Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 14 Я снова дроу, чертову хумансы

В это же самое время в здании бывшего горкома партии г. Слобожаны

Большой кабинет, где ещё недавно заседал первый секретарь горкома, хранил в себе следы поспешного бегства. Гулявший ветер гонял разные бумажки, смятые клочки документов, остатки обожженных справок и табели. По полу россыпью валялось битое стекло, оба окна зияли вывороченными рамами.

— И где же ты, единая и нерушимая Советская власть? — с горечью пробормотал полковник, разглядывая огромный стол с обшивкой из зелёного сукна, символ власти первого секретаря. — Нажали на тебя, а ты и лопнула, как гнилая тыква.

Конечно, горько. Внутри такая тяжесть была, что хотелось вытащить пистолет, приставить к виску и нажать на спусковой крючок.

— А ведь клялись, что в едином порыве, все, как один… И где вы все? Первыми побежали, теряя портки… Суки… А пацанам теперь сдохнуть придется…

Иллюзий не было. Без приказа не отойти. Отойдешь — командованию трибунал, остальные — в штрафбат. Все попытки наладить связь с помощью старой радиостанции не дали результата. Значит, придется стоять здесь на направлении главного удара.

— Если нового вестового послать? Уже три группы ушли назад, а толку не было. Похоже, диверсанты по лесам бродят или еще хуже — немцы десант высадили… Ладно, будем стоять. Немцу юшку пустим, а там посмотрим, — кивнул он сам себе, окончательно решив, что делать дальше. — А ночью снова вестового пошлем… Связь, как воздух нужна.

Еще раз бросил взгляд на стол, собираясь уходить. Дел по горло, а времени, считай, и не осталось. Немец в любой момент напасть может.

— Связь нужна…

Рука сама собой опустилась на трубку телефонного аппарата, сиротливо приткнувшегося на краю стола. Конечно же, связи нет. От проводной связи давно уже толку нет.

— Хм, а вдруг…

Трубка оказалась у уха. К его удивлению оттуда послышалось какое-то неразборчивое шипение, бульканье.

И тут прямо у уха раздался громкий усталый голос:

— … божаны⁈ Вы слышите? Слобожаны⁈ Ответьте⁈ — телефонистка говорила монотонно, устало, без всякой надежды на получение ответа. — Слобожаны⁈

Сглотнув вставший в горле ком, комполка кашлянул.

— Слобожаны⁈ Кто это? — тут же встрепенулась телефонистка, услышав кашель. — Слобожаны?

— Слушаю, — хрипло ответил полковник, с силой сжимая телефонную трубку. — Слобожаны слушают.

— Ой! Дозвонилась! — радостно вскрикнула девушка с той стороны провода. — Слобожаны, соединяю вас!

Недолгое шипение, бульканье, и в трубке раздался энергичный и чрезвычайно знакомый голос, говоривший с напором и властностью:

— Кто у аппарата? И что, черт побери, у вас происходит? Почему не отвечаете? Где противник?

Комполка потянулся к вороту кителя и начал судорожно расстегивать пуговицу. Стал задыхаться, ведь узнал этот голос.

— Я, начальник генерального штаба генерал Жуков. Кто у аппарата?

— Э-э, здравия желаю, товарищ генерал, — вытянулся полковник с трубкой у уха. — У аппарата полковник Захаров, командир 101-го полка. Согласно приказу генерал-майора Солянкина прибыл в г. Слобожаны для строительства линии укреплений. Только, товарищ генерал, тут никого не застал! Город совершенно пустой.

После недолго молчания на том конце провода, словно взорвалось:

— Полковник Захаров? Ты? У тебя же только формируется полк? А где генерал-майор Солянкин?

Командир полка в ответ рассказал что знал. Мол, город войсками покинут, никаких укреплений нет. Судя по найденным здесь документам, генерал-майор Солянкин скончался от полученных ранений.

— … Вашу мать! — выругался Жуков, явно, ошарашенный услышанным. — Бардак! Так… Полковник Захаров, слушай боевой приказ. Укрепить город и держать оборону максимум двое суток! Слышишь меня, двое суток! Захаров? Что молчишь? Захаров?

Но полковник его не слышал. Телефонная трубка осталась лежать на столе, а сам командир полка уже стоял у вывороченной оконной рамы и с напряжением вслушивался в зазвучавшую орудийную канонаду. Высокий лоб прорезали глубокие морщины, взгляд прищурен. Дождались, значит.

— Накаркал, б…ь.

г. Слобожаны. Западное шоссе.

Немцы как у себя дома шли. Впереди в наглую катился головной дозор — три запыленных мотоциклета с люльками, пулеметчики в них что-то горланят, ржут. В неполной сотне метров позади тянулась колонна техники — бронетранспортеры, грузовики с пехотой, танкетки, орудия на прицепе. Лица у солдат потные, чумазые от пыли, но довольные. Смотрят по-хозяйски, нагло. Сразу видно, победители едут.

— Всем сидеть, бошки вниз! — пригибаясь бежал по окопу Риивал, сдавлено крича на бойцов. А у самого внутри так свербело, что едва сдерживался. Ужас, как хотелось схватиться за оружие. — Куда, б…ь⁈ Назад! Заметят…

Один из бойцов, невысокий парнишка с винтовкой, уже вылез и прицелился. Без приказа, значит, стрелять собрался. Не выдержал.

— Ах ты, сука!

Подскочив, Риивал одним махом стащил бойца в окоп. Бросил к стенке, как кутенка. Винтовка полетела в одну сторону, парнишка в другую. Сержант уже занес руку, чтобы по шее как следует дать, но вдруг замер.

— Товарищ сержант… Товарищ сержант… — всхлипывал скорчившийся боец, совсем еще пацан. Черты лица у него скривились. Тряслись губы, текли слезы. — Я только стрельну… Я же ворошиловский стрелок… Одной пулей… Не промахнусь, товарищ сержант… За мамку с Ленкой отомщу…

Голову поднял, и смотрит отчаянно, зло. Настоящий волчонок подле издохшей в капкане волчицы. Такой, сам подыхать будет, но снова и снова продолжит бросаться на руку охотника.

— Я не промахнусь, товарищ сержант, — уже тверже продолжал говорить боец, рукой тянусь к своей винтовке. — Сами меня пристрелите, если вру… Вы что не видите? Они же прямо как на параде едут! Так до самой Москвы доедут! — винтовку ухватил и притянул к себе, вцепившись так, что не отобрать. Глядел при этом с вызовом. Всем видом показывал, что никому ее не отдаст. — Товарищ сер…

Хотел, похоже, еще что-то обидное сказать, но промолчал. Риивал же ухмыльнулся в ответ. Улыбнулся широко, показывая зубы на манер оскала. Наклонился и одобрительно похлопал парнишку по плечу.

— Еще волчонок, но клыки уже видно. Из тебя будет толк, если вырастешь…

И тут же припечатал бойца к стенке окопа, схватив за горло.

— Еще раз нарушишь мой приказ, придушу, — с этими словами сдавил горло, заставив парнишку трепыхаться. А когда у того начали закатываться глаза, отпустил. Безвольное тело тут же брякнулось на землю. — Сейчас бери оружие и жди, как ждут остальные воины. Время мести уже близко. Понял?

Парень резко дернул головой, смотря на сержанта расширенными глазами.

— Никому без приказа не дергаться! — Риивал вскочил и снова пошел по окопу, следя за своими людьми. Находясь на фланге, они должны были вступить в бой самые последние, чтобы захлопнуть ловушку. — Сидеть и ждать! Остаться только наблюдателям!

Оказавшись в самой крайней точке окопа, где в ожидания сигнала нервно курил седой пулеметчик, Риивал уже и думать забыл об этом пацане с его винтовкой. Мысли в голове, не дававшие ему покоя были совсем о другом. Удивительно, но думал не о предстоявшем бое, не о врагах и удивительном оружии этого мира. Как раз это было ему знакомо. Разнообразные механикусы дварфов — человеко-, рыбо-, кротоподобные големамы — были также смертоносны, как и танки и самолеты этого мира. Алхимические смеси и зелья эльфов взрывались не хуже, а то и лучше местных гранат и снарядов. Переживал совсем за другое.

— Если мои расчеты верны, то магический контур уже пульсирует, — бормотал дроу, прижавшись одним ухом к земле. Столь мощный ритуал был совсем не детской игрушкой и мог стать оружием невиданной разрушительной силы, если был нарушен порядок заклятий. — Все должно получиться, Благосло…

И тут началось.

В городе, куда только что втянулась голова немецкой колонны, вдруг раздались взрывы. Три или четыре взрыва слились в один, и ухнуло так, что землю тряхнуло. К небу потянулись столбы черного дыма, над домами зачадил огонь. Сразу же затрещали пулеметные очереди, сухо защелкали винтовки, послышались истошные крики заживо сгорающих людей. И без подсказки было ясно, что немцу хорошо дали прикурить.

— Товарищ сержант, а мы когда? — пулеметчик, покусывая белый ус, уже выцеливал из пулемета разбегающиеся серые фигурки. Его второй номер, высокий детина, забыв о рассыпанных патронах и пустой брезентовой ленте от максима, тоже с напряжением всматривался в сторону немцев. Винтовка в его рукав нетерпеливо подрагивала, словно живая. — Так и немчуры на нас не останется. Вона, как ее споро косят.

Но Риивал не отвечал, жадно следя за боем. Его первое настоящее сражение в этом мире до боли напоминало уже пережитое, словно перенося его назад во времени и пространстве. Вокруг все также гремело, грохотало, сверкало. Закрой глаза, и не будет никакой разницы. Механикусы дварфов и земные танки скрежетали и ревели совершенно одинаково. Даже смрад и гарь от земляного жира, что заставляла их двигаться, была похожа.

— … Самое время сейчас вдарить, — не умолкал рядом пулеметчик, продолжая недовольно ворчать и поглаживать ручки пулемета. Бурчал что-то и его сосед. — Они, суки, как раз миномет ладят…

Сержант еще витал в воспоминаниях, внезапно и полностью его захвативших. Перед его глазами всплывали страшные образы недавних сражений на землях народа дроу. Небо застилал черный дым, грудь раздирала жуткая вонь алхимических гранат. От взрывов рушились массивные башни и стены сторожевой крепости, через завалы каменных монолитов перли механические черепахи дварфов. Отчаянно кричали защитники, которых добивали паладины людей. Этой войне нет и не было конца и края. Он продолжал воевать и там, и здесь.

— … Товарищ сержант! Товарищ сержант!

Кто-то кричал ему прямо в ухо, с силой дергая за рукав.

— Товарищ сержант, еще немцы! Танки! Товарищ сер…

Очнувшись, Риивал оттолкнул пулеметчика. Дернулся к брустверу, выдвинутому в сторону запада, и замер.

— Танки, товарищ сержант! Танки прут!

Он и сам все видел. Из-за поворота показалось несколько угловатых машин, с рокотом двигателей разворачивающихся для атаки. За ними уже маячили другие.

— Товарищ сер…

Уже ухнуло рядом с ними, засыпав окоп землей. Похоже, соседи на другом фланге не выдержали и открыли огонь.

— Огонь! — тут же заорал Риивал, махнув рукой. Больше ждать было нельзя. Бессмысленно. — Огонь!

Еще звучал приказ, а траншея уже окуталась огнем. На расплав ствола заработал пулемет, поливая свинцом наступавших немецких пехотинцев. Щелкали винтовочные выстрелы.

— Убивайте всех! Всех…

Вдоль траншеи стали чаще рваться снаряды. Немецкие танки били прямой наводкой, стараясь смешать их с грязью. С ползущих бронетранспортеров лупили пулеметы, с той стороны полетели первые мины.

— Огонь! Еще! Огонь!

Бой опьянял, будоража кровь. Страх, осторожность, неверие, подозрительность — все, что было и не было — растворялось в безумии сражения. Дроу оскалился, с наслаждением втягивая ртом воздух. Он уже и забыл, каково это.

— Огонь, черт вас дери! Хватит спать! — он шел мимо бойцов, крича на одних, подбадривая других. — Где твое оружие, воин⁈ Встать! Подобрать сопли! — схватил за шкирку трясущегося бойца и бросил его к брустверу. С размаху залепил ему оплеуху, приводя в чувство, и сразу же еще одну. — Очнулся⁈ А теперь воюй!

Отвернувшись, пошел дальше. Едва не подпрыгивал от нетерпения, поигрывая вынутым ножом. Жажда убийства захватывала все сильнее и сильнее, будя в нем инстинкты убийцы. Он снова был одним из темного племени, одним из тех, кем люди, дварфы и эльфы веками пугали своих детей.

Его кровь кипела, сводя с ума и смывая все наносное, чужое. Он опять дроу, который живет лишь одним — болью, страхом и ненавистью своего врага. Он больше никакой не человек, живущий по правилам местного мира. Он снова дроу.

— Хуманс-с-сы… Я выпотрошу ваши тела… во имя Темной госпожи… Умрите, все умрите…

Не переставая улыбаться, дроу вцепился в край окопа и одним рывком бросил тело наверх.

Новый, еще более мощный взрыв, сотряс окоп. Крупный калибр, без сомнения. Изломанное тело бойца отбросило в одну сторону, винтовку с измочаленным ложем — в другую.

— Нащупали, сволочи, — прошипел плотный мужик, судорожно стряхивая землю с портативной кинокамеры. — Не дай Бог, Лейку повредили…

Быстро прошелся пальцами, проверяя механизм и, главное, оптику. На вид, вроде бы, все в порядке.

— Целая…

Евгений Халдей, военкор, начавший карьеру кинооператора еще с Халкин-Гола, и не думал прятаться. Кинокамера сейчас была его единственным оружием, которое по мощи было гораздо сильнее тысяч винтовок, сотен танков и самолетов. Хроники, которые он снимет, будут воодушевлять в тылу и на фронте миллионы людей. Но для этого нужно заставить себя встать и снимать дальше несмотря ни на что.

— Не подведи родная…

С нежностью погладил верную Лейку, и, пригнувшись, пошел по окопу дальше. Немецкая атака продолжалась, и он должен запечатлеть все, ничего не пропустив.

Камера жужжала, тщательно фиксируя все, что происходило вокруг. Вот рванул очередной снаряд, засыпая все землей и осколками. От взрыва обвалился угол блиндажа, вывалив наружу размочаленные бревна. Дальше камера запечатлела застывшее на дне окопа тело совсем еще молодого бойца. Из земли белело неподвижное лицо с раскрытым ртом, на котором застыла кровь.

— Боже, боже, — не переставая, шептал оператор. Его пальцы до боли сжимали ручку кинокамеры, которая сейчас была для него самым дорогим на всем белом свете. Он мог погибнуть сам, но снятые им кадры должны были жить. — Что же вы наделали… Боже…

Из дыма сгоревшего пороха камера выхватывала все новые и новые тела. Мальчишки, одни мальчишки, недавние школьники, лежали, так и не выпустив из рук оружия.

— Боже… Я должен снимать дальше… Должен…

Халдей твердил эти слова, словно мантру. Он должен все заснять, чтобы люди увидели настоящее лицо войны. Советские люди, где бы они не находились, должны это увидеть, не пропустив ни единого кадра. Должны, обязательно должны.

— Вперед, чертов трус! Вперед! — последними словами ругал он себя, заставляя идти дальше, заставляя снимать дальше. — Вперед!

Но ругательства мало помогали. Дрожь охватила не только руки, но и ноги. Страх сковывал тело, заставляя пригибаться к земле. Жутко хотелось броситься на землю, и закрыть руками уши, чтобы не слышать этих страшных звуков. Такой войны Халдей еще не видел. Там, в сухих степях Монголии тоже было страшно, но все равно не так страшно, как сейчас, здесь. В Халкин-Голе он тоже видел смерти, много смертей, но там видел и конец всего этого, нашу победу. Ведь, это именно его камера засняла, как сотни и сотни советских танков рванули вперед, втаптывая в землю потомков самураев. Здесь же все было по-другому…

— Пацаны же, совсем пацаны…

Прямо за поворотом, раскинув руки, лежал еще один мальчишка. Бочком, прислонившись к стенке окопа, словно только что прилег отдохнуть. И самое страшное, у него было совсем детское, наивное лицо. Казалось, все никак поверить не мог, что умер, что больше никогда не встанет на коньки, никогда не обнимет маму, никогда увидит рассвет.

Халдей присел рядом. Похоже, «сломался» он.

— ВСТАТЬ! — вдруг раздался яростный вопль прямо у него за спиной. — ВСТАТЬ, СОБАЧИЙ КОРМ!

Не ожидая от самого себя такой прыти, оператор подпрыгнул и вытянулся по стойке смирно. Камера снова прыгнула в его руки, словно оружие.

— ХУМАНС-С…

Произошедшее дальше даже в творящемся вокруг безумии напоминало скорее сон, чем реальность. Мимо него быстро прошел сержант с кривящимся в оскале ртом. На мгновение повернулся и стеганул по нему жутким невидящим взглядом, от которого внезапно захотелось зарыться в землю.

— СМЕР…

Легко, словно дикий зверь, командир запрыгнул на бруствер. Что-то рявкнул неразборчивое, резко взмахнул рукой, и бросился вперед.