым погонам на моих плечах, по щегольскому мундиру, по эфесу шашки — печально, и чуть ли не с завистью. — С начала германской не видел такой красоты, — вздохнул он. — Вы, Одинцов, к нам будто прямиком со смотра явились… Причем, года так из 1913-го… Помнится, один англичанин, Уэллс, роман написал — «Машина времени», кажется, ну или что-то вроде этого. Вот будто про вас.

— Старые запасы… — пробормотал я. И зачем-то добавил: — Погибать, так при полном параде!

То есть для них здесь 1913 год тоже в прошлом. Значит, точно не русско-японская. Кто же тогда эти загадочные «узкоглазые»?

— Тоже верно, — кивнул между тем штабс-капитан. — Из какого вы отряда?

— Я… Из резерва, — брякнул я наобум — нужно же было что-то отвечать.

— Не знал, что у нас есть резерв, — покачал головой офицер.

— Больше и нет, — развел я руками. Логично же, раз бронепоезд потерян, а «нас прижали»?

— Как вы оказались там, на улице? — не отставал Седов.

— Вернулся за сестрой, — кивнул я на напарницу. — Прошу прощения, я ее не представил — Полина Одинцова, моя сестра… И… Еще раз прошу прощения, господин штабс-капитан — это что, допрос? Вы меня в чем-то подозреваете?

— Что вы, — печально скривился мой собеседник. — Какие тут подозрения. Последнее, что станут делать красные — засылать к нам переодетого офицером шпиона. Нет у нас под это достойных секретов… Да и видно же, что вы не китаец и не мадьяр… — усмехнулся он.

— Русские части у большевиков считаются ненадежными, — вмешался в разговор Городов. — Вот и бросили на нас узкоглазых.

— С севера, говорят, латышские стрелки наступают, — добавил его старший коллега Прохорыч. — У нас здесь — китайцы, на юге — мадьяры…

— Да нет, я слышал, мадьяры с запада прут, рука об руку с узкоглазыми, — заспорил Городов.

— В общем, полный интернационал, как и положено у большевиков, — усмехнулся Седов. — Давят, сволочи… Да вы, Одинцов, небось, все сами видели… Ну ничего, мы им тоже жару задали! Попомнят краснопузые наш Ярославский июль 18-го…

Ну вот, и с годом разобрались, и с сутью конфликта. Полина была права — это гражданская война, 1918-й. Красные наступают… а мы, значит, у белых. Ну да, золотые погоны обязывают… Вот только дела у «наших», похоже, не очень. Подмога не пришла, подкрепленье не прислали — если не считать нас с «сестрой»…

Интересно, а многие так выбирали сторону в гражданской войне — нечаянно оказавшись в один прекрасный (или скорее, ужасный) момент по-особому одетыми или в определенной компании?

Звякнуло стекло — и до того разбитое. Влетев в окно, пуля ударилась в стену за спиной штабс-капитана. Все присутствующие дернулись — кто сильнее, кто едва заметно — невозмутим остался один Седов.

— Можете сообщить что-нибудь новое о продвижении красных? — спросил он у меня.

— Едва ли что-то существенное, — пожал я плечами. — Я пришел с другой стороны. Насколько могу судить — по городу работает артиллерия. Видел аэроплан… Он к Волге ушел.

— За новыми бомбами полетел! — заявил Городов.

— Да ладно тебе выдумывать, — цыкнул на него Прохорыч. — Виданное ли дело — бомбы на аэроплане! Они ж тяжеленные, с ними ему ни в жисть не взлететь!

— Еще как взлететь! Как, думаешь, они наш бронепоезд остановили? Бомбами с аэропланов забросали!

— У бронепоезда банально закончились снаряды к орудиям, поэтому его и оставили, — повернулся к нему Седов. — А бомбить с аэропланов еще в германскую научились, — заметил он уже Прохорычу. — Прогресс, господа, не стоит на месте!

— Уж лучше б стоял! — буркнул пожилой железнодорожник. — Или вовсе прилег отдохнуть!

Между тем штабс-капитан приблизился к окну и осторожно выглянул на улицу. Трудно сказать, что он там сумел высмотреть, но через четверть минуты Седов обернулся к нам с самым решительным выражением на лице.

— В общем, так, господа, — отчеканил офицер. — Считаю, что оставаться здесь далее бессмысленно. Китайцы не суются только потому, что не знают, как нас мало. Тем не менее, очевидно, что их наступление — всего лишь вопрос времени. Никакого стратегического значения наша с вами позиция не имеет, удерживать ее любой ценой смысла я не вижу. Поэтому предлагаю отходить к Волге. И там — либо соединиться с другими отрядами, либо покинуть город по воде.

— Как это покинуть? — ахнул Городов. — Ваше благородие, у меня здесь, вообще-то, семья! Если уж наше дело — труба, лучше германцам сдаться! Ну, местной комиссии военнопленных…

— Да, у них, вроде как, нейтралитет, — поддержал коллегу Прохорыч. — Не выдадут же они нас большевикам!

— По первому же щелчку пальцев выдадут, — покачал головой Седов.

— До германцев — как и до Волги — еще добраться нужно, — из угла комнаты, где сидел на полу в обнимку с винтовкой, подал голос студент Васильев. — Улица насквозь простреливается — не пройдем.

— Пойдем по крышам, — заявил штабс-капитан.

— По крышам? — хмыкнул студент. — Чтоб к Господу ближе? Это вариант…

— Что у вас из оружия, прапорщик? — спросил между тем Седов меня.

— Только вот это, — указал я на эфес своей драгунской шашки.

— Нет, вы у нас точно из плеяды героев господина Уэллса, реликт довоенной эпохи… — расстегнув кобуру на поясе, он протянул мне массивный черный наган с до блеска отполированными деревянными накладками на рукояти. — Вот, держите. Патроны, уж извините, только те, что в барабане…

— Благодарю, господин штабс-капитан, — взял у него револьвер я.

Признаться, стрелять я пока ни в кого не собирался. Оно понятно, что мертво, умереть не может, но, по большому счету, мне что красные, что белые, что, pardon, желтые (политкорректность же в 1918-м вроде еще не ввели?) — не враги…

Нет, конечно, если придется защищаться…

— Да, а как же вы сами, господин штабс-капитан? — запоздало дернулся я.

— У меня есть еще, — отозвался офицер.

В окно влетела очередная шальная пуля — на этот раз на нее как-то даже внимания особо не обратили.

— Все готовы? — обвел взглядом Седов комнату. Присутствующие, включая нас с Полиной, по очереди кивнули. — Тогда выдвигаемся!

* * *

Дома на улице стояли вплотную один к другому, так что идти по крышам и в самом деле можно было, словно по проспекту. По большей части кровля была покатой, но не настолько крутой, чтобы соскользнуть с нее вниз. К тому же, тут и там из нее торчали кирпичные трубы, поднимались разного рода надстройки, над фасадами иногда возвышались вывески или просто торчала какая-то ржавая арматура — потребуется за что-то ухватиться — всегда найдется за что…

А еще, как оказалось, легко найдется, где организовать засаду.

Первым упал Городов — не проронив ни слова, не издав ни звука, просто клюнул носом вперед и замер. Прежде, чем я сообразил, что случилось, идущий передо мной Васильев вскинул к плечу винтовку и выстрелил, затем передернул затвор — и снова выстрелил. Справа, с другого ската крыши, его тут же поддержал Седов — из револьверов с двух рук, «по-македонски». Рванул из кобуры свой огромный маузер Прохорыч…

Только теперь я заметил противника — это и в самом деле были китайцы (ну, или еще какие азиаты), невысокие, коренастые, в светло-зеленых гимнастерках и фуражках с красными звездочками. Беспорядочно паля из винтовок с примкнутыми штыками, они высыпали из-за труб следующего на нашем пути здания, словно стая саранчи, на несколько секунд заполонив собой всю крышу, но, столкнувшись с ответным огнем, немедленно отхлынули назад, попрятавшись. Убраться, впрочем, успели не все — шесть или семь тел остались лежать неподвижно, еще один китаец полз, волоча ногу — почему-то не вслед за товарищами, а на нас — то ли хотел во что бы то ни стало продолжить атаку, то ли в шоке перепутал, где свои, где чужие.

Хладнокровно прицелившись, Прохорыч оставил этот вопрос навеки без ответа.

Что до меня, то я едва успел поднять руку с наганом, как стрельба уже стихла.

Опустив винтовку, Васильев метнулся к Городову, склонился над ним и почти тут же обернулся к Седову:

— Наповал.

— Отходим, — бросил на это из-за люкарны[16] штабс-капитан. — Красных слишком много…

— Китайцы, — буркнул студент, прячась за печную трубу. — Их уже за четыреста миллионов, и через одного — готовый большевик.

— Что, все четыреста мильенов здесь у нас, в Ярославле? — ахнул залегший Прохорыч.

— Да нет, там, в Китае.

— А, ну тогда ладно…

Они все говорили и говорили, но я уже не слушал. Обернулся, ища глазами Полину — и тут же увидел ее, лежащую ничком в трех шагах позади. Сперва мне показалось, что напарница просто так укрылась от обстрела, но тут я заметил у нее над виском аккуратную черную дырочку, из которой сбегала по щеке тоненькая алая струйка.

Что?! Нет!

Как ошпаренный сорвавшись с места, я бросился к девушке, неловко схватив, перевернул на спину. Голубые Полинины глаза, застыв, зачарованно воззрились мимо меня, в недоступно-высокое небо.

— Нет… — отчаянно встряхнул я безжизненное тело. — Нет!

— Ваше благородие, уходим, — тронул меня сзади за плечо Прохорыч, невесть как успевший преодолеть разделявшее нас расстояние. Затем, наклонившись, он закрыл Полине глаза, и повторил: — Уходим! Приказ господина штабс-капитана! — выпрямился — и вдруг, покачнувшись, завалился назад, едва не столкнув меня с крыши. На груди его мундира расплылось кровавое пятно — почти незаметное темно-бордовое на черном.

Я вскинул голову — в нашем тылу один за другим выбирались на крышу китайцы — кто из чердачных окон, кто карабкался прямиком с фасада.

В самом деле, как же их много!

Револьвер в моей руке взметнулся сам собой, а вот тугой спусковой крючок поддался будто бы с неохотой — пришлось перехватить оружие обеими руками. Прежде, чем выстрелить, краем глаза я еще успел заметить, как, выронив винтовку, рухнул, путаясь в полах шинели, Васильев, как судорожно схватился за окровавленное плечо Седов… А после — как упал бегущий на меня китаец, как покатился кубарем другой, как подкосились ноги у третьего…

Расстреляв патроны, я отшвырнул отныне бесполезный револьвер и рванул из ножен шашку. Из «наших» на крыше к этому моменту я уже остался один — лихого штабс-капитана враги подняли на штыки и сбросили вниз, на мостовую. Взметнув клинок, я шагнул навстречу китайцам…

Эту пулю я даже увидел. Время вдруг словно остановилось, и она, медленно вращаясь, выскользнула в дымном облаке из винтовочного ствола и поплыла на меня. Неспешно так, будто понимая, что никуда я от нее не денусь, давая прочувствовать и осознать неизбежное…

Нет, страха не было. Ничего не было: ни мыслей, ни чувств, ни ощущений.

Только мы двое — я и эта пуля.

А потом она вошла мне в лоб, словно к себе домой — и, похоже, не стало и самого меня.