Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Глава 41 И покой нам только снится

Москва, Кремль

Конец ноября 1941 года

Сталин прошел вдоль стола и застыл у карты. Поза напряженная, взгляд неподвижен и устремлен в одну точку, под которой темнела надпись — Москва. Столица казалась совершенно беззащитной перед смыкавшимися перед ней черными клещами с бесчисленными порядковыми номерами немецких частей и соединений. Враг застыл буквально в одном шаге, и сегодня предстояло решить, что делать.

Хм… Ничего не изменилось, ничего.

Хмурился Верховный, до сих пор еще потрясенный недавними событиями. Ведь, все, буквально все — собственные размышления, донесения разведки, мнения ближайшего окружения, и здравый смысл, в конце концов — говорило о том, что после пленения Гитлера наступит развязка войны. Немецкая армия если не попятиться, то, как минимум, остановится на достигнутых рубежах. Противник же вопреки всем прогнозам продолжал давить медленно, но неуклонно, продавливая наши позиции.

— Просто смахнули с шахматной доски, как пешку, и пошли дальше.

Вдобавок, немцы развернули в мире масштабную информационную компанию, призванную совершенно изменить повестку дня и выбить из рук Советов оружие. Самое страшное, им это удавалось. Факт пленения Гитлера, лидера могущественного государства Европы, оказался настолько невероятным для всего мира, что всем легче было поставить его под сомнения. Широкое хождение приняли слухи о всевозможных двойниках, пропагандистских компания, информационных диверсиях.

— Этот еще… сошел с ума, — сморщился Сталин, вспоминая опустившееся, мало похожее на человека, существо в железной клетке. Когда-то невероятно уверенный в себе мужчина средних лет, пышущий потрясающей энергией и напором, сейчас пускал слюну изо рта и ходил под себя. От животного страха, вынесли вердикт врачи. — Гад… сбежал все-таки.

В этот момент раздался негромкий стук. Сталин бросил быстрый взгляд на часы и недовольно покачал головой. Оказывается, совершенно забыл про совместное заседание государственного комитета обороны с командующими фронтами, назначенное на десять вечера.

— Войдите.

Немедленно дверь распахнулась, пропуская в кабинет приглашенных.

Первым зашел начальник Генерального штаба Шапошников. Идеально выбритый, тщательно отутюженный темный китель, внешность истинного британского джентльмена.. Коротко поздоровался с хозяином кабинета и сразу же, без всяких других «реверансов, прошел к своему месту. Но ему можно было и без 'реверансов», учитывая особое к нему отношение Сталина [долгое время Иосиф Виссарионович лишь Шапошникова единственного из всех называл уважительно по имени и отчеству, признавая его невероятную военную эрудицию, прозорливость и особый аналитический склад ума].

Другие же входили иначе. Одни мялись у входа, другие не знали, какое место за столом выбрать, третьи нервно вздрагивали, когда чувствовали на себе взгляд Сталина. Пожалуй, ярче всего это проявлялось в поведении троицы недавних заговорщиков — Берии, Ворошилова и Молотова, которые все еще жутко бледнели и теряли дар речи при входе в этот кабинет. Четвертый — Маленков — все это время лежал в госпитале с обширным инфарктом.

— Товарищи, сегодня мы собрались, чтобы принять окончательное решение по предложению командующего Западным фронтов товарища Жукова. Прошу снова доложить, — хозяин кабинета кивнул Жукову, сидевшему рядом с Шапошниковым. — Вот карта.

Генерал быстро поднялся и подошел к карте.

— Члены Государственного комитета обороны, члены Генерального штаба, командующие фронтами, товарищи, все вы знаете оперативную обстановку, сложившуюся на фронте. Она, без всякого сомнения, тяжелая, но управляемая. Враг, не щадя сил, продолжает наступать на Москву. В бой бросаются все, накопленные ранее, резервы. По данным разведки, немецкое командование полностью уверено, что в самое ближайшее время сумеет продавить нашу оборону, поэтому и «сжигает» резервы, — Жуков указкой уверенно очертил дугу вокруг Москвы, обращая внимание на позиции немцев. — Товарищи, складывается удачная оперативная обстановка для нанесения мощного контрудара. Позиции противника сильно растянуты, передовые части понесли огромные потери, в штурмовых ротах и батальонах выбито до половины штатного состава, отмечаются регулярные перебои с подвозом топлива и снарядов. Более того немецкое командование не предпринимает никаких усилий для оборудования укрепленных позиций на ранее захваченных рубежах, надеясь на перманентное наступление. В связи с этим, выражаю уверенность, что наш контрудар станет для немцев полнейшей неожиданностью и позволит отбросить врага на двести — триста километров от Москвы.

Закончив, положил указку на стол, показывая, что готов ответить на вопросы.

— Товарищи, прошу высказаться, — Сталин обвел взглядом собравшихся. — Борис Михайлович, может быть вы начнете?

Шапошников, не вставая, повернулся к карте.

— Генеральный штаб уже несколько дней совместно с Георгием Константиновичем и другими генералами прорабатывает данное предложение. С доводами генерала Жукова полностью согласен. Считаю, что момент и место для контрудара выбраны абсолютно верно. Ударив сейчас, мы полностью сорвем будущие планы немецкого командования по закреплению на указанных рубежах…

Сталин слушал и кивал. С аргументами Жукова и Генерального штаба он уже ознакомился, и склонен был согласиться. Им, кровь из носа, нужно было показать, что Советский Союз и не думает сдаваться. И показать нужно было, как можно скорее. Ведь, назревали очень нехорошие события.

— … Таким образом, товарищ Сталин, предлагаю поддержать предложение Георгия Константиновича, — продолжал Шапошников. — Для организации контрудара предлагаю передать в распоряжении Западного фронта 1-ую ударную армию генерала Кузнецова, 10-ую армию генерала Голикова, 20-ую армию полковника Сандалова, а также дополнительно шесть танковых бригад. Товарищ Сталин?

Но Верховный снова погрузился в размышления о нависших над странной угрозах. По данным резидентов из Северо-Американских Соединенных штатов, Германия через посредников настойчиво ищет выход на руководство западных союзников. Можно было не сомневаться, что через некоторое время усилия немцев увенчаются успехом. Слишком уж сильными были противоречия между союзниками.

— Товарищ Сталин, предлагаю поддержать предложение Георгия Константино…

Верховный дернул головой, наконец, услышав, что к нему обращаются.

— Вы совершенно правы, Борис Михайлович, — Сталин кивнул. — Медлить больше нельзя. Готовьте необходимые распоряжения для частей и соединений, задействованных в нанесении контрудара.

— Понял, товарищ Сталин. Сегодня же начнем передислокацию войск…

Когда же остался в кабинете один, Верховный вновь подошел к карте. Долго-долго стоял, смотрел и молчал.

— Мы сами во всем разберемся… Мы, люди, сами во всем разберемся. Сами, товарищ… Риивал. Мы сможем это сделать.

Поезд

Эти двое — крепкий сержант и высокая моложавая женщина — выделялись среди остальных. Эшелон шел на фронт, бойцы, командиры, медсестры редко улыбались, обычно спешили, не задерживаясь на одном месте, то и дело с тревогой вглядывались в небо. Эти же выглядели обычными путешественниками, никуда не торопившимися и просто наслаждавшимися дорогой. Тихо беседовали, она на все смотрела широко раскрытыми глазами, постоянно что-то су него спрашивала, сержант спокойно отвечал.

Эту странность, непохожесть, выделявшую парочку из толпы, сразу же замечал патруль, особенно на вокзалах городков, поселков. Едва сержант со спутницей выходили из вагона размять ноги, как их тут же «брали в клещи». Командир с яркой повязкой обычно шел в лоб, а двое бойцов — с боков, чтобы при случае не допустить побега.

— Ваши документы? — разговор на каждой станции начинался одинаково. Старший патруля, обычно младший лейтенант, подходил и начинал строго буравить глазами, подозревая в них то ли диверсантов, то ли дезертиров. — Откуда и куда направляемся?

Долго мял в руках красноармейскую книжку, подозрительно стреляя глазами. Недоверчиво слушал про отпуск в награду от командования, тянул руку за другим документом. Едва получив, командировочное предписание тут же «взорвался»:

— Что? Здесь же дата еще с прошлой недели⁈ Почему в часть не прибыл? Загулял? Товарищи, значит, там кровь проливают, а ты, сучий пес, с кралей на сеновале бока отлеживал. Бойцы!

Двое бойцов уже целились в парочку из винтовок. Вид такой, что глазом не моргнут, выстрелят.

Но сержант даже бровью не повел на это. Хмыкнул, вытащил из кармана шинели листок, аккуратно сложенный в несколько раз, и спокойно протянул его младшему лейтенанту.

— Ну? Что там еще? Чего суешь? Так… — командир небрежно развернул листок, поднес к глазам. — Предъявитель сего, товарищ Биктяков, является особо уполномоченным представителем Государственного Комитета обороны. Оказывать всяческое содействие… Подпись — председатель Государственного Комитета обороны И. В. Ста…

Голос у младшего лейтенанта становился все тише и тише, пока, наконец, не затих, вовсе. Оторвал ошарашенный взгляд от документа с грозной подписью, рука с бумагой заходила ходуном. Молча смотрел на сержанта, а его лицо тем временем медленно принимало виноватое выражение. До него, наконец, стало доходить, что он только что последними словами обложил особого представителя самого товарища Сталина. Это же трибунал, как минимум.

— Я… я… Товарищ сержант, прошу извинения, — немедленно вытянулся в струнку, а, глядя на него, встали по стойке смирна и его бойцы. Младший лейтенант побледнел, судорожно пытался застегнуть верхнюю пуговичку на подворотничке. — Я не знал… Если нужна какая-то помощь, только скажите. Может горячий обед организовать? В вагоне-то намерзлись, сейчас там поди лютый холод.

Правда, странный сержант на это только головой покачал. Мол, уйди, ничего не нужно. Младший лейтенант нужное на лету схватывал, поэтому через мгновение его с бойцами уже на перроне не было. На вокзал поспешил, от греха подальше.

Однако, встречались и те, кто не понимал ни намеков, ни вежливых слов и доброго обхождения. Ведь, в сторону фронта разные люди ехали. Одни из госпиталя возвращались, другие — прямо из училища, третьи — по командировочному предписанию, а четвертые — так, мимо проходили…

— Ба, какой бабец! — прямо у мест, где сидели сержант и его спутница, появились трое развязных типов. Вроде и рядовые, но одеты с иголочки, основательно — в добротных овчинных полушубках, теплых ватных штанах, офицерские сапоги на ногах. Вдобавок, морды наглые, сытые, хмельные. Считай с самого начала пути, весь вагон на уши поставили. — Слышь, сержант, иди-ка, погуляй немного. Бабенка-то заскучала с таким кавалером. Иди, покури. Гвоздь тебе и махорки отсыплет, а хорошо попросишь, может и водочки немного нальет. Так ведь, Гвоздь?

Нескладный сутулившийся боец справа тут же загоготал, показывая редкие желтые зубы:

— Налью, ага! Ха-ха-ха! Ремень только ослаблю и налью. Ха-ха-ха! Пусть подставляет! Ха-ха-ха!

К их удивлению, женщина, ничуть не испугавшись, спокойно встала и пошла к ним. И не было ни криков, ни плача, ни ругательств и проклятий. Словно, она всю жизнь только и ждала этих прокуренных, побитых жизнью урок, только-только вышедших по амнистии и решивших «попытать счастья на фронте».

— Гвоздь, вот это цаца! Только нас и ждала! Прошу, мадама, пройдемте в мой номер! Ха-ха-ха! — главный, крепкий боец с лысой башкой и выдающимся вперед кадыком, дурачился, подавая ручку и показывая на дальний конец вагона. — Чичас мы с вами получим удовольствие. Гвоздь! — перед уходом лысый кивнул на оставшегося на месте сержант. Гвоздь жадно облизнулся и понимающе развел руками. Все и без слов ясно: он присмотри за этим «обосравшимся» воякой пока его кореш развлекается, а потом и сам. — Бди…

Но прошло какое-то время, и Гвоздь забеспокоился. Начал непонимающе дергать головой, несколько раз вглядывался в конец вагона. Что-то уж застряли там его кореша. Не по понятиям получается: они нам уже битый час развлекаются, а он тут «вонючие портянки в вагоне нюхает».

— Ты, солдатик, сиди и не рыпайся. Понял меня? — показал финку с наборной ручкой, оскалился, дохнув тошнотворной вонью из рта. — А я корешков проведаю. Не боись, фраерок, мадаме привет передам. Гы-гы-гы…

Поднялся, и насвистывая что-то невнятное, скрылся в проходе. И опять все стало тихо.

Сержант же сидел, как и сидел, даже не пытаясь подняться. Казалось, его, вообще, ничто не волновало.

Когда же в проходе раздались шаги и появилась его спутница, лениво мазнул по ней взглядом, и снова уткнулся в окно. Женщина же села на свое место и принялась вытирать платочком руки. Испачкалась, похоже.

Хутор Песочное близ Кубинки, расположение 101-го стрелкового полка 32ой Краснознаменной стрелковой дивизии

1 декабря

Блиндаж. Несмотря на тридцатиградусный мороз снаружи внутри было тепло, даже жарко. Весело потрескивали поленья в огне разгоравшейся буржуйки. Полковник Захаров, склонившийся за картой, уже давно снял полушубок, оставшись лишь в одной гимнастерке. Тонкий шарф с горла, правда, так и не снял. Опасался, не оправился еще с болезни.

— И все-таки не нравится мне все это шевеление, — бормотал он, снова и снова водя карандашом по позициям своего полка. — Выдюжим, конечно, но сколько еще?

Немец последнюю неделю пёр вперед, как сумасшедший. Бросал в бой пехоту, бронетранспортеры, танки, не считаясь ни с какими потерями. А его 101-ый полк ведь держал самое, что ни на есть, танкоопасное направление. Тут место ровное, как доска. Их оборону пройди, и катись себе до самой Москвы.

— Вроде и закопались, как кроты. Ходов нарыли столько, что дивизию укрыть можно, а еще место останется. Черт, а все равно тошно…

Тревожно было и от неизвестности. Последние дни в воздухе витали странные слухи, которые никто толком ни опровергал, ни подтверждал. С одной стороны, комдив на каждом из совещаний «долбил», что у немца на их участке сконцентрированы сильные резервы, которые он только-только собирается вводить в бой. Где-то там за линией фронта «прячется» не меньше двух танковых батальоном. Огромная сила по меркам их обессиленной дивизии. Если нанесут неожиданный удар, то смело можно похоронки на всех писать.

С другой стороны, при штабе начали осторожно «болтать» о наступлении. Вроде бы даже были тому некоторые свидетельства. Кто-то где-то уже свежие сибирские части видел, слышал про целые эшелоны новейших танков. Хотелось во все это, конечно, верить, но опасно. Успокоишься, варежку разинешь, и все, каюк!

— Пошарить бы на той стороне, — Захаров задумчиво уставился на гудевшую буржуйку. — Вдруг что-то заметят. Хоть какая-то ясность будет…

К сожалению, с разведкой было туго. За месяц почти непрерывных боёв от полковой разведки остались «рожки да ножки». Одни на время выбыли по ранению, другие — по смерти навсегда. В итоге, в расположении полка остался «зеленый» младший лейтенант на должности командира разведвзвода и пара бойцов-старожилов только-только после госпиталя. Ставить им какую-то серьезную задачу, только на верную смерть посылать.

— Хм, вспомнишь тут Лешего…

Сам не ожидая от себя, вспомнил сержанта Биктякова, прозванного Лешим. За этот неполный месяц столько «воды утекло», что странный сержант казался уже размытой, полузабытой фигурой, словно его и не было вовсе.

— Сгинул поди, чертяка… Эх.

Взгрустнулось. Каким бы не был ершистым и с «тараканами», сержант всегда был надежным, как скала. На него в любом деле можно было положиться. Только поставишь задачу, а он уже на задание уходить собирается. Кажется, что в радость ему за линию фронта ходить и свою голову под пули подставлять.

— А может и в радость.

Достал фляжку, плеснул в кружку немного спирта. На донышке совсем, для запаха больше. Помянуть надо, ведь точно сгинул.

— Хороший боец был… Если бы таких было побольше, то не нас бы немцы гнали, а мы бы их…

Выдохнул, и резко опрокинул кружку. От ядреного спирта аж в глазах искры пошли, пока не отдышался толком.

— Вот летуны… Спирт у них просто огненный.

Только в глазах прояснилось, а полог на входе шевельнулся. Снаружи строгий голос часового послышался. Похоже, пришел кто-то.

— Товарищ полковник, к вам э-э-э… — в землянке возник боец с таким растерянным видом, что у Захаров даже внутри что-то ёкнуло. Неужели случилось что-то. — Дык, сержант Биктяков пришел.

А вот тут пришел черед полковника челюсть от удивления придержать.

— Что? Сержант Биктяков? Ты в своем у…

Полог из плащ-палатки снова шевельнулся, и внутрь стал спускаться тот,, кого Захаров только что уже помянуть успел.

Мать твою, в самом деле Биктяков, — выдохнул он, цепляясь в края стола. — Ты как, вообще, здесь оказался? Тебя ведь с собаками искали. Все на ушах стояли. Весь особый отдел фронт тут носом землю рыл, нас каждый день по два-три раза на допрос тягали. А ты вон какой молодец…

Тут его взгляд остановился на наградах, золотом сверкавших в свете масляной лампы.

— Ничего себе, целый иконостас! Два ордена, две медали! Золотая Звезда…

Из расстегнутой шинели, и правда, выглядывала Звезда Героя Советского Союза.

— Подожди-ка, ты вернулся что ли? В полк? — до полковника, наконец, дошло, почему сержант появился в его землянке. — А все это как же? — Захаров кивнул на потолок, намекая на известные обстоятельства. — Ты не сбежал, часом?

Полковник прищурился, внимательно вглядываясь в каменное лицо парня. Ведь, сержант и не такое провернуть может. Ему из-под ареста сбежать, что цигарку выкурить.

— Прибыл для дальнейшей службы, — с этими словами Биктяков протянул ему какой-то листок, сложенный в несколько раз. — Вот документ.

Нацепив очки, Захаров взял листок, развернул его и начал читать.

— Это же… — Захаров больше ничего не произнес, громко клацнув зубами, когда закрывал рот.

— Мне бы туда, товарищ полковник, — сержант кивнул в сторону линии фронта. — Нужно…