Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 29 На распутье

Узловая станция Лосиноостровская, в 12 км от Москвы.

С одного из вагонов 32-го санитарного на перрон спрыгнули трое — крепкий сержант с котомкой за спиной и двое парней откровенно уркаганского вида в щегольских яловых сапогах, добротных клетчатых пиджаках и кепках-трехклинках на макушках.

— Шкандыбай веселее, фраерок, а то скуксился весь. И, главное, рожу проще сделай, а не то дырок наделаю. Чуешь, левольверт-то?

Михей шел рядом и лыбился во весь щербатый рот, словно наилучшего друга встретил. На правую руку сложенный пиджак набросил, пряча оружие. С другой стороны ещё один урка следил, чтобы боец чего-нибудь не выкинул.

— Ты, фраерок, не дрейфь! Пощиплем тебя немного и отпустим на волю. С тебя не у будет. Чай, у немца ещё много чего затрофеишь. Так ведь? Ты, милай, не молчи, как в рот воды набрав. Говори что-нибудь. Пусть людишки думают, что трое корешков встретились и идут винца попить. А может, и правда, винца бахнем, или чего-нибудь покрепче. Водочка тоже дело хорошее.

Он двинул сержанту револьвером в бок.

— И, вообще, не нравишься ты мне, фраерок. Больно борзо себя ведешь. Рожу кричишь, говорить не хочешь. Сразу видно, не уважаешь нас. Слышишь, Сем? А солдатик нас за людей не считает…

Как сошли с перрона, а затем свернули с привокзальной улицы в глухой переулок, Михей мигом переменился. Тон стал угрожающим, цыкать через фиксу начал. Револьвер уже и не прятал в пиджаке.

— Только рыпнись мне, мигом пойдешь червей кормить. Понял? Знаешь, сколько я таких красноперых к боженьке отправил? Считать замучаешься…

Честно говоря, чертовски сильно нравилось Михею вот так жути нагонять. При каждом удобном случае, как нового терпилу примут, начинал перед ним выпендриваться. Махал перед носом пистолетом, обещал звезды на спине резать и после живьем в землю закопать. Бывало, после такого представления даже здоровые мужики сознание теряли и под себя ходили.

Правда, с этим сержантом у него что-то особо и не выходило. Упертый какой-то оказался. Давишь на него, давишь, а ему хоть бы хны.

— Ты, фраерок, контуженный что ли? Совсем оглох? Говорю, сейчас твой ливер вытащу и жрать заставлю…

Михей спрятал револьвер за пазуху и достал финку. Хорошая, с наборной ручкой, до остроты бритвы отточенная. Такой запросто живого человека на лоскуты можно порезать.

— Че, гнидник, героя из себя строишь? — накручивал себя Михей, вращая белками глаз и кривя губы. Зрелище, честно говоря, жутковатое, психически страшное. — Думаешь, эти медалями нацепил и бояться нечего? Ты же пес помойный, шавка служивая, которая по приказу на лапках прыгает… А мы звери вольные, сами решаем что и как делать. Никогда не будет одним строем бегать, и по взмаху палочки прыгать.

Финка в его пальцах запорхала, не хуже бабочки, и замерла рядом с горлом сержанта. Неосторожно двинешься, без головы останешься.

— Я тебя, падлу, сейчас…

Но тут товарищ дёрнул его за рукав.

— Все, Сёма, все! Не трону я его пока. Вот побазарит с ним пахан, тогда и моя очередь придет, — прошипел урка, выписывая в воздухе восьмерки финкой. — Распишу, мама родная не узнает… Скоро, фраерок, скоро…

Им, и правда, идти осталось всего ничего. Нужно было до конца улицы дойти, а после через брошенный дом пройти. За ним их хаза и была, где они теперь обретались. Место хорошее, тихое, надежное. Сюда они с Семой обычно всех и вели, а потом и обирали до самой последней нитки. Раненные бойцы, которых в тыл направляли, самая знатная добыча, как ни посмотри. Обычно увечные, а значит, возни с ними будет мало. С фронта обязательно что-нибудь везут: обычно усиленный паек, припрятанное оружие, очень часто затрофеное золотишко или еще что-то такое. Немецкие часы, например, на любом рынке толкнуть можно. С руками оторвут и еще попросят. Влет уходят и офицерские несессеры с бритвенными принадлежностями.

— Тебе, фраерок, здесь такой орден выпишут, что кони двинешь. Гы-гы-гы, — довольно заржал Михей. — А мы еще поживем…

Жить он, и правда, умел. В банде пользовался авторитетом, не шестеркой бегал. Пахан доверил ему одно из самых «хлебных дел» — потрошить залетных бойцов с санитарных эшелонов, что проезжали через их станцию. Кое-что, естественно, у него и к рукам прилипало. Немного, конечно, но ему хватало и на хорошую выпивку, и на баб и приодеться. Шмот на нем такой, что и офицеру не стыдно.

— Вот и пришли.

Вышли к заросшему саду, в глубь которого вела еле заметная тропка.

— Не бзди, сявка, свои!

Михей покровительственно кивнул босоногому мальцу, сидевшему на поваленном заборе. Ясное дело, тот не просто так здесь сидел, а бдил, чтобы своих в случае опасности предупредить.

— Иди, б…ь, а то шмальну, — не отказал себе в удовольствие ткнуть бойца в спину. Прям рукояткой револьвера ткнул, от души, чтобы жизнь медом не казалась. А то идет, как по проспекту…

Через два десятка шагов показался большой бревенчатый дом с плотно закрытыми ставнями, из которых пробивался свет, слышались хриплые мужские голоса, раздавленные женскими визгами. Малина гуляла.

— Михей, ты что ли? — дверь открылась и оттуда пахнуло ядреным запахом, в котором невообразимо смешивались и вонь пропотевших портянок, и запах крепкой сивухи, и аромат женских духов. — Братва, Михей причапал с добычей! Давай ему штрафную!

В ярко освещенной комнате (аж четыре керосинки по углам висели) на нем тут же повисла разбитная деваха и с причмокиванием впилась в его губы. Ее ручки шустро забегали по мужскому телу, не забывая заглядывать в карманы пиджака и рубашки. Катька Огонек даже в умат пьяная не забывала о своем воровском ремесле, норовя что-нибудь стащить.

— Катька-шалава, брысь от него! — вдруг раздался громкий голос с характерной грудной хрипотцой, и в комнате мигом воцарилась тишина. Только что гулявшая компания затихла. Деваха, оторопела пуча глаза, резко отпрянула от Михея. — А ты, Михей, про порядок забыл? Чего этого сюда привел? Сказано же было, что сначала в сарай.

Из угла комнаты с кресла поднялся крупный мужчина с густой черной бородой. В его широкой груди и немалом развороте плеч пряталась огромная сила, заметная и по ладоням с хорошую лопату. Такими руками запросто можно медяки и подковы гнуть.

— Обшмонал?

Михей дернулся было, но тут же сник головой.

— Да, не было на нем ничего, Гнат. Он все в сидор засунул, от патруля, наверное, прятал, — сидор, отобранный на перроне у бойца, положили на стол. — Пистолет был, консервы, — Михей начал класть найденное на стол. — Зажигалка немецкая и белье.

Пахан качнул головой и недовольно скривился. Улов, честно говоря, был так себе. Ни золота, ни нормальных трофеев. Пистолет еще куда ни шло. А на кой черт им сдались его чистые портянки?

— Я сейчас, Гнат, — засуетился Михей, понимая, что забыл обыскать бойца, и тем самым крупно подставился. — Сейчас его обшмонаю…

Начал с верха, шустро водя ладонями по гимнастерке сержанта. Особо останавливался на карманах, но не забывал и про подкладку. Вскоре появилась первая находка.

— Нож вот, — Михей виновато сгорбился, кладя на стол небольшой нож с узким лезвием. — А больше, считай и н…

Тут опять замолк, явно что-то нащупав.

— Еще один нож… На спине, паскуда, прятал.

Рядом с первой находкой легла вторая — эсесовская финка в красивых ножнах. Она, не в пример ножу, смотрелась богато, внушительно: строгие цвета — черный с серебром, четкие линии ножен, хищно выглядящая рукоять.

— Б…ь, а это еще что такое?

В рукаве сержанта Михей нащупал что-то твердое и продолговатое, оказавшееся странными ножнами для двух метательных клинков.

— Что это еще за ножи?

Клинки из ножен были тут же вытащены и выставлены на всеобщее обозрение. Их вид, как и эсесовского кинжала, тоже внушал уважение. Они были прилизанными, с утолщением на лезвии, так и просились в руки.

— А ну-ка, парни, обшмонайте-ка этого фраера, как следует! — пахан подошел к ним, и внимательно разглядывал метательные клинки. — Михей что-то устал.

Два угрюмых парня с синими от татуировок руками тут же оттеснили Михея в сторону и принялись со знанием дела обыскивать сержанта.

— А вы, че вылупились? — пахан рявкнул на остальных, с любопытством глазевших на происходящее. — Держите этого на мушке. Видели, сколько на нем железа?

Железа на бойце, и впрямь, оказалось столько, сколько не каждый взвод с собой в разведку таскает. Через секунду целый свинорез, железяка под пол локтя, нашлась сбоку. Причем ножны были очень хитро привязаны, рукоятью вниз. Одним движением выхватил и снизу вверху рубанул.

За ремнем прятался небольшой тыкач с плоской рукоятью и широким лезвием. Таким в драке резать хорошо, чтобы твой недруг от потери крови обессилил.

— Вот это, фраер, набрал железа, — кто-то восхищенно протянул, с интересом разглядывая растущую кучу ножей самых разных форм и размеров. За пять — шесть минут обыска уже больше десятка ножей набралось. А ведь это только с верхней части туловища. — В штанах поди еще столько же…

И оказалось, не ошибся. Через какое-то время горка железа чуть ли не в два раза выросла.

— Ты что за хрен такой⁈ — это уже пахан спросил, медленно перебирая ножи всевозможных размеров. — Из разведки что ли? — пальцами, похожими на сардельки, потрогал ордена и медаль. — Чего молчишь? С нами разговаривать в падлу? Ну-ну, — ухмыльнулся он, качая головой. — Раздеть его и в яму. Пусть немного освежится, а после я с ним потолкую… по душам.

Сержанта быстро раздели, оставив на нем лишь черные трусы. Отвели в другую комнату, где уже была открыта крышка погреба, и столкнули вниз.

— А вы, сворачивайтесь! Хватит гулять, — Гнат обвел всех тяжелым давящим взглядом. — Отдохнуть нужно. Завтра инкассаторов брать будем. Стволы сегодня проверьте, чтобы блестели, как у кота яйца. Не то худо будет…

Тишина стала совсем мертвая. Видно было, что Гнат в банде не уговорами свой авторитет заработал. Каждый, на кого он смотрел, тут же опускал голову и прятал глаза.

— … Брюхо вскрою и пчелами набью, чтобы потом красного медку попробовать. Сладкий, говорят, получается. Все попробовать хочу, да все случай не выпадает.

Одну из девах, прятавшейся за спинами бандитов, тут же переломило пополам. Плохо стало, выворачивать начало.

— Проверить оружие и спать, — повторил еще раз Гнат. — Че встали?

Узловая станция Лосиноостровская, в 12 км от Москвы.

Когда те двое подошли к нему на захолустной станции, Риивал вздохнул с облегчением. Ритуал Вызова был все еще слаб, оттого и требовал частых жертв. А где их в поезде взять? Не будешь же своих, да еще раненных, резать на алтаре? Недостойно это и может не понравиться Темной госпоже, гнев которой никому не понравится. Словом, эти двое бедолаг, корчивших из себя непойми кого, пришлись очень даже кстати.

Еще больше он обрадовался, услышав про их логово. А как не радоваться? Его ждет целый дом, полный висельников и убийц. Достойная может получиться гекатомба. Еще больше обрадуется Богиня, получив в свое услужение сильных слуг. Теперь осталось лишь все приготовить…

— Какое место…

Риивал глубоко вдохнул запахи погреба и широко улыбнулся. Вокруг хорошо пахло, запахи будили приятные воспоминания.

— Хор-р-рошее.

Было сыро. Остро пахло плесенью, грибами и… кровью.

— Очень хор-р-рошее… Сыро, темно, как дома…

Глаза уже привыкли, и темнота отступила, позволяя в погребе оглядеться. Места тут хватало, под землей оказалась целая комната примерно три на четыре метра. Имелась кое-какая мебель: топчан, крепкий с виду стул со спинкой и ржавое ведро, из которого несло дерьмом.

— А это что такое?

У дальней стены что-то лежало. Может мусор, а может мешки с добром. Надо подойти, проверить.

— Хм…

В луже запекшейся крови лежало мужское тело. Гимнастерка и исподнее под ней было разорвано, открывая вид на огромную багровую, почти черную, звезду. Края фигуры неровные, торчат ошметки кожи и мышц. Сразу видно, специально тупым ножом резали, чтобы больнее было.

В самом углу обнаружились и орудия — здоровенный мясницкий топор с остатками кожи и волос на лезвии, пара ржавых кривых свинорезов.

— М-м-м… Очень хор-р-рошо, — Риивал весь подобрался, как зверь перед броском за добычей. Стали раздуваться ноздри, вдыхая окружающие запахи. Клацнули зубы, язык мазнул по зубам. — Хор-р-рошая добыча, знатная… Тёмная госпожа будет довольна.

По всему выходило, что здесь жил настоящий зверь. Отъявленный, ненавидящий, яростный враг, которому убивать себе подобных в удовольствие и радость. Встречались такие существа на его пути и среди людей, и среди эльфов. Последние особенно в этом отличались. Знали, твари, толк в истязании живых существ, выводя пытки в особый вид искусства и почитая их высшей формой наслаждения. А еще пеняли на дроу, называя тёмный народ проклятым племенем.

— Настоящая добыча… — продолжал он улыбаться.

Его ждал зверь, почётная добыча для настоящего охотника.

— Да начнется охота, — с предвкушением прошептал дроу, плотно прижимаясь к земляной стене. Прежде, чем все начать, нужно приготовиться, понять, что его ждет наверху. Ведь, зверь не один, с ним много его шакалов. — Да…

Теперь Риивалу не нужны глаза, чтобы знать. Он прекрасно обходился и другими органами чувств. Слышал, как скрипят доски под ногами людей на верху, как подошвы сапог и ботинок стучат по полу. Вездесущие пауки, слуги Тёмной госпожи, видели за него, проникая в мельчайшие отверстия, щели и дыры.

— Я иду за тобой…

Зверь был в самой дальней комнате, и чтобы добраться до него, нужно было пройти мимо всего его слуг. Почти два десятка человек, матерых, с оружием. Но когда дроу прятался от врагов? Никогда не прятался, и сейчас не станет.

— Иду…

Резко дернул руками, и пеньковый жгут, туго стягивающий запястья, спал под ноги. Легко проделать, если знаешь как. Без опыта же, просто покалечишься.

Один из свинорезов, кривой и ржавый, сам собой лег в руку. Особая прелесть, потрошить зверя его же оружием. Пусть вся боль его жертв вернется обратно. Уж Риивал-то постарается, чтобы все случилось именно так.

— Будет много боли, очень много, — шептал он, и его свистящий шепот сейчас напоминал змеиное шипение. — Очень много боли.

С подвернувшегося под ноги ящика добрался до люка. В открывшуюся щель ткнул лезвием свинореза, поддевая задвинутую щеколду. Вот и выбрался.

— … Я ниспадаю ниц перед тобой, Темная госпожа, — шевеля одними губами, дроу начал читать священную песнь-восхваление. Ритуал жертвоприношения начинался именно с этих слов, посвященных Благословенной Ллос. Многие поколения жриц-хранительниц повторяли их раз за разом, опуская ритуальный нож на горло жертвы. — Я касаюсь твоего белоснежного покрывала…

Первой жертвой стал припозднившийся гуляка в телогрейке, зубами пытавшийся вытащить пробку из бутыли с самогоном. Один резкий удар, и он рухнул там, где и стоял — у стола. Голова покатилась под стол, а кровь из перерубленной шеи рванула фонтаном на потолок и стены.

Через мгновение рядом с первым лег и второй бандит, только что возникший в дверях. Видимо, в отхожее место перед сном выходил. Крупный, распространявший вокруг себя вонь застарелого пота и ядреной махорки, он только повернулся от двери, как в его грудь воткнулся здоровенный тесак. С чавканьем и хрустом свинорез рванул сверху вниз, с легкостью ломая ребра и вскрывая грудную клетку, как нож консервную банку. На пол полилась жидкое месиво из склизких кишок, а следом свалилось и бездыханное тело.

— … Я восхищаюсь твоей красотой, — священные слова стремительно разносились по комнатам, наполняя их страхом. У тех, кто еще не спал, вдруг без видимой причины начинало тревожно биться сердце. Матерые бандиты, у которых за душой было не по одному десятку трупов, хватались за сердце и скрипели зубами. Не понимали, почему их спины покрывал холодный пот.

За дощатой перегородкой были ещё люди. Дроу слышал их тяжёлое дыхание, храп, чувствовал смрад, исходящий от них. И не важно, сколько их там было, сейчас все уйдут за Край и пойдут в услужение Тёмной госпоже.

— … Прими мое тело, мой дух, мою жизнь…

Тело наполняла привычная лёгкость, шаг скользил по полу. Он уже не дроу, он орудие Тёмной богини, её воплощение, её бесплотная тень.

— … Наполни своей силой, благодатью…

Люди за порогом валялись вповалку на грязных, слежавшихся матрасах, брошенных прямо на пол. Одни валетом, другие в обнимку со стеклянной четвертью. Резать таких, что тараканов давить.

— … Открой глаза на то, что сокрыто и неведомо мне… Позволь видеть твоими глазами, слышать твоими ушами… Знать то, что ведомо только тебе…

Темень, но даже в темноте его движения напоминали танец — неведомый, но от этого ещё более притягательный, желанный. Его фигура, сгусток черноты, скользила по комнате, то ускоряясь, то, напротив, замирая на месте в невероятной позе. Сначала был длинный скользящий шаг. Через мгновение остановка, и дроу, словно застывал в воздухе. Его рука взлетала вверх и тут же стремительно опускалась. Удар, и с хрипом воздух выходил из разрубленной груди. Удар в другую сторону, и череп лопался, как гнилое яблоко.

Лишь у кровати в углу он замешкался, когда из под горы тряпья показалось опухшее женское лицо. Одеяло откинулось еще дальше, открывая вид на отвисшую грудь.

— Михей, ты что ль? — прохрипела деваха, спросонья растирая глаза. — Опять лезешь, как дурной. Сказала же, не дам. Сначала котлы гони, а потом сладкое…

И вдруг разглядела незнакомое лицо, перемазанное в крови, и тут же пронзительно заверещала:

— А-а-а-а-а! Убили! А-а-а-а-а! Батюш…

За несколько минут до настоящих событий…

В самой дальней комнате, имевшей отдельный выход во двор, на кровати зашевелилось одеяло. Пронесся тяжелый вздох и спящий открыл глаза.

— Пся крев… Душно-то как, — здоровенная волосатая рука схватила край одеяла и швырнула его на пол. — Никакой мочи нет.

Гнат не знал, что его разбудило. Может дело в духоте, может в спертом воздухе.

— Как перед грозой.

Почему-то было тревожно. В воздухе разливалось гнетущее ощущение, от которого сдавливало грудь, заставляло сердце биться, словно сумасшедшее. Того и гляди выскочит. Пятерней схватился за грудину и начал судорожно растирать.

— Дева Мария… Что еще за напасть такая?

Сердце и не думало успокаиваться. Наоборот, гнетущее чувство становилось лишь сильнее, медленно и неуклонно двигаясь к панике.

— Пся крев, — снова выругался он, потянувшись рукой под подушку к припрятанному маузеру. С такой-то дурой надежней, вернее, да и страху меньше. — Теперь и не уснуть… Вставай, старина Гжегош, все равно сна ни в одном глазу. Лучше эту курву проведать, да душу отвести. Тогда и сон снова придет…

Гнатом он был для местной русни, признавшей в нем бывшего кержака-сидельца. Сам же никогда не забывал свое настоящее имя — Гжегош Вишневский, и, главное, происхождение. Ведь, род Вишневецких дал Польше много славных сынов и дочерей, веками заседавших в Сейме и составлявших ближнюю свиту польских королей и королев. Сотни шляхтичей его рода с честью рубили жидов и москалей во всех войнах, что вело королевство. На землях Вишневских всегда было в достатке и виселиц для неразумных холопов с восточных земель, и плах с палачами для непокорного казацкого племени. Только быльем да ковылем все это поросло: поместье Вишневских разрушено большевиками, семью разбросало по белому свету. И ему сполна досталось — сначала немецкий плен, потом разведшкола абвера, и вот он в ненавистной Москальщине.

— Сейчас посмотрим какое у тебя нутро…

Потянулся к сапогам, как воздух прорезал жуткий вопль. Совсем рядом, как резанная, верещала женщина.

— А-а-а-а-а! Убивають! А-а-а-а!

Сразу же за деревянной стенкой хлопнул выстрел, следом еще один.

— А-а-а-а-а! — уже кричали с подвываниями, захлебываясь от страха. — А-а-а-а!

В стенку что-то с такой силой ударило, что доски-двухдюймовки хрустнули, как спички. Снова кто-то стрельнул, звонко разбилось стекло.

Гнат по-звериному распластался на полу, выставив перед собой маузер. Медленно, шажок за шажком, начал отползать к запасной двери. До нее рукой подать, а от туда можно прямо через двор к старым складам махнуть. Там у него была нычка с новыми документами, одеждой и деньгами, о которых никто из его людей и не знал. Только бы добраться.

— Обложили… Пся крев, — скрипел он зубами от злости. — Какая-то сука в НКВД стукнула… Найду, ливер выну…

Сапогами нащупал дверь. Осталось ее приоткрыть и тихо шмыгнуть наружу, пока госбезопасность до него не добралась.

— Хер вы меня поймаете, — ухмыльнулся Гнат, толкая дверь.

Но дверь стала колом, ни на миллиметр не сдвинувшись. Не сводя глаз с темноты перед собой, он сапогом нажал сильнее. Дерево скрипело, но держалось на месте.

— Что еще за блядство, — развернулся бочком, пытаясь свободной рукой нащупать щеколду. — Вот же она…

Пальцы, наконец, коснулись холодного металла. Осталось только сдвинуть рукоять вправо, и дверь откроется.

— Хер ва…

И тут в ладонь с хрустом вошел нож, пригвождая ее к двери.

— Б…ь! — взвыл Гнат, клацая зубами от боли. — Сука!

Рука с маузером рванула было вперед, но и в нее воткнулся нож. Как куренка его пришпилили к полу и двери, ни вперед, ни назад не двинуться.

— Я тебя, курва, кончу! — зарычал Гнат, извиваясь всем телом. — Только свистну, мои люди тебя на ремни порежут!

Дернулся, и замер, едва дыша. Ощутил укол в горло. Кто-то медленно давил кончиком ножа, постепенно усиливая нажим.

— Стой, б…ь! Стой, говорю, — захрипел он. В горле пересохло, и слова выходили с трудом, словно стали неподъемными. — Меня нельзя убивать. Б…ь, убери, говорю, нож!

Гнат понял, что сейчас его убьют. Жуткое ощущение, от которого тело становилось ватным, а голова чугунной.

— Слушай меня! Меня, говорю, слушай! Хочешь новое звание, орден? Все будет, все дадут! — он едва не захлебывался, стараясь говорить, не переставая. — Только не убивай меня, дай сказать. Что ты молчишь⁈ Я знаю про… покушение на Сталина…