Эхо черного леса

ВСТРЕЧА С ПРОКУРОРОМ

В то время как подполковник Кравчук обосновался под видом закордонного курьера в банде Хмары, настоящий Дыр имел полную возможность основательно обдумать свое прошлое и настоящее в одиночной камере Станиславской тюрьмы. На допросах он запирался, многое отрицал, а иногда и дерзил следователю. Майор Загоруйко часто приезжал в Станислав, чтобы выяснить у Дыра то одну, то другую подробность, но всякий раз возвращался с чувством горечи и раздражения: упрямству и запирательству Дыра не было границ.

Вот и сегодня, подъехав на открытом «виллисе» к областному управлению госбезопасности, где его уже должен был ждать привезенный из тюрьмы Дыр, он не рассчитывал на успех.

Начальник управления — подтянутый полковник, работавший в органах ЧК еще при Феликсе Эдмундовиче Дзержинском, встретил Загоруйко в приемной и, здороваясь с майором, шепнул:

— Сегодня на допросе будет присутствовать прокурор Украины!

— А где он?.

— У меня в кабинете. Знакомится с делом. Заходи!

Когда они вошли, из-за стола поднялся невысокий коренастый человек в мундире генерала юстиции, снял очки и, здороваясь с Загоруйко, спросил, кивая на объемистое дело:

— Почему не передаете в трибунал? Материала ведь вполне достаточно!

— Мы хотели, чтобы он проходил по общему процессу с Хмарой. И потом…

Тут Загоруйко вопросительно посмотрел на полковника, как бы спрашивая его, рассказал ли начальник управления прокурору, что в банде Хмары действует под видом Дыра их работник. Даже многие ответственные сотрудники управления до поры до времени ничего не знали об этом. Сохранялось в строжайшей тайне и то, что подлинный Дыр в тюрьме.

— Ну пойдемте, посмотрим на этого ходока! — предложил прокурор. Взяв с собой дело Дыра, он пошел к двери кабинета. Загоруйко двинулся за ними на некотором отдалении.

Он впервые видел прокурора республики так близко и разговаривал с ним. До этого ему удалось только однажды слушать прокурора, когда он выступал государственным обвинителем на открытом процессе над убийцей писателя Ярослава Галана

Зал Дворца железнодорожников во Львове в этот пасмурный октябрьский день заполнили сотни трудящихся города. Приехали сюда и колхозники из районов области. Все собравшиеся с нескрываемым чувством отвращения рассматривали убийцу Михаила Стахура, тщедушного на первый взгляд молодого человека с явными признаками дегенерации на лице. И каждый из сидящих в зале думал: как осмелился этот слизняк обрушить на голову писателя-трибуна, прекрасного сына Украины освященный националистами топор? Все поражались цинизму, с каким убийца рассказывал о преступлениях, совершенных им раньше, но особенно потрясло всех его признание, что «если бы ему приказали националисты, то и свою собственную мать он убил бы также». Потому-то последние слова заключительной речи прокурора: «Бешеных собак надо уничтожать!» — были встречены тогда бурными, продолжительными аплодисментами.

Вместе с тем, несмотря на очевидную, вынужденную жестокость этих слов, Загоруйко хорошо знал от многих коллег, которые сталкивались с прокурором, что он умеет быть мягким, доброжелательным при определении судьбы людей заблудших, обманутых националистами.

И вот сейчас Загоруйко, шагая за прокурором, загадывал, как он поведет себя с этим закоренелым бандитом, который дерзил и запирался даже под градом совершенно явных улик.

…Когда два конвоира ввели Дыра в следственную камеру, где обычно допрашивали особо важных преступников, прокурор кивнул ему, чтобы тот сел, а сам раскрыл следственное дело и принялся отыскивать нужную ему страницу.

Дыр исподлобья смотрел на этого светловолосого человека в странном, никогда не виданном им мундире с серебряными погонами.

— Ну как, Ломага? — поднимая на бандита проницательные зеленоватые глаза, спокойно, каким-то домашним тоном спросил прокурор. — Есть какие-либо жалобы? Как вам сидится?

— А чого ж! — ухмыльнулся Дыр. — Ничего! Кормят, пока не бьют. Плохо только, что ночью на прогулку выводят. Солнца не бачу.

— Таким, как вы, подследственным, прогулка днем не положена! — ввернул полковник, но прокурор поднял палец, подавая знак, чтобы не мешали ему.

— Тюрьма есть тюрьма в любой стране. Она не санаторий. Особенно для людей, которые смолоду стали на путь бандитизма, — сказал прокурор.

— Мы не бандиты! — тряхнув головой, сказал Ломага. — Это враги называют нас бандитами. Мы бандитизм отвергаем. Мы — повстанцы.

— Вы бандитизм отвергаете? Скажите, Ломага, вы Донцова когда-нибудь читали?

— А как же! — Ответил Дыр. — И когда обучение проходил, и позже. То розумна людына, наш главный теоретик.

— Ах, читали! А знаете ли вы, что этот хваленый Донцов, которого вы почитаете, как бога, опубликовал в своем журнале «Литературно-научный вестник» еще в 1924 году? Извольте: «При определенных условиях и бандитизм может стать средством порядка. Надо только суметь этот бандитизм упорядочить, снабдить его руководящей идеей, координировать его хаотические усилия». Что вы скажете по поводу такого назидания вашего духовного батька?

— Когда то было! — протянул Дыр. — За царя Гороха!

— А за царя Гитлера кому вы поклоны отбивали, кресты в его честь ставили? Сожженные дотла села на Волыни, сотни тысяч убитых стариков, женщин, детей, убийство ученых во Львове вашим легионом «Нахтигаль»? Это все тоже «за царя Гороха»?

— Я того не бачив…

— А що вы бачили 27 марта 1947 года? — вставая и глядя в упор на сидящего Дыра, спросил прокурор.

— Когда, когда? — дрогнувшим голосом спросил Дыр.

— На шоссе из Балигрода в Яблонку. Вы были в сотне Гриня?

— Ну… був…

— Так вот — кого вы убили на том шоссе?

— Та то… пусте… — протянул Дыр. — Ехал какой-то польский генерал с солдатами. Ну мы их и обстреляли из засады.

— Вы стреляли? — спросил прокурор.

— Я сам не стрелял… Я патроны подавал.

— Как это было, расскажите?

— Ну, мы лежали в засаде на холмах, что поднимались над шоссе. Бачимо, едет колонна военных, так человек пятьдесят. Наш сотенный Гринь подпустил колонну метров на двести, а потом приказал открыть огонь… Ну, те сразу остановились. Генерал выскочил из «виллиса», стал что-то приказывать. Солдаты его рассыпались в тиральерку, начали стрелять в нас. Но им было невыгодно…

Рукопожатие кровавого палача Гиммлера — вот «достойная награда» изменникам родины — украинским националистам из дивизии СС «Галиция». Он благодарит их за верную службу фашистской Германии (дело происходит близ города Нойгаммер в 1943 году. Рядом с Гиммлером командир дивизии генерал Фрейтаг).

Мы-то наверху, а они под нами. Видим, генерал схватился рукой за живот. Ага, думаем, попали! К нему подбежали офицеры, уговаривают его укрыться, а он не слушает их, командует… Потом еще один меткий выстрел. Он как рухнул на землю, так больше и не поднялся…

— Сколько длился бой? — спросил прокурор.

— Часа два.

— Вам известно, кем был этот генерал?

— Та кто его знает, — прикинулся наивным Дыр. — Говорят, какая-то большая птица. Но вам-то что до этого?.. Он же поляк!

— Этот поляк вместе с русскими рабочими Зимний дворец штурмовал! — неожиданно для Загоруйко и полковника, повышая голос, взорвался прокурор. — Этот верный сын польского народа, варшавский металлист, когда надо было помогать испанской революции, уехал в Испанию и командовал там интернациональной дивизией. Его знали как генерала Вальтера. И между прочим, под его командой сражался там с фашистами украинский батальон имени Тараса Шевченко, почти весь составленный из революционеров-галичан. Их путь был путем всего украинского народа. И такого человека вы убили… «Повстанцы»… Бандиты вы с большой дороги, а не повстанцы. Служите тому, кто вам больше заплатит. Сколько горя и страданий принесли вы людям!

— Я не убивал того… Сверчевского, — проронил Дыр. — Я только патроны подавал.

— Ага, Сверчевского! — бросил прокурор. — Сперва «большая птица», а теперь и его фамилию вспомнили! — И, обращаясь к полковнику, сказал: — Эти его показания надо тщательно оформить и потом послать польским товарищам. После суда. Вы понимаете?

Полковник кивнул головой.