Эхо черного леса

ВОТ ОНИ — «РЫЦАРИ ИДЕИ»!

Спустя несколько дней развалины Манявского скита встречали нового гостя. К нише, в которой сохранились еще следы фресок иконы Иоанна Богослова, осторожно приближался «профессор». Одет он был иначе, чем в тот день, когда пришел в ресторан скорого поезда Москва — Чоп. Из-под простой брезентовой куртки виднелась вышитая рубашка, на ногах были сапоги, а голова покрыта обычной кепкой. По внешнему виду никто никогда не подумал бы, что это гость из Мюнхена, прибывший окольными путями, чтобы усилить сбор шпионских сведений для американцев. Скорее всего он похож на районного заготовителя или служащего кооперации. Оглядываясь, «профессор» подошел к нише и, будто осматривая древнюю живопись, стал шарить рукой под кружкой для милостыни.

За его движениями из-за колонны наблюдали Дмитро и Березняк. Они были вооружены автоматами и гранатами..

— Пошли! — тронул за локоть геолога Дмитро и, неслышно выйдя из-за колонны, тихо сказал: — Нема там ничого, друже «провиднык»!

«Профессор» вздрогнул и, быстро засовывая руку в карман, оглянулся на звук голоса, но узнав Кучму, успокоился. Отвечая на его приветствие, он спросил:

— А где же Дыр?

— В командировку Хмара его услал, — спокойно ответил Дмитро. — Хмара вместо него этого хлопца дал: это Щука.

«Профессор» поздоровался со «Щукой».

— Но по условию вы должны прийти от часу до двух ночи? — сказал «профессор»..

— А зачем зря терять время? — беспечно сказал Дмитро. — Пришли мы еще засветло, видим, вы появились, — значит, все в порядке, думаем. Как добрались?

— Пока все было хорошо, — ответил «профессор». — А дальше будет еще лучше, — сказал Березняк. — Дорога надежна?

— Мы вас такими стежками поведем, куда ни одна живая душа не забредет, — сказал Дмитро. — Пойдем, а то Хмара уж, наверное, заждался…

Тот, кого называли «профессор», замедляя шаги, тихо, так, чтобы не слышал «Щука», спросил:

— Вы хорошо изучили состояние куреня? Как Хмара? Не заломался?

— Будьте спокойны! То человек верный! Держит своих хлопцев за морду — спуску не дает.

— Ну, а чего он тот эшелон не подорвал, что мы ему разрешили?

— С тем эшелоном не прошло. Советы усилили охрану полотна во всех Карпатах, и Хмара не хотел рисковать людьми, — сказал Кучма.

— Дыр далеко уехал?

— Все время ездит. А куда его Хмара посылает — неизвестно. Он же, вы знаете, скрытный!

— Я его лично не знаю, только понаслышке! Оттого и вас послали прежде, чтобы проверить эту ходку и состояние куреня.

…Уже совсем стемнело, когда они появились у бункера Хмары. Шумел в крутом овраге поточек. «Профессор» осмотрелся и спросил:

— А на ту сторону как переберемся?

— Зачем перебираться? Мы уже на месте! — бросил Кучма.

Гость из Мюнхена спросил удивленно и недоверчиво:

— Как на месте? А где же Хмара?

— Рядом с вами, — отозвался Березняк и трижды стукнул по старому пню.

Смотрит на пень «профессор» и видит, как Дмитро опрокидывает соседнюю елочку.

— Прошу до родной хаты! — предложил Дмитро.

— Ловко! Ловко замаскировано, — не в состоянии скрыть своего восхищения, сказал «профессор» и, показывая на часовых, вышедших поодаль из-за кустов, спросил: — А это — охрана?

— Наши хлопцы, — сказал Дмитро. — Я полезу первым. Буду показывать дорогу, а то в Мюнхене вы, наверное, забыли, как по бункерам лазить? — И Дмитро, открыв крышку люка, стал спускаться под землю. За ним — «профессор».

Из-за стола поднялся переодетый в костюм Хмары Кравчук.

— Знакомьтесь, — предлагает Дмитро, когда ноги

«профессора» опустились на дощатый пол бункера.

Гость из Мюнхена пожал ему руку:

— Так вот какой вы, герой Черного леса, Хмара! Ну, примерно так мне вас и описывали. Столько лет в заочном контакте — и не видались. Приятно познакомиться лично.

— Еще как приятно, — говорит Кравчук, — не так ведь часто последнее время к нам такие высокие гости из-за границы жалуют! Все больше неприспособленных, неосторожных посылают к нам, вроде Охримовича. Специально американский самолет послали, чтобы его сбросить, а он попался, как кур во щи.

— То была ошибка с Охримовичем! Горяч он больно. И потому меня сейчас направили сюда: как-никак, столько лет в конспирации, — сказал «профессор».

— А нам приятно собственными глазами повидать такого бывалого конспиратора, — сказал Кравчук. — Оружие имеете?

— А что?

— Если есть — сдайте.

— Но я же член центрального провода! — обиженно протянул «профессор».

— А я инструкцию выполняю, — сказал Кравчук. — Когда мы выясним точно, что вы «профессор», и проверим ваши полномочия, все будет иначе, но пока…

Не скрывая обиды, «профессор» вытащил из кармана брюк массивный американский «кольт» последней марки и положил его на стол.

— Берите, но в данном случае это, ей-богу, лишнее!

— У нас тут на родных землях собственные порядки! — сказал Кравчук, убирая «кольт» в ящик стола.

— Полномочия — вот! — сказал «профессор», вытаскивая из кармана куртки объемистый пакет.

— А кварцы новые и блокноты для радиосвязи?

— Кварцы вот! — положил «профессор» коробочку и пачку шифровальных блокнотов.

— Тогда сейчас побеседуем, — сказал Кравчук. — Рассказывайте, что у вас там в Мюнхене? Какие задания вы для нас привезли?..

…Долго длилась беседа Кравчука с «профессором» в подземном бункере, вырытом рядом с быстрой, горной речушкой. Если бы опытный конспиратор, зарубежный эмиссар, по кличке «профессор», знал, что большинство боевиков, охраняющих бункер наверху, — это комсомольцы-«ястребки», а их начальник — переодетый в бандитскую форму Паначевный, лейтенант государственной безопасности, то он, конечно, не был бы столь откровенен с Кравчуком. Но «профессор» и не подозревал того, что подлинный Хмара пребывает в одиночной камере следственной тюрьмы в Киеве, а в его подземных владениях запросто и непринужденно хозяйничает подполковник Кравчук. И на правах подлинного хозяина убежища Кравчук раскрыл заветный шкафчик, достал оттуда свежие паляницы, заготовленные Паначевным для приема знатного закордонного гостя, сало, перистый лук, помидоры и заветную сулею самогона, оставшуюся от Хмары.

— Вы здесь пьете? — настороженно спросил «профессор», поглядывая на сулею.

— Законы на то и пишутся, чтобы их нарушать, — весело ответил Кравчук. — Хлопцам пить не дозволено, только в исключительных случаях. А разве сегодняшний день — не праздник? Столько мы вас ждали! Выпьем, «профессор», да заодно и помянем всех тех наших ватажков, кто сложил свои буйные головы в боях с Советами.

— Да, многих мы зазря потеряли! — горестно протянул «профессор», поднимая стакан, наполненный синеватой, пахнущей дымом жидкостью.

— Клима Саввура, Стяга, Лыцаря, Перебийноса, Резуна, Полтаву, — стал перечислять Кравчук.

— А самая тяжелая потеря — это, конечно, генерал Тарас Чупринка, — сказал «профессор». — Я тоже поднимал руку в Мюнхене за то, чтобы присвоить ему звание генерала. Такой опытный конспиратор был, глупо погиб. Угораздило его заночевать у той своей связной Анны Дидык, в Белогорще. Она-то хоть жива?

— Сидит где-то у большевиков, — обронил Кравчук. — Но что же мы будем делать, «профессор», если такие потери?

«Профессор» оглянулся по сторонам, словно в бункере еще был кто-то третий, и сказал доверительно:

— Но… это большой секрет! Вам я его могу доверить. По поручению руководства ОУН отправлены в Испанию наши хлопцы для обучения в специальной фалангистской школе. Там их обучат, а потом перебросят сюда!

— В Испанию? — удивился Кравчук. — Куда только наших бедных украинцев не разбросало по свету. То в Малайю их англичане вербовали с повстанцами бороться, то в Австралию, то в Корею…

— А что же делать?! — сказал меланхолически «профессор». — Кто платит — тот требует! Такая уж нам доля выпала. Ярослав Стецько вместе со священником Иваном Гриньохом…

— Тот, что у митрополита Шептицкого в курии был?

— Тот самый, — подтвердил «профессор», — так они у самого Чан Кай-ши, на Формозе, гостили.

— А что вы потеряли у того Чан Кай-ши? — притворно удивился Кравчук. — Где Крым, а где Рим? У него и своих забот хватает, а тут ему еще самостийной Украиной голову морочить.

— Это мы делаем в пропагандистских целях, — доверительно сказал «профессор». — Всякий визит наших представителей к любому государственному деятелю, имя которого встречается на страницах мировой печати, бросает свет и на нас, дает возможность напомнить, что мы существуем. Такие визиты на высоком уровне скрывают от общественного мнения наши связи с разведками и могут создать мнение у непосвященного, что мы — сила…

— Ну, а те, что в Испанию поехали, хоть стоящие?

— Смотря как их оценивать, — уклончиво ответил гость. — Во всяком случае, Советам каждый из них насолил. Часть в дивизии СС «Галиция» воевала, другие националисты из своего подполья большевистским партизанам шкодили. Подбирали, между нами говоря, по такому принципу: чем больше вреда Советской власти принес, тем лучше. Если попадутся, чтобы не могли на пощаду или амнистию рассчитывать. Такие всегда дерутся до смерти! Мосты-то ведь сожжены…

— Это — дело, — согласился Кравчук. — А где та их школа помещается?

— В Барселоне.

— У самого моря, значит, — позавидовал Кравчук. — Пока мы здесь по бункерам дохнем, они загорают на барселонских пляжах?

— Что поделаешь? — сказал «профессор». — Здесь, в крае, им оставаться было нельзя.

— Тот Ганс Кох, что нас тогда инструктировал, отошел от нашего дела? — спросил Кравчук…

— Нет, почему, — возразил «профессор». — Хотя он официально возглавляет в Мюнхене институт по изучению Восточной Европы, мы с ним видимся часто и некоторые его поручения выполняем.

— Это не он ли предложил послать Дыра в Ригу, к Янису?

— Нет! — твердо сказал гость. — То было поручение Голина. Дыр нашел Яниса?

— Как можно найти человека, который уже несколько лет зарыт в земле? И для чего было рисковать курьером, посылая его в незнакомую Латвию?

— Его большевики расстреляли?

— Скорее всего, свои, — уклончиво ответил Кравчук.

— Когда Дыр к вам вернется?

— Я жду его на будущей неделе.

— У меня есть для него новое поручение в Латвию.

— Опять к мертвецу?

— Этот наверняка жив. Последнее радиосообщение пришло от него в прошлом месяце. — И, доставая бумагу, «профессор» прочел: — Это — Карлос Янович Озолис. Он был командиром латышского батальона СС со званием майора и принимал участие в карательной команде СД Арайса. Почему очень ценно наладить с ним связь? Он знает наше движение, был здесь на Украине со своим легионом, когда немцы вылавливали партизан на Ровенщине и возле Луцка. С ним дважды встречался тогда Мыкола Лебедь. Это верный человек.

— Вы мне дадите его координаты?

— Попозже, — сказал «профессор». — Пароль и отзыв я скажу Дыру и проинструктирую его, как лучше всего связаться там в Риге с Озолисом.

— Добре, — сказал Кравчук. — Рискнем еще раз! Скажите, а где теперь мой старый дружок — Марко?

— Марко? — спросил «профессор». — Он в Англии. Через него наш провод осуществляет все контакты с английской разведкой.

— Это он направлял сюда, в край, группу Мытаря?

— Он, вместе с Рочестером и Чильтоном.

— А вы знаете, что, как только Мытарь пришел во Львов, он пришел с повинной к Советам и напечатал в газетах свое покаяние?

— Да, мы знаем об этом, — кисло улыбнувшись, сказал гость. — Но разве залезешь в душу человека?

— Проверять надо лучше курьеров, — сказал Кравчук назидательно. — И не посылать таких…

— Трудно найти подходящих, — меланхолически протянул гость. — Вот националисты — Бойдуник и Капустянский вели в Западном Берлине переговоры с генералом Клеем и Анной Розенберг — помощником военного министра Штатов. Наше эсбэ узнало о содержании этих переговоров. Бойдуник и Капустянский обещали Клею поставить две с половиной тысячи волонтеров в диверсионные школы, чтобы американцы их обучили, вооружили и в случае войны забросили сюда, на Украину. Но я думаю, что это блеф. Где им набрать столько кандидатов?

— Это побольше, чем в тех легионах «Нахтигаль» и «Роланд», что шли с немцами сюда в сорок первом.

— Конечно, побольше. Американцы любят крупные цифры…

— Кто вас принимал во Львове?

— Кучерепа, — сказал гость, — его псевдо — «Крига». Он живет на улице Глибова.

— Это тот Кучерепа, что работал в Политехническом институте?

— Теперь он служит на заводе «Автопогрузчик». Правда, особой радости мой визит ему не доставил. Когда после двух недель пребывания у него я сообщил ему об отъезде, он даже не предложил мне погостить еще немного.

— Теперь с каждым днем все опаснее становится принимать таких гостей, — сказал Кравчук. — Да, скажите, «профессор». На прошлой неделе во время очередной встречи по радио, Выдра стал принимать с Запада инструкцию под грифом «короткая чума», но передача сразу прервалась и уже больше не возобновлялась. Что это такое — «короткая чума»?

— Это последняя инструкция подполью, как действовать в случае войны.

— Когда американцы нападут на Советы?

— Американцы, англичане и, может, еще кто-нибудь.

— Значит, «чума» — это условное обозначение слова «война»?

— Да.

— А мы-то голову ломали! Думали, может, какие-нибудь сведения по бактериологии передаете.

— Рация хорошо работает? — спросил «профессор».

— Отлично. Интересно, как будет работать на новых кварцах?

— Думаю — еще лучше. Вы сегодня же сообщите Мюнхену о том, что я уже здесь. Такая у меня договоренность с Бандерой.

— Обязательно сообщим! — сказал Кравчук. — Все будет в ажуре!:

…Те несколько дней, которые провел подполковник Кравчук в командирском бункере вместе с «профессором», позволили Николаю Романовичу узнать многое, что впоследствии помогло нашим органам государственной безопасности вскрыть и пресечь попытки зарубежных империалистов засылать свою агентуру в СССР.

Когда же Кравчук убедился, что он основательно пополнил свои знания, а «профессор» рассказал ему все, что мог рассказать, по условленному знаку подполковника Кучма, принесший им еду, однажды сказал:

— Докладываю послушно! На горе Малый Сехлес — облава.

— Дело плохо! — сказал Кравчук, вставая. — Этак они могут прийти и сюда! Будем менять местожительство, «профессор». Давайте быстро, наверх.

…Когда за поворотом лесной дороги «профессор» увидел рядышком две окрашенные в зеленый цвет «победы» и стоящих возле них вооруженных чекистов, его поразило вначале не столько это зрелище, сколько полное спокойствие шагающего рядом Хмары и охранников.

— Стреляйте же, хлопцы! — крикнул «профессор», а сам рванул в сторону, но Кучма и Березняк, словно ожидавшие этого движения, крепко схватили его сзади за руки.

Уже сидя в машине, «профессор» хрипло, свирепея от злости, бросил сидевшему рядом Кравчуку:

— Это нечестно!.. Не по-джентльменски.

— Нечестно? — сказал, улыбаясь, Кравчук. — А вы хотели, чтобы мы сразу перестрелялись, и делу конец? Чтобы кровь пролилась? И о какой честности можете говорить вы после того, в чем сознались мне в бункере? Когда ваши «сторожевые псы национальной революции», как вы назвали своих эсбистов, убивали невинных жителей Сатанова, военнопленных под Юзвином и Винницей, женщин и детей в Дермани — это было честно? Когда националисты швыряли в колодцы живых украинских крестьян, то это было по-джентльменски, «профессор»?

…Так начался между ними новый диалог, которому предстояло продолжаться немало дней и ночей, пока полностью не прояснится истина, в поисках которой пришлось Кравчуку носить все это время чужую, вражью шкуру.

Уже в тюремной камере, оставшись один, «профессор» заплакал. Точно так же, должно быть, плакал от злости и огорчения много лет назад в одной из камер на Лубянке самый искусный конспиратор русской контрреволюции — Борис Савинков, которого перехитрили чекисты молодой Советской страны.

Конечно, «профессор» был фигурой поменьше Савинкова, но какие надежды возлагали на его опыт, на его осторожность там, на Западе, снабдившие его явками и долларами, новейшим оружием и ядами враги коммунизма! И вся его конспирация, весь его многолетний опыт, все его попытки скрыть от посторонних глаз полное подчинение зарубежных групп националистов иностранным разведкам — все это рухнуло в один миг.

Что бы ни говорил он теперь на следствии, как бы ни запирался, все, решительно все было напрасно. Ведь, признавая в Хмаре опытного бандитского атамана, растроганный тем, что он наконец установил живой контакт с подпольем, «профессор» разоткровенничался как последний хвастун мальчишка.

«Боже, как разыграли они меня, старого, опытного волка, человека, умевшего обманывать самых искусных сыщиков польской дефензивы!»

Он хотел было повеситься и, стянув штаны, разорвал штанину. Только вырвал он из нее длинный лоскут, как дверь камеры раскрылась и молодой сержант сказал:

— Нельзя портить казенное имущество, гражданин. Остатки ваших штанов я отнимаю, а новые вы получите, если следователь разрешит…

Пришлось «профессору» провести сутки, до очередной встречи с Кравчуком, без штанов, и это унизительное состояние еще больше подчеркивало полное крушение его карьеры…

Один из допросов «профессора» затянулся до поздней ночи.

— Скажите, Чепига, — называя «профессора» его подлинной фамилией, спросил Прудько, — можно считать Ленкавского правой рукой Бандеры?

— Можно, — глухо ответил Чепига.

— Его тоже Степаном зовут?

— Так.

— Когда он пришел к руководству?

— То было давно…

— А точнее?

— В феврале 1940 года Ленкавского ввели на съезде ОУН в состав пятнадцати членов центрального провода, — неохотно сказал «профессор».

— Это было в Польше на территории, занятой немецкими войсками? — уточнил Прудько.

— Так…

— Ну, а когда гитлеровцы ворвались во Львов?

— Ему поручили руководство пропагандой.

— Где помещалось это его заведение?

— На Валовой, тридцать.

— Значит, это именно там сочинялись всякие листовки и воззвания, в которых националисты восхваляли Бандеру и Гитлера?

— Ну… так, — еще более неохотно выдавил «профессор».

— Ему была поручена охрана провода в Мюнхене?

— Да, ну а кроме того у него все время какие-то гешефты с американцами…

— Ленкавский въезжал во Львов тридцатого июня 1941 года вместе с Ярославом Стецьком на гитлеровском автомобиле со свастикой?

— Говорили такое… Я сам не видел…

— Разве вас не было тогда во Львове? — удивился Прудько.

— Я сидел тогда в Бродах и не мог пробиться во Львов, ибо навстречу шли отступающие советские войска.

— А когда они прошли?

— Ну, тогда я приехал во Львов.

— И увиделись с Ленкавским?

— С ним и с другими членами центрального провода, — сказал «профессор».

— Кто родители Ленкавского? — спросил Прудько.

— Он сын униатского попа из Галиции…

— Слушайте, «профессор», — сказал Прудько, вставая, — а вы задумывались над этим странным совпадением, что большинство основателей и вожаков украинского национализма — это сыновья священников? Коновалец, Бандера, Андриевский, Охримович, наконец, Ленкавский — это все поповичи, с детства связанные корпоративными интересами, привычные к легкой и сытой жизни, не знающие, что такое настоящий труд. А остальные — это дети кулачья, недоучившиеся студенты. Подумайте сами: кто из украинцев в панской Польше имел возможность дать сыну или дочке высшее образование? Только богатые, состоятельные люди. Какое они имеют право говорить от имени украинского народа?

«Профессор» молчал.

— Назовите мне хотя бы одного рабочего парня из ваших «провидныков» за кордоном, кто своими руками сам себе на хлеб зарабатывал?

«Профессор» ничего ответить не мог.

— Я понимаю — факты упрямая вещь, — сказал полковник и, переводя разговор на другую тему, быстро спросил: — Это Ленкавский приказал Осипу Васьковичу создать там, у вас, нелегальную типографию фальшивых американских долларов?

— Нет, — глухо ответил Чепига. — То был приказ Мыколы Лебедя.

— Бывшего члена центрального руководства ОУН? — уточнил Кравчук.

— Так, — подтвердил «профессор».

— И связных, которых направлял Бандера на Украину, он снабжал фальшивыми долларами? — спросил Прудько.

— Он дал им… две пачки, — уныло сказал Чепига.

— Но они попались на австрийской границе? Не так ли?

— Знаете и это? — криво улыбнулся Чепига. — Было и такое!

— Ну, вот скажите теперь, Чепига, — сказал Прудько, расхаживая по кабинету. — В своей пропаганде вы называете себя «рыцарями идеи», хвастаетесь, что воюете за свободную, самостоятельную Украину. А на деле? Как мелкие жулики, печатаете фальшивые доллары, снабжаете ими своих курьеров, ставя их под смертельную угрозу. В ваших секретных инструкциях на будущее вы черным по белому записываете: «Наша власть должна быть страшной». А чего стоит ваша конспирация с этими кличками, которые вы присваиваете отпетым головорезам: Резун, Смок, Кровавый, Стреляный, Реброруб, Топор? С этой бутафорией устрашения и террора вы хотите идти к народу? Да все ваши идеи так же фальшивы, как те доллары, что печатали вы на Фюрихштрассе!

Молчал Чепига, угрюмо уставившись в паркетный пол…

— Ну, ладно, Николай Романович, — сказал Прудько, застегивая воротник кителя. — Я поеду, а вы здесь еще побеседуете…

Когда захлопнулась за ним дверь, Кравчук спросил:

— Вы Голина лично знаете?

— Так.

— Каково его амплуа?

— Он передо мной не отчитывался, но я слышал от Бандеры, что он главный резидент американской военной разведки в Мюнхене.

— А до этого?

— Разное говорят.

— Он был офицером гитлеровского абвера?

— Говорят — был, — все так же глухо сказал Чепига.

— Почему же «говорят»? Там, в бункере, принимая меня за Хмару, вы мне твердо говорили, что Голин — один из воспитанников шефа немецкого военного шпионажа Канариса. Не так ли?

— Ну… так…

— Кто связывает Голина с Бандерой?

— Марийка Рыбчук… жена доктора Рыбчука.

— «Фрау доктор»?

— Так ее зовут хлопцы.

— Те доллары, которые она приносит Бандере от Голина, настоящие или тоже фальшивые?

— Ну, что вы… те — настоящие! — даже обиделся «профессор».

— И вот за эти-то американские доллары, которые ваши «провидныки» опускают себе в карман, гибнут те украинские хлопцы, которых вы силой или обманом угнали на чужбину! — горячо сказал Кравчук. — Их братья и сестры, те, что остались здесь, не поддавшись на вашу удочку, за это время уже успели высшее образование получить. Они врачами стали, агрономами, инженерами, пользу украинскому наг роду приносят. А те, на Западе, кто? Кандидаты/в шпионы! Ими помыкает каждый, кто деньги дает, ни совести у них нет, ни цели в жизни…

— С теми фальшивыми долларами действительно грязная афера получилась, — согласился «профессор».

— А не с фальшивыми? — глядя на него в упор, спросил Кравчук и вдруг почувствовал смертельную усталость. И не столько печальная необходимость копаться в грязном белье зарубежных «спасителей Украины», сколько те недели страшного нервного напряжения, которое не покидало его ни на минуту, пока он находился в банде Хмары, вызвали эту усталость. Он спрятал дело в несгораемый шкаф и предложил:

— Давайте со мной, Чепига…

Они спускаются в вестибюль большого здания, и дежурный капитан козыряет подполковнику.

— Это со мной! — сказал Кравчук, показывая на «профессора».

За рулем открытого ЗИМа сидел пожилой шофер. Кравчук открыл дверь машины и пригласил «профессора» садиться. Озадаченный выходом на улицу Чепига сел рядом с Кравчуком.

Машина, набирая скорость, проезжает Владимирскую, сворачивает на улицу Ленина и вырывается на Крещатик.

Он прекрасен этой порой раннего лета, в предрассветный час, когда цветы жадно отнимают от уходящей ночи ее тихую свежесть.

— Все эти дома после войны выстроены! — пояснил Кравчук.

«Профессор» внимательно осмотрел дома и, оглянувшись, спросил:

— Прошу прощения… А где же охрана?

— Какая охрана?

— Ну… солдаты ваши… конвоиры.

— Куда же вы пойдете, «профессор», даже если вам удастся выскочить из машины? — сказал, улыбаясь, подполковник. — В Черный лес, до банды Резуна? Давно нет уже вашего хваленого Резуна, и могила его чертополохом заросла. Может, до вашего Романа Шухевича — генерала Чупринки, того, что вместе с Оберлендфром во Львов свой батальон «Нахтигаль» привел? Нет уже вашего Шухевича, скосила его пуля в Белогорще, под Львовом, одной весенней ночью…

Молчал «профессор». Кравчук остановил машину на площади Калинина и, показывая рукой на недавно построенный дом, сказал:

— На четвертом этаже этого дома — видите три крайних окна слева? — недавно получил квартиру моторист теплохода Роман Семенович Одудько. Вы можете пойти сейчас к нему. Я не возражаю. Он вам откроет. А вы представьтесь: «Здравствуйте, Роман Семенович! Давайте познакомимся. Оце я, член центрального провода организации украинских националистов, прибув из-за кордона спасать вас от Советской власти. По моему следу идут чекисты. Спрячьте меня от них…

Улыбается пожилой шофер. Мрачно слушает «профессор».

— …Как вы думаете, что ответит вам моторист Одудько? — Подполковник открывает дверь машины и говорит: — Попробуйте. Ручаюсь — о вашем визите Одудько не предупрежден…

Молчит «профессор» и не думает воспользоваться такой любезностью.

— …Тогда поедем дальше, — говорит Кравчук, захлопывая дверцу.

Они выезжают в конец Владимирской, минуют памятник Богдану Хмельницкому и останавливаются у обрыва над Днепром, откуда открывается прекрасный вид на широкие просторы Заднепровья. Слышится звон гитары, и тихая песня плывет над Днепром. Гуляют по дорожкам влюбленные пары. Они сдали зачеты, получили аттестаты и сейчас не могут спать. Стараясь не спугнуть воркования влюбленных, Кравчук говорит тихо:

— Или, быть может, вы подойдете к этой молодежи и предложите: давайте, хлопцы, со мною, в Черный лес! Я сколочу из вас отряды УПА, загоню вас в бункера, и будем мы опять добывать с вами самостийну Украину. Как вы думаете, «профессор», что ответят вам эти молодые люди?

Молчит «профессор».

…Когда машина проезжает Печерском, подполковник видит возникшее над «Арсеналом» зарево и говорит шоферу:

— Заедем, Петро, на завод…

Он показывает вахтеру служебное удостоверение, машина въезжает во двор и останавливается у литейного цеха. Идет последняя, ночная плавка. Литейщики заливают чугун в заготовленные с вечера формы, и фонтаны искр возникают в полутьме то над одной, то над другой воронкой, жадно поглощающей расплавленный металл. Видно, впервые в жизни наблюдает это зрелище «профессор». Вот один из литейщиков, отставив опустевший ковш, покуривает возле штабеля опок.

— Может, предложите ему? — говорит Кравчук.

Молчит «профессор».

— Вы откуда родом, товарищ? — спрашивает Кравчук.

Удивленный вопросом литейщик поворачивает к ним свое мокрое от пота лицо и говорит:

— Со Станиславщины. А в чому справа?

— Видите, мы сотрудники редакции. Интересуемся жизнью рабочих. Как ваша фамилия?

— Довбущук, Максим…

— Как вы в Киев попали?

— Як? Звичайно як. Скiнчив ФЗО у Станиславi, прислали сюди, отой працюю…

— Не суму^єте за Карпатами?

— A xiбa Киïв погане Micro?

— А як ви ставитеся до самостiйноï Украïни? — спросил Кравчук.

— До якоï? — удивленно протянул литейщик, не понимая, всерьез подполковник спрашивает или шутит. — До самостiйноï?.. А до холеры менï та самостiйна! Ми вже бачили ïï добре за нiмцiв, колимого швагра вимордовали з дiтьми on, з УПА, що були за самостiйну!

…Пока не было закончено следствие по делу «профессора», Кравчук и полковник Прудько не раз так «вывозили его в люди».

И если бы в ту пору кому-либо из зрителей, заполнявших зал Киевского театра оперы и балета, сказали, что из двух людей примерно одного возраста, что внимательно следят за действием оперы «Запорожец за Дунаем» из левой, боковой ложи, один является подсудимым, то никто не поверил бы. Однако так было! Еще до получения обвинительного заключения тот, кого долгие годы звали «профессором», успел познакомиться с музеем Тараса Шевченко, посмотреть основные новинки театрального сезона, побывать на лекциях в университете и в соседних с Киевом колхозах.

По договоренности с Прудько он смотрел все, что ему показывали, но в разговоры не вступал. И тех людей, кто не знал подлинного существа этого загадочного человека, удивляла его замкнутость и молчаливость.

Надо сказать, что среди некоторой части работников государственной безопасности Украины, не знавших всех обстоятельств дела, были и такие, кто относился скептически к сложной психологической игре, которую вели с «профессором» Кравчук и Прудько. Они поговаривали:

— Вражина ведь! Чего с ним возиться? По театрам возить? Дать поскорее срок и пусть катится на Север за то, что народ годами обманывал.

Однажды ближайший коллега Прудько, начинавший с ним службу в органах еще сержантом, шутливо назвал его:

— Полковник Макаренко!

Прудько только хитро усмехнулся в ответ и, взяв следственное дело, пошел допрашивать «профессора» дальше.

Собственно говоря, это были не допросы, а скорее накаленные до предела диспуты двух идейных противников, с той разницей, что один из них был подлинным коммунистом, слугой воспитавшего его народа, а другой — ярым украинским националистом, большую часть своей сознательной жизни вредившим народу во имя службы чужим, иностранным разведкам, а сейчас, хотя и постепенно, начинающий понимать ошибочность своего пути.

Как-то раз «профессор» попытался отстаивать право галицийской интеллигенции на «руководство культурным процессом» и сказал, что Западная Украина и выросший в ней украинский национализм были и будут «Пьемонтом украинской культуры».

Прудько словно знал, что рано или поздно его подследственный вытащит из ножен этот заржавленный меч, которым размахивали его предшественники — националисты еще во времена императорской Австро-Венгрии.

— Вы говорите «Пьемонтом», — спросил Прудько «профессора». — Скажите, Иван Франко является для вас авторитетом?

Не подозревая, что сейчас попадет в ловушку со своей теорией, «профессор» сказал упрямо:

— Безусловно! Это второй, после Тараса Шевченко, наш великий писатель и мыслитель.

— Тогда я позволю себе напомнить вам его слова: «Каста избранных в Галиции — это мизерное деревцо, покрытое погаными наростами и грибами, но зато очень редкими и дрянными плодами». И великий поэт напоминал этой касте всегда, что в Центральной Украине «главная сила, главное ядро нашего народа», что «там возникли, работали и работают наибольшие таланты нашей науки, там, а не в Австрии, помимо всех угнетений выросло самое лучшее из того, чем может гордиться наша духовная сокровищница».

— Я не знаю таких слов Ивана Франко, — глухо сказал «профессор».

— Вы не знаете, а я знаю! — тоном человека, выигравшего сражение, сказал Прудько и, с шумом выдвигая ящик стола, достал оттуда книгу Ивана Франко с закладочкой.

Он раскрыл нужную страницу и, показав отчеркнутое место, протянул книгу «профессору».

— Кстати сказать, обратите внимание на год издания, чтобы не говорили, что это большевики приписали Франку такие слова, — сказал полковник. — Ну, что вы скажете на это?

«Профессор» молчал.

— И вот в атмосфере этой касты, возомнившей себя избранной, и выросли все эти ваши вшивые мессии — донцовы, мельники, бандеры и другие, те, что прислали вас сюда спасать Украину. Когда здесь был Гитлер, они посылали на Украину свои «походные сотни» ОУН. Вы это хорошо знаете. Принял их народ Украины? Пригрел, обласкал, сказал: «Спасибо, спасители, мы вас давно ждали»? Как бы не так! В «походные сотни» загоняли националистов, как в штрафные роты. Никакой поддержки в народе они не имели. Ваш же «теоретик» — Лев Шанковский написал в «Истории походных сотен», которая вышла в Мюнхене: «Мы вели себя на Украине так, как британцы в Индии, Бирме и в других колониях». Милое признание, не правда ли, «профессор»?..

Молчал «профессор», хотя и знал лично этого «теоретика» — Льва Шанковского, недоучившегося львовского семинариста, и теперь только удивлялся, как мог этот болван напирать такое, давая в руки противника украинского национализма такой козырь.

— …Но мы немного отвлеклись от темы нашего разговора, — сказал Прудько, пододвигая к себе лист бумаги. — Повторите-ка еще раз, «профессор», через кого Бандера связан с американской разведкой?