Эхо черного леса

КОНЕЦ ХМАРЫ

Много видел полковник Прудько за эти первые послевоенные годы в разных областях Западной Украины, где свирепствовали оставленные гитлеровцами бандеровцы, но больше всего врезалась в его душу сцена встречи седого, постаревшего в одну ночь колхозника Павла Буркацкого с одним из бандитских главарей — Сказинским.

Сказинский, по кличке Кровавый, орудовавший во многих районах Тернопольщины, сидел на скамье подсудимых в зале, заполненном колхозниками, а седой, дряхлый, опирающийся на палку колхозный сторож Буркацкий, кончив давать показания, вдруг встрепенулся, и огромная, испепеляющая ненависть сверкнула в его красноватых, слезящихся глазах.

Он подошел к барьеру, отделявшему подсудимого от зрительного зала, и голосом, полным тоски и гнева, закричал:

— За что ты убил моего сына и мою жену? Семидесятилетнюю старуху убил! Мне уже больше семидесяти, а я теперь остался один! — При этих словах старик вдруг залился слезами. — Да с тебя за это шкуру надо содрать, ты у меня все отнял. Скотина ты, а не человек! — И Буркацкий замахнулся на подсудимого палкой.

И так страшен был гнев этого осиротелого старика, что подсудимый сполз со скамьи и сел на пол там, за барьером. А Прудько почудилось, что это не один колхозный сторож, а вся Западная Украина, терзаемая то там, то здесь в глухие ночи этими выродками, замахнулась в ненависти на клятых врагов своих. И понял еще тогда коммунист Прудько, что обязан сделать он все, решительно все, что в его силах, чтобы помочь своей родине освободиться раз и навсегда от вражеской нечисти.

Вот почему бессонными были его ночи с той минуты, как ушел подполковник Кравчук в банду. Хмары. Только сейчас, когда была получена от него весточка и осталось сделать последний шаг, чтобы «закрыть» навсегда эту банду, Прудько собрал все силы, чтобы закончить и это грязное дело Черного леса.

В шифровке, которую протянул ему дежурный по райотделу государственной безопасности в Яремче, было сказано коротко:

«Сегодня пять утра заболел путевой обходчик будке сто сорок восемь зет».

Ага, значит, сто сорок восьмой километр! — решил Прудько и сразу, подойдя к оперативной карте, нашел это место. Потом он позвонил генерал-лейтенанту, командующему пограничными войсками, и, узнав в трубке голос своего старого знакомого, бывалого пограничника, сказал:

— Кузьма Евгеньевич, дорогой! Прудько говорит! Мне без твоих зеленых фуражек никак не обойтись. Подсоби, друг!..

После этого звонка командующий пограничными войсками Украины набрал другой номер, и по его приказу появилась на следующий день поутру в Карпатах дрезина с пограничниками.

Горы с обеих сторон окаймляли железнодорожное полотно. Загорелые, обстрелянные ребята, посланные сюда по приказу генерала, сжимали автоматы.

Мчалась дрезина. Уже близок был сто сорок восьмой километр.

…Дрезина начала сбавлять ход и затем остановилась. Пограничники быстро спрыгнули с дрезины, прошли в лес и, используя как прикрытие железнодорожную насыпь, стали очень тихо, скрытно, чтобы не обнаружить себя раньше времени, пробираться к месту встречи с Хмарой.

Вот где пригодилась им пограничная сноровка, когда надо быть бесшумными, уметь маскироваться, когда надо, подобно стремительной, карающей молнии, налетать на врага!

…По узким каменистым тропам брели Черным лесом бандиты. Последние хозяева Черного леса. А было время, после ухода гитлеровцев, когда их здесь было полным-полно. Вожак одной из самых крупных банд Черного леса, по кличке Резун, имел тогда в своем подчинении много националистов. Гитлеровцы оставили Резуну при отступлении вооружение, обмундирование, боеприпасы и продовольствие.

В селах Станиславского, Калужского, Лисецкого, Богородчанского, Перегинского и других районов, примыкающих к лесу, жили на легальном положении законспирированные станичные УПА. Они-то и снабжали банды продуктами питания, медикаментами, одеждой. Отказывался крестьянин отдавать последнее на содержание бандитов — станичные немедленно сообщали об этом в банду. Темной ночью к такому «отступнику» приходили эсбисты, душили его удавкой, убивали детей, жену, забирали вещи, жгли хату,

…Мрачный, насупленный Хмара вместе с Кравчуком вел боевиков, пробираясь сквозь орешник, минуя гранитные скалы, природные известковые пещеры.

«Если удастся подорвать эшелон, и поживиться будет чем и слава о нас разнесется далеко за Карпаты, — будут знать колхознички, что живы еще мстители, опять перестанут ночевать в селах милиционеры, легче будет заготовлять продукты», — думал Хмара.

В охране Хмары шли Реброруб в своих высоких ботинках, зашнурованных телефонной проволокой, и Мономах. Поодаль, замыкающим, продирался сквозь заросли получающий сегодня «боевое крещение» Березняк.

Поредел Черный лес, сквозь стволы его уже виднелась высокая железнодорожная насыпь, круто поворачивающая к туннелю.

— Ну, хлопцы, — приказал Хмара, останавливаясь, Реброрубу и Мономаху, — ползите теперь к полотну, разройте камни под рельсами, засуньте туда мину и прикрепите к ней вот это, — он протянул им шнур с запальным механизмом.

— Та мы же знаем, провиднык, — сказал Реброруб, — не в первый раз пути подрываем…

— Добре, — согласился Хмара, — но подрывать только по моему сигналу, когда поезд будет близко. Я махну вам шапкой, и сразу сюда, на отход.

…Один за другим отваливали бандиты голыши из-под шпал. Реброруб поглядывал в сторону туннеля, где прохаживался за поворотом пути не видимый отсюда одинокий часовой. Потом они затолкали под шпалы мину и сползли под насыпь. И только схватил конец запального шнура реброруб, как с другой стороны насыпи взвилась зеленая ракета. По этому сигналу один за другим из туннеля стали выскакивать пограничники с автоматами в руках. Они скатывались с насыпи в лес, продирались сквозь заросли, чтобы отрезать банде пути отхода. Вместе с ними бежал по бурелому вниз майор Загоруйко. Реброруб схватил автомат и, прицелившись в пограничника, который появился на насыпи, хотел дать очередь, но лишь легкий щелчок послышался вместо ожидаемого выстрела.

— Западня! — заорал Хмара и, отпрыгивая в сторону, выхватил «вальтер».

— Тише, проводник, — направляя на него пистолет, сказал Кравчук. — Спокойненько! Руки до горы!

В ужасе, сообразив в чем дело, Хмара хотел выстрелить в упор в того, кого он считал закордонным курьером, но и его пистолет издал легкий щелчок. Ни выстрела, ни отдачи не было.

Не зря, видать, готовил Кравчук поздней ночью в Яремче свою «кашу» из патронов!

Хмара в отчаянии швырнул в сторону пистолет, схватился за гранату. Его руку перехватил и стал заламывать назад Березняк. Желая освободиться от Березняка, Хмара резко метнулся в сторону и ударил его известным приемом «датский поцелуй» — ударом головы в переносицу. Залилось кровью лицо геолога, но в самую последнюю минуту он сумел схватить гранату вожака и отшвырнул ее далеко в овраг. Под гул разорвавшейся где-то внизу гранаты они рухнули на землю.

Хмара, стервенея, впился зубами в плечо Березняка. Вскрикнул от боли Березняк. К ним подбежал Кучма. Видя, что его карта бита, Хмара попытался достать зубами острый угол воротника френча, где была зашита ампула с цианистым калием. Кучма ударил его наотмашь по левой скуле, сорвал с него френч, последнюю возможность Хмары унести в могилу свои тайны. Подоспевшие пограничники связали его и начали захватывать других бандитов.

Продираясь по лесу, Мономах, хорошо знавший эти места, сбросил на ходу куртку, соскочил с гранитной скалы в овраг, зашуршал на дне палыми листьями и скрылся за поворотом. Пули пограничников его уже не настигли.

Реброрубу повезло меньше. На пути у него возник Загоруйко.

— Руки вверх!

Бандит взмахнул руками вверх, и только тут майор увидел, что Реброруб сжимал, замахиваясь, зеленую ручную гранату. Загоруйко бросился на него, но Реброруб уже успел сорвать кольцо и граната упала позади Загоруйко, наполняя лес грохотом взрыва. Падая навзничь и увлекая за собой раненного осколками своей же гранаты бандита, Загоруйко рухнул вниз. Он почувствовал страшную боль в спине, в левой ноге и, теряя сознание, покатился на дно оврага.

— Майора убили! — крикнул один из пограничников.

Туда, на дно оврага, помчался Паначевный. Припав на колени, он поднял окровавленную голову Загоруйко и, заглядывая в его закрытые глаза, спросил:

— Что с вами, товарищ майор?

— Задержи эшелон, Паначевный… Берегите Николая Романовича… И принимай командование… — прошептал Загоруйко.

…Поезд остановили метрах в двухстах от туннеля. Из его окон высунулись пассажиры и смотрели на окруженную пограничниками группу бандитов. Связанные, они лежали, уткнувшись потными лицами в колючую придорожную траву. Поодаль валялся труп Реброруба. Бинтами из аптечки пограничников Кучма и Березняк перевязывали тяжело раненного Загоруйко. Еще трудно было определить, останется ли он жив, было только ясно, что осколки гранаты вошли в тело поблизости от позвоночника, пробили левую ключицу, повредили ногу. Майор был без сознания. Возле него стоял, нагнувшись, потрясенный ранением друга Кравчук. Он держал холодеющую руку Загоруйко, массировал его пальцы, словно передать хотел ослабевающему с каждой минутой майору частицу своей жизненной силы, крови, надежды. А тот, приоткрыв на мгновение глаза, про. шептал:

— Ты жив… Коля… А меня изувечило… Видишь, как бывает…

Кончив перевязку, пограничники, Кучма и Березняк осторожно внесли майора в свободное купе и положили его.

…Посмотрев еще раз на лежащих на траве бандитов, Паначевный вернулся к эшелону и сказал стоявшему на ступеньках тамбура с флажком в руке пожилому начальнику поезда:

— За майора спасибо! А вот этих пассажиров не примешь? — И он кивнул в сторону бандитов.

— Раз такое дело, придется потесниться, — ответил начальник.

— Нам недалеко, только до Яремче, — сказал Паначевный.

— А ну, давайте их сюда! — крикнул высунувшийся из окна загорелый сержант с несколькими медалями на выцветшей гимнастерке.

Пограничники и оперативники поместили связанных бандитов в одно купе.

— Дух от них идет такой, как из помойки! — сказал своему соседу солдат Климко, пропуская связанного Джуру, который шагал, наклонив голову, ни на кого не глядя.

— Чему удивляешься? — сказал сосед. — Просидели годы в берлогах, так теперь от них могильным духом несет. Дезинфекцию в вагоне придется делать…

…Слух о том, что бандиты Хмары собирались пустить под откос поезд, идущий из Австрии, быстро распространился по всему эшелону.

Едущие домой воины Советской Армии на все лады обсуждали операцию по захвату бандитов.

— Молодцы хлопцы! Спасибо! — сказал солдат Климко, кладя большую руку на плечо пограничнику Косюре, — С нас всех причитается…

…И сержанту Богдану Катамаю, который едет из Вены и увидел уже совсем рядом такие дорогие его сердцу Карпатские горы, трудно было примириться с мыслью, что его жизнь могла оборваться так нелепо в каких-нибудь тридцати километрах от дома. Взволнованный разговорами о покушении на эшелон, он встал с вагонной полки и, покачиваясь, пошел в хвост поезда. Пройдя несколько тамбуров, он очутился в восьмом вагоне.

— Вам куда, товарищ сержант? — спросил его стоящий в тамбуре Паначевный.

— Чемодан у меня здесь. У дружка, — схитрил Катамай.

— Ну, проходите! — разрешил лейтенант.

Сидели в купе, прижавшись друг к другу, связанные бандиты. Сам Хмара уставился в пол мрачным, злым взглядом.

— А кто же вожак ихний? — полюбопытствовал Катамай, глядя на бандитов через головы сгрудившихся солдат и пограничников.

— Видишь, тот, что во френче. С синяком под левым глазом! — пояснил пограничник Косюра. — Хмарой его кличут!

Катамай протиснулся вперед и с ненавистью сказал:

— Так это и есть Хмара? Значит, это именно ты, душегуб, нас жизни лишить хотел? Кого? Честных воинов, которые с фашистами дрались. Мы Гитлера добивали, мосты через Дунай наводили, а ты притаился здесь, в берлоге вонючей, как волк, чтобы нам в спину ударить на самом пороге родного дома? Водовоз фашистский! Эх, дать бы тебе по сопатке, да так, чтобы весь твой дух поганый из тебя вышел! — И Катамай протянул под нос Хмаре тяжелый кулак.

И столько было злой решимости в его словах и жесте, что Косюра, выскочив вперед и прикрывая Хмару, сказал:

— Остынь, сержант! Бить арестованных не полагается!

— Не полагается?! — в гневе закричал Катамай. — А что его банда с мирными людьми делала? Младенцев живьем палили, а сами кричали, что с Гитлером бьются. А когда сюда Ковпак со своими побратимами с востока стал прорываться, чтобы фашистов бить и наши гуцулы его через Карпаты к Делятину выводили, что ты думаешь делал этот Хмара и другие? Ограбят магазины, заберут у крестьянина последнее, а сами на стене углем распишутся: «Здесь был Ковпак». Мало того, что убийцы лютые, но и провокаторы такие, каких отродясь не было на украинской земле.

…Паначевный отвез Загоруйко в Станислав и оттуда на самолете майора отправили в Киев. Бандитов Хмары приняла Станиславская тюрьма.

Райотдел в Яремче стал временно возглавлять Кравчук. Однажды он позвал к себе Кучму.

Дмитро с автоматом за плечами, на минуту задержавшись у стенного зеркала, подле вешалки, потер синяк под глазом и с прискорбием сказал Лиде:

— Ну и врезал мне на прощание проклятый Хмара! Чуть глаз не выбил! Родная мать не узнает.

Лида ответила многозначительно:

— Думаете — не узнает? — Она пропустила первым в кабинет Кучму, а сама, улыбаясь, задержалась на пороге.

В раскрытую дверь было видно, что Прудько и Кравчук беседуют с пожилой худощавой женщиной, по-деревенски повязанной черным платком. Женщина повернулась на скрип двери, покачнулась от волнения и бросилась навстречу Дмитру.

— Мамо… Ридна мамо! — закричал Кучма, обнимая старушку.

— Сынку мий… сынку ридный, — сквозь слезы бормотала мать Дмитра. — Мой Дмитро… Сынку мой коханый… Из мертвых воскрес, как Иисус Христос!

Прижимая к груди седую голову матери и лаская ее огрубевшей от лесной жизни рукой, Кучма сказал:

— Нет, мамо. Воскрес, как человек!..