Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 27 Дорога домой…

В последние дни Риивал не находит себе места. Чувства тревоги и беспокойства, поселившиеся внутри него с некоторых пор, с каждым днем становились всё сильнее и сильнее.

— Прямо, как пёс гложет, — он проснулся среди глубокой ночи и с силой стал тереть грудину. Ощущение здесь, и правда, напоминало боль от незаживающей раны. — Что-то грядет…

Он пытался с этим разобраться, но никак не получалось. Дело точно было не в многочисленных ранениях; на нём все, как на собаке зажигалок. Боль была реальная, но ее причины не было видно, что уже настораживает. Кажется, когда-то о таком он уже слышал.

— Нет, это не про грядущее, — дроу покачал головой, пытаясь «поймать» ускользающую от него мысль. Он точно уже слышал о чем-то подобном. Нужно было лишь вспомнить. — Скорее про настоящее…

Риивал слез с лежанки, недовольно оглядевшись. В землянке было слишком душно; остро пахло ядреным потом, портянками, тушенкой. Ему нужно было наружу, вдохнуть свежий ночной воздух, ощутить кожей прохладный ветер. Может тогда что-то и вспомнится.

— Ух… Хор-р-рошо.

Повернувшись в сторону реки, по берегу которой и строилась оборона их полка, дроу глубоко вздохнул. Холодный, полный речной свежести, воздух бодрил, выбивал остатки сна. Сразу же захотелось рвануть в сторону видневшегося леса и устроить новую охоту, ощутить привычный страх жертвы, азарт от преследования.

— Очень хор-р-рошо.

Прошёл по траншее дальше, в сторону оврага. Шел, пока под ногами не стала чавкать вода. Сняв сапоги, прошёл ещё дальше. С каждым шагом босые ноги все глубже погружался в черную жижу, пахнущую землёй, тиной и рыбой.

— Как дома… Хор-р-рошо, — закрыл глаза, представляя дом: гигантские влажные, пещеры, подземные реки со стремительным течением, фосфорефицирующие мхи самых разных окрасов и форм. — Дом…

Грязь была чуть тёплой от воды, ещё не успевшей остыть от дневного жара. Он сделал ещё несколько шагов вперёд, потом ещё несколько, и замер. Кажется, он «поймал» ту мысль, что с таким упорством ускользает от него.

— Уж не знак ли это от Неё, а я, дурная голова, никак понять этого не могу? Ведь, я ещё так и не услышал голос Тёмной госпожи.

От этой мысли у Риивала подкосились ноги. Не вцепись он в траву на бруствере, так и рухнул был в грязь.

— Я услышу голос Благословенной Ллос?

У него дух от этого захватывал. Ведь, мужчины народа дроу никогда в своей жизни не слышали голос своей Богини. Так повелось, что лишь женщины, да и то выбранные Ею, могли удостоится такой милости. Это был закон, который насчитывал не одну тысячу лет.

— Я?

Он не мог поверить в это. Ведь, все могло оказаться ошибкой. Вдруг это лишь его глупые фантазии, ошибка. Разве мужчина мог быть выбран Тёмной госпожой? Это же великая ересь.

— Но теперь я жрец, а, значит, могу… Тёмная госпожа, я слышу…

Хватка пальцев вдруг ослабла, тело потеряли опору и парень по стенке окопа сполз вниз.

— Я слышу…

В голове, и правда, возник Голос, который ни с чем нельзя было спутать. Тихий, бархатный, он завораживал и повелевал, восхищал и, одновременно, ужасал. Сомнений не было никаких: с ним говорила сама Тёмная госпожа.

— Благословения…

Наконец-то, после стольких лет бесплодных молитв и искового служения она явилась свою милость — заговорила с ним.

— Что? Материнский алтарь⁈ Я не понял! Что, что это такое?

Риивал беспомощно дергал головой по сторонам, словно Богиня находилась где-то здесь, совсем рядом, и могла его услышать. — Что такое материнский алтарь? Я не знаю…

Но разговор с Богиней не дружеская болтовня и не любовная беседа. Здесь есть лишь Её Слово, и никакого больше. Она сказала именно, что и должна была сказать.

— Я не знаю…

Сидя в тине, он обхватил голову руками и качался из стороны в сторону. Должен же был быть смысл в её словах. Обязательно должен, иначе никак.

— Материнский алтарь… Главный… Основной… Святилище… — погрузившись в себя, он напряженно искал смысл Её слов. В голове всплывали все новые и новые образы, но чёткого и ясного ответа дроу так и не находил. — Первоалтарь… Первая жертва Богине…

По его спине побежали мурашки, тело пронзила дрожь. Кажется, он что-то «нащупал».

— Да… Так и есть, — бормотал Риивал. — Святилище и есть первоалтарь! Ведь, именно там, как гласят священные Веды, нашим предком была принесена первая жертва Тёмной госпоже.

У него сверкнули глаза. Сейчас все казалось очень и очень связным и похожим на правду.

— Значит, Она говорила про материнский алтарь… Мой материнский алтарь? Но какой из них?

В новом мире Риивал соорудил множество алтарей, принёс в жертву сотни и сотни людей. Так о каком из них могла идти речь? О самом большом? О самой почётной жертве? Нельзя было ошибиться. Никак нельзя было. Благословенная не прощает ошибок.

— Может это гематома? Это алтарь с самой угодной Ей жертвой? Или нет…

Тогда во имя Тёмной госпожи лишь за одну ночь он лишил жизни семь десятков человек. Не это ли знак?

— Не-ет.

Риивал качнул головой. Что-то подсказывало ему, что он ошибался. Это не материнский алтарь.

— Нет, здесь другое… Первая жертва! Да, не почётная, не особое, а просто первая жертва!

Впав в ступор, дроу начал вспоминать. Но получалось не очень. Волновался, мысли сливались, путались.

— Это был тот… Хитрый, притворялся мертвым, а потом верещал, как поросенок, — он вспомнил худого связиста, которого выкрал прямо из окопа, где тот спал. — Хотя нет… Это был походный алтарь… Не по правилам сделан.

Мысленно вновь вернулся к гекатомбе, которую устроил в ту ночь после немецкой атаки. Тогда все было сделано именно так, как писалось в священных Ведах. Риивал прекрасно помнил, как искал черные камни для ритуального круга, как особым образом складывал ветки, как орошал их кровью врагов. Чем не материнский алтарь?

— А Гудериан? — встрепенулся дроу, вспоминая пытки немецкого генерала. Жертва очень достойная даже по меркам дроу. Ведь, схватить его было очень и очень непросто. Может Богиня имела в виду именно это место. — Не каждого графа или даже короля так охраняют.

Поморщившись, Риивал качнул головой. Ни одна из картин, что он себе представлял, не отозвалась у него внутри. Значит, все это было не правильно, не верно. Нужно было что-то другое.

— А если Она имела ввиду другое?

И тут его осенило.

— Если Она говорила про самую первую жертву? Про самую первую жертву, и не обязательно человеческую? Ведь, первый дроу принес в жертву не человека, а…

Он помнил, как во время празднования Дня Черной луны перед святилищем пели священные песни о зарождении жизни и появлении первого дроу. Там говорилось и о том, как их предок принес в жертву Темной госпоже огненную саламандру и тем заслужил великую милость Богини.

— Это была саламандра, а не человек, эльф или дварф! — одним движением он вскочил на ноги, понимая, что, наконец-то, нашел ответ. — Значит, материнский алтарь нужно искать не здесь.

Теперь-то он понимал, где был первоалтарь. Ведь, собственными руками его сделал за околицей своего дома на вторую ночь, как оказался в этом мире. Это был неказистый круг из неровных камней, что в избытке валялись вдоль поля. Он тогда старался выбрать что-то ровное, округлое, но и выбирать-то было не из чего.

— Да, это он… первый алтарь этого мира… и первая жертва… обычный заяц.

Выходит, Богиня хотела его возвращения туда, откуда все и началось.

— Мне нужно обратно.

Дроу выбрался из грязи и пошел в свою землянку. Его ждала долгая дорогу домой, правда, ему еще не было понятно, как это у него получится.

— Вот только, как…

Если бы это было случилось еще месяц назад, то он и минуты бы не колебался. Добрался бы до оврага, а оттуда до леса рукой подать. В лесу же его никто не найдет.

— Нельзя…

Но теперь все изменилось. Он уже не один в этом мире. По всем законам своего мира и народа дроу Риивал стал основателем нового рода, за всех членов которого в ответе. Глава рода не может поступить безрассудно, как сопливый юнец, у которого в голове гуляет ветер.

— Тогда как?

Парень замер у входа в свою землянку, не понимая, как ему теперь поступить. Бросить все и бежать он поступить не мог. Остаться здесь и ждать другого удобного момента тоже не мог. Ведь, Богиня не любит промедления.

Долго он так стоял. Грязь на лице, теле уже стала подсыхать, превращая его в самого настоящего сказочного лешего.

В какой-то момент его внимание привлек шум. В ночной тишине, особенно у реки, любые звуки разносятся очень и очень далеко.

— Кого еще ночью носит? — заинтересованно повел носом дроу, медленно вытягивая нож и рукава. — Неужели кто-то с той стороны реки пожаловал? — хищно улыбнулся, вжимаясь в выемку. Тут хотели еще одно ответвление в сторону леса копать, но не успели. Вот и осталось прекрасное укрытие, которым он и воспользовался. — Хор-р-рошо.

Но оказалось это был вестовой из штаба полка. Риивал разочарованно фыркнул, когда понял это. Нож так же быстро и незаметно исчез, как и появился.

— Товарищ сержант⁈ — вестовой замахал руками еще у поворота траншеи. Похоже, узнал. — Товарищ сер… Ой!

Приблизившись, боец, лопоухий парнишка неполных девятнадцати лет, чуть назад не рванул от неожиданности. Темная фигура, так похожая издалека на сержанта Биктякова, оказалась каким-то перемазанным в грязи и тине страшилищем. Весь черный, глаза сверкают, зубы клацают. Со страха даже за винтовку схватился, судорожно пытаясь передернуть затвор.

— Стой, стой. Я это, сержант Биктяков, — Риивал крепко схватился за ствол винтовки, отводя его в сторону от себя. Этот желторотый сопляк с перепугу мог случайно и стрельнуть. — Чего надо?

— Вас… Вас это того… — сразу вестовой и ответить нормально не смог. — Товарищ полковник к себе кличут. Быстро говорят нужно.

В штабной землянке сидели двое — сам комполка и начальник особого отдела молодой капитан. Полковник Захаров склонился над картой, намечая на ней место для новой линии обороны. Глупо было думать, что на это месте они надолго удержатся. Слишком уж большая сила перла на них. И когда полк дрогнет (а это обязательно рано или поздно случится), то запасные позиции очень пригодятся.

Особист, что-то писавший на другом краю стола, выпрямился.

— Сергей Александрович, готово. Документы на него я оформил.

— Это хорошо, очень хорошо.

Захаров поднял голову и начал складывать карту. Оказалось, что под ней лежали две награды с наградными документами.

— Думаешь, сработает наша задумка?

Особист посмотрел на комполка и неуверенно кивнул. Значит, не особо уверен.

— Посмотрим.

Честно говоря, эти награды стали хорошим поводом, чтобы встретится с сержантом Биктяковым и обговорить один непростой вопрос. Чуял Захаров нутром, что никто ему, простому полковнику, такого разведчика не оставит. Вчера, когда награды забирал, ему уже намекнули, чтобы искал другого командира на должность командира разведвзвода. Мол, сержанта заберут во фронтовую разведку. Дадут сразу младшего лейтенанта, еще одну медаль, и сам, как миленький, побежит.

Ни как Захаров такого кадра не хотел лишаться. Чего греха таить, столь малыми потерями в последних боях полк был обязан именно этому сержанту — его разведывательным данным, его ночным рейдам. За последнюю неделю боев его взвод ни одной ночи не провел в расположении полка. Под утро приходили с рейда, выгружали троих — четверых «языков» с серебряными погонами, загружались продуктами, боеприпасами и в ночь снова уходили. Вот поэтому полковник с новым начальником особого отдела и придумали такого кадра во внеочередной отпуск отправить, так сказать, поощрить за подвиги. А там, глядишь, про него и забудут.

В этот момент снаружи послышался негромкий голос часового:

— Стой, кто идет? А, товарищ сержант. Проходите.

Чуть погодя плащ-палатка, висевшая на входе вместо двери, колыхнулась и пропустила внутрь сержанта Биктякова.

Комполка внимательно оглядел спустившегося в землянку сержанта и одобрительно кивнул. С того сейчас можно было плакат про образцового красного командира писать. Весь такой ладный, подтянутый. Форма на нем, как влитая, сидит, ни одной складки, морщинки. Правда, все впечатление взгляд портил. Смотрел на них так, что мурашки по спине бежали. Хотелось отвернуться, а лучше куда-нибудь под лавку или стол забиться.

— Проходи, товарищ Биктяков, проходи. Награждать тебя сейчас будем, — командир показал на колченогий стол, на котором рядом с чадящим светильником тускло блестели две награды. — Орденом Красного знамени и медалью за Отвагу. По-хорошему, конечно, другой наградой нужно…

Захаров скривился и махнул рукой. Чего тут говорить об этом. Уже столько представлений на сержанта в штаб армии отправлял, что и сказать страшно. Раза четыре — пять было на Красное знамя, столько же на Красную звезду, шесть раз, не меньше, на Отвагу, три раза точно на Героя. И где эти награды⁈ Нет! Все на верху застревало, словно в болоте! По поводу Звезды Героя ему даже звонили оттуда несколько раз. Мол, ты чего такое полковник удумал⁈ Войска отступают, несут страшные потери, сдают позиции, а ты тут свои писульки на Героя пишешь⁈ Совсем с головой плохо⁈

— Героя тебе на грудь нужно вешать, Равиль, — полковник прикрепил орден Красного Знамени рядом с другим орденом. — А лучше два или даже три Героя. Только какая-то сука, по-другому и не скажешь, бумагу на тебя написала. Вот теперь и не дают представлениям на тебя ходу.

Правда, знал он имя этого человека. Покойный уже начальник особого отдела майор Фомин еще в Слобожанах подготовил на сержанта Биктякова очень плохую характеристику, с которой не то что орден, посадить должны были. О мертвых, конечно, плохого не принято говорить, но совсем паскудный был человек. Столько хороших людей загубил, что после его смерти только лучше стало.

— … За твои художества тебя нужно водкой до конца твоих дней поить, в усмерть. Столько языков со своими бойцами приволок, что уже перед соседями неловко. В штабе дивизии, да и в штабе армии, уже разговоры пошли, что всю остальную разведку нужно грязными тряпками разогнать.

Вот сейчас он и решил про свою с начальником особого отдела задумку рассказать. Не про все, конечно, рассказать, а только о небольшом кусочке плана. Зачем сержанту знать лишнего…

— Знаешь, что, Равиль… — полковник сделал небольшую паузу, переглядываясь с капитаном. — Решили тебя за героическую службу отпуском домой наградить. На десять суток, не считая дороги. Навестишь родных, отдохнешь…

Особист, молодой капитан, тут же подал завистливый голос из своего угла:

— Вволю поешь молодой картошечку с сальцом. Хотя, ты же татарин у нас. Поди сала-то и не ешь?

Сержант в ответ поглядел, как на дурака. Особист аж на месте заерзал.

— Воин все может съесть. Если потребуется, то едой станет и враг, и погибший товарищ.

И сказано это было таким обыденным голосом, что особист оторопел. Захлопал глазами, неуверенно улыбнулся. Мол, странная получилась шутка, совсем не смешная. Капитан смотрел на сержанта, ища в его глазах смешинку, но ее и не нашел ее. Похоже, тот, и правда, верил, что сделает то, о чем только что сказал.

— Задания и рейды бывают такими, что мясо себе подобных…

Сержант не договорил, но всем в землянке стало ясно, что он хотел сказать.

— Что-то не в ту степь свернули, — кашлянул в кулак Захаров, беря со стола вторую награду — медаль за Отвагу. — Все проездные документы уже подготовили, товарищ Биктяков. Поэтому собирайся. И не думай отказываться, как в прошлый раз. Не бойся, на тебя еще немцев хватит.

В прошлый раз, когда ему вручал награду за поимку диверсанта сам генерал Жуков, сержанту Биктякову уже предлагали отпуск домой. Целых семь дней давали, а тот в позу встал. Не поеду, говорит, хочу врага бить, топчущего своими ногами мою землю. Репортер, что сопровождал Жукова, именно так потом и написал в газете. Так мол, и так, героический сержант Биктяков, в одиночку обезвредивший опытного диверсанта из Абвера, отказался от положенного ему отпуска, что вместе со своими боевыми товарищами со всей пролетарской яростью бить проклятых немецко-фашистских захватчиков. Только переврал все репортер. По-другому сказал сержант, совсем по-другому. Биктяков сказал: я хочу убивать…

— Я готов, товарищ полковник. Когда отправляться? — вдруг без всяких вопросов и уговоров согласился сержант, чем в очередной раз немало удивил Захаров. Полковник, знаю разведчика, ожидал совсем другой реакции. — Готов, хоть сейчас.

Биктяков показал на собранный вещмешок, висевший на плече. И правда, оказался готов.

Смоленск, вокзал

Эшелон с раненными, окутавшись клубами пара, медленно набирал ход. Из открытых из-за жары настежь окон виднелись бойцы, перевязанные бинтами. Они с опаской вглядывались в небо, каждую минуту ожидая очередной налет немецких бомбардировщиков.

В последний вагон, проносящийся мимо перрона, в самый последний момент вскочил крепкий парень с сержантскими лычками и тяжелым сидором за спиной. Внутри поправил гимнастерку, ремень и тоже уставился в небо. Сразу видно с фронта, привычка постоянно следить за небом на пустом месте не появляется.

— Эй, фраерок, не дергайся, — вдруг ему спину уткнулся нож, и послышался насмешливый гнусавый голос. — Медленно сымай сидор. Медленно, я сказал, а то живо на лоскуты порежу. Контуженный что ли? — нож оказался уже возле шеи. — Хочешь галстук тобе сделаю? Красивый, красный, ни у кого такенного нет, а у тобе будет. Ха-ха-ха. Сема, прими сидор.

Вещмешок перекочевал в руки второго руки, невысокого, плотного мужика с грязными черными патлами на голове. Тот живо схватил добычу и сразу же начал ее потрошить.

— Ого-го, Михей, сколько всего! Фраерок-то, знатно прикинут! — урка с жадностью перебирал содержимое. Здесь были банки с тушенки, настоящее богатство по сегодняшним временам, немецкие вальтер в тряпочек, роскошный нессер с бритвой в кожаной коробке и еще много чего такого, что могло пригодиться в дороге или для подарка близкому человеку. — Глянь-ка, деколон! Скусно пахнет.

Первый, что держал в руке нож, тут же ощерился.

— Значит, чистоту любишь, деколон на себя льешь? А мы с корешом страдай, в грязи тухни? Нехорошо, фраерок, нехорошо. Вижу, не уважаешь ты нас, — бандит медленно провел лезвием по шее сержанта, заставляя ее чуть-чуть за кровоточить. Сейчас солдат точно заголосит, начнет плакаться, может и обделается от страха, вдобавок. — Хочешь я тебе печень перышком пощекочу?

Но сержант вдруг тихо засмеялся:

— Хочу… Попробуй, хуманс…