Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 17 Теперь мой путь прост и ясен — просто убей как можно больше

г. Слобожаны

Полковник Захаров с силой растер глаза. Всю ночь из-за головной боли не сомкнул глаз, а под утро со страшной силой начало клонить ко сну.

— Гена, завари чая покрепче! — не отходя от окна, позвал он ординарца. — И заварки не жалей.

Вскоре в кабинет прошмыгнул худощавый боец с заспанными глазами, оставил дымящуюся кружку, и так же тихо исчез. Досыпать, наверное, с завистью проводил его глазами полковник. Ему же теперь точно не до сна. Совсем непонятно, чего принесет новый день.

— Пока затишье, а кто знает, что через час будет.

Сделал небольшой глоток горячего чая. Заваренный до горечи, он вмиг выбил из него остатки сна. Сердце тут же заколотилось, мысли понеслись вскачь, как напуганные жеребцы.

— И это плохо…

Только там, далеко за линией фронта, в тылу, мечтаешь о тишине. Думаешь, раз тихо, значит, все хорошо, спокойно. Здесь все не так. Уже повоевав не на одной войне, Захаров давно уже уяснил для себя, что тишина на фронте — это предвестник скорых неприятностей. Или свои готовят наступление, в котором можно в землю лечь, или чужие задумали то же самое. Оттого и спалось ему лучше всего тогда, когда что-то гремело, стреляло.

— Не поймешь, — командир полка оказался у стола с картой, где принялся буравить взглядом прилегающую к городу местность. — Наши молчат пока, и немцы вроде не шевелятся… Понимай, как хочешь.

Еще раз приложился к кружке. Почувствовал, как вместе с теплотой от чая внутри начала нарастать тревога. Медленно, исподволь, она становилась все сильнее и сильнее.

— То ли бежать, то ли стоять, не поймешь.

Приказа на отход не было. В штабе дивизии, куда он звонил по пять — шесть раз на дне, заверили, что изучают обстановку и сообщат сразу же, как что-то прояснится. На военном языке, понимал Захаров, это означало полную неразбериху в штабах и на местах. Командование просто не владело обстановкой, поэтому и не могло принять решение, держать направление или отходить на новый рубеж обороны.

— Черт…

С немецкой стороны то же было непонятное затишье. Они, конечно, пытались хоть что-то разузнать, но все было без толку. За последние несколько дней две разведгруппы отправились на ту сторону, но вернулась лишь одна, да и то не в полном составе. Доложили, что немцы там так окопались, что к ним и мышь не проскочит. Частые патрули, многочисленные пулеметные точки, даже кое-где колючку протянули.

— Чего же там происходит? Везде прут, как на параде, а здесь получили по щам и встали колом…

Никак такое поведение не было похоже на немцев. Они их пару дней назад, конечно, хорошо пощипали — положили до роты пехоты, сожгли четыре — пять танков, три бронетранспортера. Но это должно было лишь разозлить их.

Где новый удар, уже по всем правилам военного искусства? Почему нет авианалетов? Высотный разведчик, что часами висел над городом, можно не считать.

— Одни вопросы и ни одного ответа.

Его взгляд, блуждая по кабинету, дошел до крайнего окна и замер. Именно там со вчерашнего совещания остался лежать обычный солдатский сидр, о котором он уже и забыл.

— А если сержант, и правда, это сделал?

Поставив кружку с уже остывшим чаем на стол, Захаров подошел к угловому окну и взял котомку с подоконника. Вернулся к столу и высыпал все содержимое на его поверхность.

— Сколько там насчитал Бугров? — вспомнил он вчерашнего комроты. — Сто двадцать шесть, кажется… С рядовыми, унтер-офицерами, лейтенантами и майоров… Черт, это больше роты получается.

Если вчера полковник больше склонялся к версии майора Фомина о краже жетонов, то сейчас уже был не так уверен.

— Получается, они потеряли роты пехоты и танки в атаке, а потом еще роту ночь, то…

Выходила дикость, о которой даже думать не хотелось. Но лежавшие перед ним блестящие немецкие идентификационные знаки с бурыми пятнами снова и снова возвращали его к другой мысли.

— А вдруг?

Пройдя три войны — Гражданскую в Испании, Халкин-Гол и Финскую, полковник уже редко чему удивлялся. Когда вокруг взрываются снаряды, летают пули, а товарищи рядом пытаются собрать руками свои внутренности, человек может совершать такое, что не укладывается и в голове. В монгольских степях его поражал фатализм японских солдат, десятками с минами в руках бросающихся под гусеницы советских танков. В Испании ужасали немецкие летчики, целенаправленно охотящиеся на санитарные машины с красными крестами. В заснеженных лесах Финляндии он удивлялся вражеским снайперам, в сильный мороз сутками караулившими наших бойцов в сугробах.

— Но целую роту положить голыми руками уже перебор, — качал головой Захаров в растерянности. — Даже и спящими… Это же сто двадцать шесть человек!

Конечно, об этом сержанте ходили очень странные слухи, один фантастичнее другого. Мол, у него и глаза на затылке, и нюх получше всякого пса, и зрение, как у орла. Вдобавок, Биктяков оказался отменным следопытом, как успел убедиться в этом и сам полковник во время недавнего перехода. Шел по лесу так, что ни одна травинка не шелохнется. В лесу мог найти и еду, и питье, и лекарства. Одним словом, настоящий уникум. Но все же…

— Не-ет, о таком никому нельзя рассказывать.

Полковник решительно собрал железки обратно в сидор и забросил в ящик стола. Пусть там и лежат.

— Нечего смущать начальство. Жетоны предъявишь, спросят, а где тела, пленные? Скажут, приписками занимаешься…

Пристукнул по столу рукой, тем самым закрывая это дело окончательно.

— И комбату нужно сказать, чтобы в батальоне лишнего не болтали. От такой болтовни только хуже становится. Не хватало еще такого сержанта потерять.

Вновь пошел к окну. Уже окончательно рассвело. Солнце уже поднялось над макушками деревьев. Небо просветлело, обещая еще один ясный, жаркий день.

— Хм… Это еще что за точки? Птицы что ли?

Приложил ладонь к голове на манер козырька кепки. Солнце светило прямо в глаза, но он отчетливо разобрал какие-то темные закорючки в небе.

— Это же…

И тут в воздухе начал нарастать воющий гул. Постепенно набирал силу, от едва слышного и до звеневшего, парализующего звука. (звук пикирующего немецкого бомбардировщика — Гул Смерти. Звук сирены Юнкерса при пикировании. (Ju-87, Лаптёжник, Штука) (youtube.com)).

— Воздух! — заорали на улице. — Воздух! — кто-то стрельнул, привлекая внимание. — В укрытие! Воздух!

Через мгновение где-то на окраине города ухнуло. Потом еще раз, и еще раз. Следующий взрыв раздался совсем близко. Пол под ногами пошел ходуном, посыпались стекла. Наученный горьким опытом, полковник уже лежал на полу.

— Началось…

Бывшее здание Слобожанской городской больницы

Когда начался авианалет, Фрося, как и остальные медсестры, была в сестринской. Собирали вещи для эвакуации — набивали мешки бинтами и корпией, складывали в ящики шприцы, хирургические инструменты, вязали папки с записями, которые доктор Гольцман категорически не хотел оставлять. Но с первым взрывом бомбы они все бросились к раненным, чтобы вывести их на улицу.

— … Фроська, в шестнадцатую давай! — крикнула ее подруга Анна Карпина, сама побежавшая в противоположное крыло. В проеме только ее серый застиранный халат мелькнул.

— Бегу-у…

Ни в одном глазу страха не было. В голове билось лишь одно — только бы успеть добежать до палаты и хватило бы сил вытащить раненного на улицу. Сама худенькая, маленькая, как девчушка, а по коридору бежала, не каждый угонится.

— Бонбы! На улицу бегите! Бонбы! — пронзительно кричала она, проносясь мимо ближайших палат. Там ходячие, им легче, чем другим. — Бонбы, родненькие!

Завернула за угол, и сразу же уткнулась в дверь. За ней как раз и лежал неходячий, которого вчера вечером принесли. Его толи контузило, толи ранило. Как принесли, так и лежит с тех пор в беспамятстве.

— Сейчас, сейчас, миленький, — шептала она, подходя к кровати. Боялась, что сил не хватит его вытащить из палаты. — Помогу…

Решила, что попробует его себе на спину взвалить. В руку вцепилась, потянула на себя, а тело даже и не шелохнулось. Фрося, фыркнув на себя недовольно, дернула еще сильнее.

— Давай, Фроська, давай! — с натугой поворачивала мужское тело, что взвалить его к себе на спину.

И после очередного усилия почти удалось. Парень перевернулся на бок, одеяло задралось и…

— А-а-а! — не хуже сирены, взвизгнула девушка. — А-а-а-а!

Прямо из под одеяла на кровать хлынули сотни и сотни крошечных черных паучков. Настоящая бархатна волна с тысячами ножек расходилась в разные стороны, наполняя помещение еле слышным шуршанием.

Фрося, до тряски боявшаяся пауков, разом посерела. Глаза закатились, ногами засучила.

— А-а-а…

Взвизгнув напоследок, потеряла сознание и по стене мягко осела на пол.

Сюрреализм какой-то.

Здание то и дело сотрясает от взрывов авиабомб. Ходят ходуном стены, пол. С потолка сыпется побелка, валятся и с грохотом раскалываются куски штукатурки. Со звоном бьется оконное стекло, наполняя воздух стеклянным крошевом.

У стены без движения застыла белобрысая медсестричка, бессильно откинув голову. Белое, без единой кровинки, лицо, и застывшая на нем гримаса ужаса.

С другой стороны стояла кровать с лежавшим парнем, которого окутывало черное шевелящееся одело из паучков. Наподдающее подсчету месиво из паукообразных непрерывно двигалось, то покрываясь живыми буграми, то расползаясь в стороны, обнажая человеческое тело.

— … госпожа… — брови, уголки рта пошли вверх. Морщины разгладились. На лице больного застыло выражение безграничного счастья. — Благословенная Ллос…

Риивалу снился тот самый день Посвящения, когда мужчины единственный раз в своей жизни могут оказаться внутри святилища и приобщиться к благодати Богини. Он чувствовал невесомые мимолетные прикосновения одеяний жриц, исполняющих вокруг него ритуальные танцы. Мягкое шуршание ласкало слух. Необъяснимая благодать наполняла каждую частичку его тела.

— … Ллос.

Он медленно открыл глаза.

В воздухе плыла взвесь из мела и штукатурки. По ушам ударили звуки взрывов, громкие крики. Жутко хрустели деревянные перекрытия старого здания.

— … Благословенная.

Но, даже проснувшись, дроу продолжал улыбаться. Совершенно искренне, с радостью, словно и не видел творящегося вокруг него.

— … Я чувствую твои милость и благодать, — медленно вырывались из его рта ритуальные фразы. — Принимаю ее с радостью и священным трепетом…

Как никогда радостно трепетало его сердце. Темная госпожа впервые в этом мире ответила на его зов, послав своих верных слуг. Значит, он все делает правильно. Что это, если не знак его избранности? В его родном мире только жрицы могли «разговаривать» с паукообразными созданиями, поддерживая с ними незримую связь.

— … Теперь все будет по-другому, — шептал Риивал с фанатичным блеском в глазах. — Еще немного, совсем немного и она вернется.

Если раньше еще и были некоторые сомнения в выбранном пути, то сейчас их совсем не осталось. Нужно было лишь удвоить, утроить усилия, чтобы ускорить ее возвращение. Нужно было лишь больше жертв.

— Я сделаю, я все сделаю… Нужно лишь больше жертв, ещё больше, и она вернется…

Путь вновь стал, как никогда прост и ясен. Нужно было лишь хорошо делать то, что умел любил каждый из тёмного племени. Нужно было лишь убивать — много, очень много, жестоко.

— Наконец-то, все просто.

Риивал вскинул голову и уже совсем другими глазами посмотрел вокруг себя. И могло показаться, что все это — разбитые окна, вывороченные рамы, свисающие доски потолка — он видел впервые.

— Война… — раздувались его ноздри, блестели восторгом глаза. — Ведь кругом война… И нужно лишь убивать, больше убивать… Убивать…

Одним мягким движением дроу скользнул с кровати, заставляя раствориться покрывало из мириад крохотных пауков. На глазах тысячи и тысячи паукообразных разбегались по углам, щелям, дырам, не оставляя после себя и следа.

У стены присел, легко подхватывая на руки девичье тело в сером халате. Ту, что дарует жизни, врачует, нельзя оставлять в опасности — непреложный закон. И дварфы, и люди, и эльфы, и дроу берегут и охраняют своих целителей, как зеницу ока. А здесь хуже чем у животных…

Не останавливаясь, перемахнул через подоконник. По-кошачьи мягко приземлился на той стороне, и сразу же принялся осматриваться.

— Где…

Рука непроизвольно шарилась у пояса в поисках ножа, так и не находя его. На нём не было ни ножен, ни пояса, лишь завязка на больничной пижаме.

Но врага рядом не было. Никого вокруг не было. Улицы словно вымерли. Лежали вывороченные взрывами деревья, рядом с остовами зданий возвышались кучи битого кирпича, виднелась пара сгоревших грузовиков.

Ни единой души не было, хотя…

— Гражданин Биктяков? — прямо за его спиной раздался хриплый голос. — Сдайте оружие, если есть!

Риивал развернулся, и едва не уткнулся в дуло винтовки. Прямо перед ним стояли двое — тыкавший в него оружием, незнакомый угрюмый красноармеец и плотный командир с довольной ухмылкой на лице. Второго дроу тоже узнал — майор Фомин, бывший здесь на вроде Надзирающего на манер дроу. Искал крамолу и измену.

— Что глазами хлопаешь? Доигрался! Теперь за все с тебя спросим: и за вранье, и за антисоветские взгляды, и за нападение на старшего по званию… Что, не было, не знаешь о таком⁉ — расхохотался майор. — Не было — будет, не слышал — услышишь… Оружие? Прячешь? Я вашу сучью породу насквозь вижу. И положь эту, очнется и сама дойдет… Не трясись, поздно уже.

Только невдомек майору было, что не от страха трясся сержант, никак не от страха. Его обуревало совсем другое чувство — жажда убийства. Риивал поэтому и мелко подрагивал, что едва сдерживался от желания. Только открытое место и сдерживало его от последнего шага. Но кто об этом знает…

— Давай, вперёд, а накроет ещё, — майор вздрогнул от слишком близкого взрыва. — Стоим тут у всех на виду. Иди, иди. И без своих этих штучек! Это другим можешь мозги пудрить, фокусы-шмокусы показывать! Со мной такое не пройдет. Только рукой махну, рядовой Казин живо в тебе дырок наделает. Так ведь, Казин?

От угрюмого красноармейца донеслось что-то вроде угуканья. Немногословен, серьезен. Такой точно без каких-либо раздумий выстрелит.

— Все мне, как на духу выложишь…

Под это бурчание Риивал пошел по улице. Сделал потерянный вид: осунулся, поникли плечи. Сам же, зыркая глазами по сторонам, искал подходящее место.

— … Поди за шнапсом к немчуре ходил, по обозу шарился. А нам здесь сказки рассказываешь, какой герой…

Вот впереди показался еще один догорающий остов грузовика. Рядом дом с обрушившейся стеной, глядевший на них разворошенными внутренностями своих комнат. Пожалуй, самое подходящее место для него.

— … А с диверсантом тоже темная история. Мне шепнули, что ему в камере кишки выпустили. Уже не от подельника ли ты избавлялся? Для такого циркача, как ты, ведь ничего сложного. Чего молчишь? Смотри, пока до места дойдем, я тебе столько статей нарисую, — заржал майор, довольный своей шуткой, а может и не шуткой. — Ну?

Они уже почти дошли до грузовика. Риивал осторожно повел плечами, напряг связанные руки, ослабляя веревки. Сразу почувствовал, что в любое мгновение можно их сбросить. Дрянь оказался узел, детский.

— А вдруг ты, и правда, циркач⁈ — майор все никак не мог успокоиться. По довольному тону чувствовалось, что тот уже какие-то далеко идущие планы на него строил. Видно решил, из него настоящего предателя вылепить. — Всякие такие штучки знаешь, умеешь. Подожди-ка… — похоже, тому в голову пришла еще одна гениальная мысль, которую он тут же начал озвучивать. — А если ты японский шпион⁈ Нам же в управлении рассказывали, что их там специально всяким приемчикам обучают. Ах ты, су…

До коптящего дымом грузовика осталось всего ничего. Риивал уже приготовился действовать.

— Воздух! — заорал во весь голос боец, тыкая ему в спину винтовкой. — В укрытие!

Послышался нарастающий вой пикирующего бомбардировщика, заходящего со стороны солнца. Загрохотали пулеметные очереди, полосуя здания, дорогу. Первый взрыв рванул в десятке шагов от них, второй — чуть ближе