Эхо черного леса

У КАЖДОЙ СВОЕ ГОРЕ

…Склонившись над кроватью учительницы, Тоня осмотрела ее и радостно сказала:

— Ну, видите, все идет хорошо. А вы боялись. Теперь могу вам сказать, что выкарабкались вы из очень неприятной истории. Отросток набух и каждую минуту мог прорваться. А тогда — перитонит…

— Вы не представляете себе, как я благодарна вам, пани доктор! — сказала учительница. — И мне так стыдно, что до сих пор я не могу еще зреванжуватыся!

— Что это значит «зреванжуватыся»? — заинтересовалась Тоня.

— Ну отблагодарить вас как следует… Слова-то — пустое.

— Глупости какие! — вспыхнула Тоня. — Как вы можете думать об этом?

— Да нет, вы знаете, мы воспитаны по-иному. И вы не сердитесь на меня. Раньше, например, за такую операцию, знаете, сколько надо было заплатить? А вы не только лечите меня, но и кормите бесплатно.

— …Слушайте, Мирослава, я давно вас хотела спросить, — припоминая что-то, сказала Тоня. — У вас что, родных нет? Почему к другим приходят, а к вам — никого?

Погрустнела сразу Мирослава-Паранька и печально сказала:

— Переселенка я. Из Нового Санча. Когда моих родителей расстреляло гестапо, а потом ваша армия пришла туда…

— Наша армия, Мирослава, — деликатно поправила Тоня.

— Извините, наша армия, — не очень уверенно повторила это слово больная, — большинство украинцев с польской стороны стало выезжать на восток. Мой жених уговорил и меня тоже выехать с эшелоном. Пока я здесь одна, школьники — на каникулах.

— А жених здесь?

— Его сразу призвали в Советскую Армию. А до этого мы с ним вместе в лицее в Перемышле учились. Теперь он в Вене, а свое отслужит — прямо сюда.

В палату вошла санитарка и тихо сказала:

— Вас просят, Антонина Дмитриевна!

— Простите, я сейчас вернусь, Мирослава, — пообещала Тоня и, засовывая в кармашек фонендоскоп, быстро вышла в коридор.

В ординаторской ее ожидал майор Загоруйко.

Белый халат кое-как наброшен поверх кителя. Видно, майор торопится…

— Извините, ради бога, но дело очень срочное, — говорит он. — Тонечка, вы мне говорили, что ваш жених хорошо пел…

— Он нашелся, да? — воскликнула Тоня.

— Тонечка, милая, не волнуйтесь… Еще пока ничего неизвестно. Ответьте, как он пел: хорошо или как любитель? Какой у него голос?

Стараясь взять себя в руки, Тоня ответила:

— Гнат пел прекрасно. Не было вечера в институте, на котором он бы не выступал. Сильный голос. Лирический тенор… Так что с ним?

— Тонечка… Поймите, пока еще туманно, но поверьте…

— Туманно?! — вскрикнула Тоня. — Так зачем же вы мучаете меня, зачем рану бередите этими вопросами? — И она выбежала из ординаторской.

Не сразу заметила Мирослава встревоженное состояние врача и, видимо, находясь во время ее отсутствия во власти собственных воспоминаний, продолжала:

— …Вы знаете, мне нареченный недавно на день рождения из Вены посылку прислал с подарком. Купон панбархата на платье. Очень хороший панбархат! И пишет: обязательно до моего возвращения сшей себе, Славця, из панбархата платье, а я возвращусь, поедем венчаться…

…«Панбархат», «нареченный», «Вена» — слова эти бессвязно проносятся в растревоженном сознании Тони, но потом, когда они укладываются в единую логическую нить, когда доходит до нее смысл рассказа о скором человеческом счастье, трудно становится Маштаковой удержать в тайне собственное горе.

Просто, по-бабьи заливается она слезами над постелью пациентки.

— Что с вами, Антонина Дмитриевна? — встревожилась учительница и вытянула из-под одеяла длинную смуглую руку. Поглаживая доктора по голове, она пытается успокоить Тоню. — Неужели умер кто-нибудь из близких?

— Хуже, Мирослава. Жених у меня пропал в Карпатах… Геолог. И ничего не слышно о нем. Может, в эту самую минуту пытают его бандиты где-нибудь в Черном лесу? А я ничем ему помочь не могу…

— Давно это было?

— Второй месяц… Как ушли они в апреле вдвоем из Яремче, так и след простыл…

— Я вас… добре, хорошо понимаю, — запинаясь, сказала учительница, и румянец залил ее щеки. — Не люди, а упыри иной раз бродят по тому лесу и нередко честных людей туда за собой волокут…