Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 35 Время пришло собирать камни

Все закончилось в один момент. Привыкнув к размеренности и неспешности этих дней, Сталин и в это утро продолжал дремать. От костра веяло теплом. Потрескивали сучья в огне, навевая мысли о далеком детстве. От висевшего солдатского котелка расходился бодрящий аромат травяного чая. Не о чем не хотелось думать: ни о катастрофе на фронте, ни о странном существе, выдававшим себя за человека, ни тем более о его безумной просьбе передать целый район советской земли в личное пользование.

— Через полчаса уходим, — вдруг бросил сержант, только что спокойно сидевший и строгавший ножом какие-то колышки. — Пора начинать охоту. Трое суток достаточно, чтобы наша жертва успокоилась и перестала дергаться. Только сначала в одно место заглянем…

Ничем не выказывая своего удивления, Сталин кивнул. Собраться ему, как нищему, только подпоясаться. Все уже было на нем: и шинель, и сапоги, и револьвер за поясом. Вот если только с шинели пожухлые листья и траву стряхнуть.

— Пора, значит, пора, — бросил он, начиная приводить себя в порядок. Делал это спокойно, тщательно. Свой лимит на удивление он уже исчерпал вчера. — Главное, чтобы результат был.

— Будет, — буркнул сержант, пряча выструганные колышки в своей котомке. — Сам все увидишь. Сейчас они весь страх потеряли, а с ним и осторожность. Самое время прийти и спросить каждого за его дела и мысли… Вот туда сворачивай.

Шагая за ним, Сталин сошел с едва заметной тропки. Дальше пришлось немного попотеть: начинался склон оврага, и поэтому нужно было цепляться за деревья и кустарники, чтобы кубарем вниз не полететь.

— Вот и пришли, — он еще спускался, когда его нагнал негромкий окрик. — Подходи ближе.

Через дно оврага бежал небольшой ручеек, петляя между камней песчаника. Чуть в стороне виднелся небольшой пятачок с камнями вокруг, очень похожий на маленькое капище.

— Сюда вставай.

Он недоуменно хмыкнул, но сделал, как просили.

— … Времени до срока все меньше и меньше, а жертва еще не принесена. Темная госпожа может разгневаться, — это было так сказано, что у Сталина нехорошо засосало под ложечкой. Вдобавок, у сержанта, блеснуло в руке лезвие ножа. Как тут оставаться спокойным? Поневоле о плохом думать станешь. — Тогда совсем плохо будет.

— Ты чего это задумал? — Сталин чуть развернулся, чтобы незаметно дотянуться до револьвера. По поводу своего умения обращаться с пистолетом он совсем не обольщался, но и сдаваться тоже не собирался. — Слышишь?

— Не мешай, хуманс-с.

Лицо у сержанта стало отстраненно холодным, словно из камня вырезанным. Прошептав что-то шепотом, он резко взмахнул ножом и… полоснул по своей ладони. Порез тут же вспух алым, кровь закапала с кожи и прямо на алтарь.

— Благословенная Ллос, тебя славлю и к твоей помощи и защите взываю, — вытянул руку прямо над камнями, и с силой сжал пальцы в кулак, заставляя кровавые капли превратиться в ручеек. — Укрепи мою волю, направь мой клинок прямо в цель.

Через мгновение быстро перевязал ладонь, останавливая кровь. Лишь после этого протянул нож.

— Что? — не сразу сообразил Сталин, все еще пытаясь прийти в себя от пережитого. Ведь, он уже почти с жизнью попрощался, увидев нож у своего тела.

— У нас больше дело впереди, тяжелая дорога, пусть и у каждого своя. Помощь не помешает, — кивнул ему сержант, продолжая держать оружие. — Бери, твоим богам не за что на тебя обижаться, раз они оставили тебя. И не отвергай протянутую тебе руку, не хорошо это.

Они какое-то время так и стояли друг на против друга, меряясь взглядами. Наконец, Сталин кивнул, опуская глаза. Про Бога он уже давно не вспоминал [кажется, в последний раз это было после смерти жены, да и то мельком]. Если и верил еще во что-то, то только в человека, его волю и силу. Но сейчас все представало перед ним совсем в другом свете.

— Смелее, — многообещающе улыбнулся Риивал, кивая на нож. — В моем мире, многие из хумансов бы желали оказаться на твоем месте. Даже лишь за предложение получить благословение Темной госпожи храбрецы из храбрецов устроили бы поединок по смерти. Ведь, Благословенная Ллос повелевает самой смертью…

Сталин упрямо мотнул головой, переживая очень странное чувство. Словно стоял у чего-то невероятного, способного перевернуть всю его жизнь, поставить всю ее с ног и на голову. Как не сомневаться тут?

— Ты преданный всеми правитель. Твою землю топчет страшный враг, твоих людей истребляют как диких животных. Твои близкие, твоя плоть и кровь в опасности, и ты не желаешь помощи? Странно.

От этих слов у Сталин нахмурился. Хорошо получилось уколоть, в самое сердце. И ведь всю правду сказал, ничего кроме правды.

— Принеси ей в жертву часть себя, и этот мир получит правителя, которого еще не знал, — клинок, окрашенный красным, подрагивал, а в ушах продолжал звучать искушающий голос. — Ты получишь силу, от которой враги падут ниц. В страхе будут бежать…

— До пятнадцати лет боялся только Бога. Бледнел и пугался, когда матушка рассказывала о наказаниях для грешников в аду, — Сталин решительно взял нож. — А сейчас знаю одно: страшнее человека никого нет. Какую бы кару не придумал Бог или Боги, люди обязательно придумают наказание еще ужаснее.

Размахнулся и резко провел по коже. Тут же вскинул вверх сжатый кулак, с которого густо стекала кровь.

— Я утоплю всю эту коричневую нечисть вместе с их усатой тварью в крови, — прозвучало как клятва, жутко и многообещающе. — Говори, что делать.

Многое из случившегося в тот день позднее стало пищей для разговоров, слухов, постепенно обрастая, и вовсе, неправдоподобными подробностями, и превращаясь в легенду, а то и сказку. Однако участники событий, по крайней мере из тех, что нам известны, до самого последнего часа бережно хранили воспоминания об этих событиях. Так вот…

Юрка Кононов, четырнадцати лет от роду, в тот день как раз у своей школы был, что на Большой Почтовой улице. Помогал ополченцам: следил за небом, при появлении немецких самолетов искал сброшенные «зажигалки» — зажигательные бомбы.

— Юрка, самолет! — махал рукой его закадычный товарищ, Валька Сагайдачный, с которым почти пять лет за одной партой сидели. — Слышишь⁈ Зуб даю сейчас сбросит!

В той стороне, куда он показывал, и правда, грохотали зенитные орудия. Значит, новый налет, и с неба снова полетят искрящие и жутко вонявшие химические «зажигалки».

— Ведро с песком не забудь!

И уже через минуту они бежали через пустырь. То и дело с тревогой всматривались в небо, где трассеры чертили сверкающие полосы. А в голове свербела лишь одна мысль — только бы успеть до того, как разгорится «зажигалка». Ведь, после ее уже ничем не потушить, все прожжет — и дерево, и металл, и камень.

— Туда, Юрка! Вон он!

На крыше двухэтажного дома, в самом деле, сверкнула яркая вспышка. Потом еще одна, и еще одна. Переглянувшись, они припустили еще быстрее.

— Лестница! У сарая, лестница!

Пока ставили кургузую деревяшку с перекладинами, пока взбирались по ней, с трудом вытягивая тяжелое ведро с песком, на крыше уже занялся пожар. Две «зажигалки» потушили, а третью не успели. Пламя с ревом пожирало кровлю старинного дома, отрезая все пути к спасению.

— Валька, слазь! Сгорим! — Кононов тянул угоревшего друга к лестнице. — Хватайся! Вот, держись! Давай, давай!

Продышавшись, то полез вниз.

— Только держись, обязательно держись!

Когда же сам стал перелазить, на него с такой силой дохнуло пламенем, что кубарем обратно откатился. От удара весь воздух из груди выбило. Глаза слезятся, жуткий кашель скребет горло. Со всех сторон огонь подбирается, одежду и ботинки пламя лижет.

— Ты только держись, Валька, только держись, — повторял он снова и снова, свернувшись в клубок. — Только держись за перекладины…

Уже прощаться с жизнью начал, как его что-то подхватило и потащило. Крепко держало, словно в тиски зажало.

— Живой? — Юрка очнулся, поднял голову и прямо наткнулся на внимательный взгляд. Мужчина в шинели и простой фуражке на голове протягивал ему кружку с водой. — Не обгорел, вроде. Терпи…

Юрка вцепился в кружку обеими руками, а сам не сводил взгляда с этого человека. Понять не мог, почему ему так знакомо его лицо. Снова и снова вглядывался в черты его лица, и наконец, узнал.

— Т-т-товарищ Ст-талин, — заикаясь пробормотал он. — Т-ты… Вы здесь? Вы меня спасли?

Тот, усмехнувшись, кивнул.

— Спас? Куда там. Такой герой и сам бы выбрался. Я так… помог немного. Давай, говори, как зовут. Товарища от смерти спас, немецкий налет отражал, а, значит, к медали представлять будем.

… Потом у него было еще много наград. Но самой дорогой для него наградой всегда оставалась та медаль, которую ему вручил сам товарищ Сталин.

Чуть позже на улице К. Маркса произошел другой случай, свидетелями которого стали еще больше людей.

Прямо у обочины грузовик заглох. Двигатель тыркает, тыркает, а толку никакого нет. Пассажир, мордастый дядя в светлом плаще и модной шляпе, выскочил, руками машет в сторону моста.

— Эй, гражданин, освобождайте машину! — от колонны марширующих по дороге курсантов отделился пожилой капитан, в недавнем прошлом преподаватель в военном училище. — Училище на фронт отправляют, а транспорта не хватает. Реквизирую. Этот грузовик.

— Что⁈ — по бабье взвизгнул мужчина, схватившись за дверь, словно часовой у охраняемых ворот. — Как это реквизируете? Что вы себе позволяете?

Капитан же его не слушал. Уже развернулся к курсантам и отдавал приказы:

— Леонтьев, мухой на верх! Будешь оттуда подавать! Поздняков, твое отделение станет принимать! И поживее, ребята, поживее!

Крепкие парни побросали шинели и в одних гимнастерках облепили грузовик. Двое в момент оказались наверху, остальные внизу.

— Народ, тут же одно барахло! Смотрите, торшер со светильником! — белобрысый курсант показал высокий торшер с большим полотняным плафоном. — А вот шуба! Сумки…

Вниз полетели огромные баулы, перевязанные веревками. Один, особенно большой, не удержали и он развалился прямо на руках. На мостовую полетели вещи, тряпки.

— Ха, панталоны! Дядя, куда тебе столько панталон? — прыснули курсанты, разглядывая ввалившиеся белые тряпки. — Боишься, что ли так…

Пассажир, глядя на это все, аж побагровел. Надулся весь, бросился к сумке и стал подбирать тряпки, снова их засовывая внутрь. При этом не переставал орать, как резанный:

— Это безобразие! Я ответственный работник Московского горкома! Перевожу свое личное имущество! Я этого так не оставлю, слышите? Буду жаловаться в горком, в обком! Я товарищу Сталину буду жаловаться на этот произвол!

В этот момент из толпы людей, что собрались вокруг машины и все это наблюдали, вышел человек в шинели без знаков различия и простой кепке без кокарды. Повернул голову, и все тут же ахнули.

— Глядите, глядите…

— Это же он!

— Что? Где…

— Кто?

— Товарищ Сталин…

Пожилой капитан тут же оправил гимнастерку и строевым шагом подошел к мужчине в шинели. Резко приложил ладонь к фуражке.

— Товарищ Верховный главнокомандующий, сводная рота курсантов Московского командного пехотного училища выдвигается к месту службы, — громко стал докладывать командир, не сводя глаза со Сталина. — Был вынужден реквизировать автомашину для нужд…

Но Сталин махнул рукой, прерывая его. После повернулся к мордастому и недовольно спросил:

— Я товарищ Сталин, и о чем вы хотели мне пожаловаться? На то, что в военное время вывозите свое барахло? Или на то, что занимаете так нужный для фронта автотранспорт? Я слушаю, слушаю.

Пассажир грузовика, только что оравший благим матом, как язык проглотил. Стоял и молча открывал рот, как рыба.

— Собирай все свое барахло, и чтобы духу твоего здесь не было, — Сталин с презрением кивнул на валявшиеся сумки. — А вам, товарищ капитан, выражаю благодарность… Ребята, — он оглядел сгрудившихся вокруг него курсантов, которые едва не пожирали его глазами. — Спасибо вам всем. Знаю, что никто из вас не подведет страну и с честью выполнит свой долг. Передайте всем мои слова: скоро враг умоется кровавыми слезами и пожалеет о том дне, когда ступил на советскую землю. Запомнили?

… А после люди будут рассказывать, что от Верховного такой уверенностью и силой веяло, что у многих слезы на глазах выступали.

Кремль, кабинет Сталина

Молотов и Маленков сидели рядышком и о чем-то тихо беседовали. Развернулись в пол оборота друг к другу, то и дело кивая собеседнику. Сразу видно, что единомышленники.

Берия и Ворошилов располагались напротив друг друга в отдалении от остальных и напоминали двух псов, что соперничают за первое место в стае. Сидели строго выпрямившись, словно железный пруток проглотили, и буравили один другого недовольными взглядами.

Это была уже их пятая по счету встреча в таком составе. Вроде бы и всю власть в стране поделили, а дело все равно никак не шло. То и дело возникали споры, шероховатости между ними, нередко выливавшиеся в открытые перебранки и оскорбления. Такие взаимоотношения между первыми лицами в правительстве страны и в мирное время были противоестественными, а в военное время и подавно.

— Эти склоки, товарищи, нужно немедленно прекратить, — первым, как и всегда в последнее время, начал говорить Ворошилов. Глядел на всех строго, с укором, словно копировал бывшего хозяина кабинета и примерял на себя его лавры. — В то время, когда вся страна в едином порыве…

Открыто морщась, Маленков отвернулся. Видно было, что ему это словоблудие уже порядком надоело и отчаянно хотелось конкретики. Молотов тоже был не в восторге, но столько открыто это не показывал.

— Хватит, товарищ Ворошилов! Хватит, — хлопнул по столу ладонью Берия, у которого терпения оказалось гораздо меньше. — Не надо нам говорить лозунгами. Вы не на митинге. И не говорите нам про склоки! Ведь, возникают они как раз из-за вас!

— Да, как вы смете⁈ Это вы полностью парализуете работу Государственного комитета обороны! — немедленно вызверился в ответ Ворошилов, даже побледнев от злости. — Если бы не ваши заслуги, я бы уже говорил о саботаже…

Пришел черед Берии насупиться. Лицо у него в миг окаменело, глаза превратились в щелки. Чувствовалось, что его аж корежит от злобы.

— Товарищ, товарищи, — в этот момент приподнялся из-за стола Маленков, тоже выглядевший чересчур бледным. — Прекратите! Т-т-товарищи…

Голос у него почему-то начал дрожать, что не осталось незамеченным. Оставшиеся развернулись в его сторону.

— В-в-вы разве не чувствуете это?

Маленков схватился за сердце. И был не просто бледным, а смертельно бледным. Вдобавок, дышал мелко-мелко, словно вот-вот замертво свалится.

— Вот-вот, чувствуете?

— Я ничего не чувствую, — шмыгнул заложенным носом Ворошилов, не понимающе оглядывая мертвеющие на глазах лица. — Что случилось?

— Герцеговина Флор, — негромко пробормотал Берия, меняясь в лице.

По кабинету плыл запах табака, который курил бывший хозяин кабинета.

— Очень похоже, — Молотов держался лучше остальных. Голос был ровным, спокойным. Хотя бледность тоже бросалась в глаза. — Хм, странно. Может, убирались и…

И тут стали раздаваться тяжелые шаги, которые тоже сложно было не узнать. Именно так всегда ходил Сталин.

— Это какие-то шутки? Розыгрыш? Ваших рук дело, Лаврентий Павлович? — дернулся Ворошилов, уставившись на Берию. — Вы это все подстроили? Его же нет! Убили!

Дверь резко пошла вперед и в кабинет вошел Он, Сталин.

Риивал уже не сомневался, что сделал правильный выбор. Верховный правитель хумансов оказался достоин той чести, что ему оказала Благословенная Ллос. Пусть кровью он не дроу, но духом точно не уступит ни одному из Темного племени. В нем также, как и в дроу, видна эта жажда к борьбе, сражению. Точно, дроу, по духу.

— … Вы, товарищ сержант, говорили, что готовы помочь, — услышав голос правителя, Риивал отошел от двери и встал у стола. — Вот эти люди забыли, что партия большевиков и советский народ не просто так вручили им большую власть. Вместо того, чтобы сообща работать на благо страны, они устроили грязную свару, грызню, стали бороться друг с другом. Считаю, такое поведение неприемлемо в военное время. Вы ведь согласны со мной?

Дроу облизнул губы и молча кивнул. Он уже понял, к чему шло дело и предвкушал это.

— Прошу вас, максимально доходчиво объясните им, что впредь такого никогда не должно повториться.

Риивал снова кивнул, не сводя внимательного взгляда с четверых фигур за столом.

— Объясните со всей пролетарской доходчивостью, но соблюдая меру, — закончил правитель, выходя из кабинета.

У кабинета Сталин кивнул секретарю, который продолжал разбирать какие-то бумаги с таким видом, словно ничего странного и не происходило.

— Не обращайте внимания, товарищ Поскребышев, — Сталин кивнул на дверь, из-за которой доносились жуткие крики. — Есть ситуации, когда слова уже не помогают.