Этого забыть нельзя: Воспоминания бывшего военнопленного

Глава 14. Зондерфюрер

Фельдфебель поклялся перед начальством Штаргардтского лагеря отучить нас от недопустимой привычки убегать из рабочей команды. Первым делом он приказал послать меня, как зачинщика и подстрекателя, на тяжелые земляные работы, куда направляли пленных за всевозможные «проступки».

Я наотрез отказался выполнить его приказание. Фельдфебель побелел. В уголках его тонких губ выступила пена. Вряд ли он ожидал такой дерзости. Но бить на этот раз не стал. Зато на следующий день я был отправлен обратно в Штаргардтский лагерь. На баланду, как говорили пленные.

Николай, прощаясь, всплакнул. Состояние его было очень тяжелым. Изверг-фельдфебель нанес ему несколько серьезных увечий, проломил штыком череп. Мы понимали — видимся в последний раз. С Жорой обмолвиться на прощанье словечком не довелось.

Старые приятели радостно приветствовали мое возвращение в Штаргардт. Радоваться было чему: под Курском и Белгородом идут ожесточенные бои. Лагерное начальство нервничает, а это значит, что наша берет.

В Мариниендорфе до нас эти новости не доходили, немцы запретили нам общаться с местным населением, с пленными французами и поляками, работавшими по соседству с нами в поле.

Из старых товарищей многих не оказалось на месте. Одних направили на работы в глубь Германии, другие вообще неизвестно куда исчезли. Сотни умерли от голода и болезней. Сразу за внешней оградой лагеря, буквально в двадцати метрах от бараков, было кладбище. Советских хоронили в общих могилах. Вырывали глубокую траншею, трупы укладывали штабелями и присыпали известью. Потом укладывали второй штабель, третий, а сверху снова присыпали известью и заваливали землей.

— Глянь за проволоку и увидишь, где сейчас наши, — показал мне в окно знакомый подполковник, лежавший на верхних нарах. На работы его не брали по состоянию здоровья, и теперь он ждал своей участи, медленно угасая от голода.

В тот же день меня повели в комендатуру. Перелистав мое пухлое «дело», обер-лейтенант заявил:

— Еще раз попробуешь бежать — повесим.

Из всех встреч с лагерным начальством это была самая скоротечная. Мне известно: немцы не бросают слов на ветер. Что же делать?

Прежде всего, обрести способность нормально мыслить, принять человеческий облик. После фельдфебельского штыка я немного разуверился в своей выносливости. Иногда кажется, вот-вот оборвется что-то внутри, упаду и больше не встану. Иногда наступают минуты, когда все становится безразличным.

Соскабливаю щетину тупой бритвой. Слышу над ухом приятный мягкий баритон. Оглядываюсь, и все мои болячки на миг как рукой сняло. Передо мною стоит дядя Степа. На плече пила, в руке стамеска и молоток. Почесал затылок, подсел рядышком.

— Жив?

— Как видите!

Он оглянулся, по-крестьянски вытер шапкой лоб. Оказывается, дядя Степа уже знал о нашем неудачном побеге и его последствиях.

— Иного исхода и нельзя было ожидать, — сказал он. — Пойти на такой риск без подготовки, все равно, что добровольно прыгнуть в могилу. Но ваш побег всколыхнул народ и это уже плюс.

— Вы верите в гибель Саши? — поинтересовался я.

— Вообще одиночке вырваться из Германии, да еще разутому и раздетому, дело трудноватое. Но пока я не увижу этого парня живого или мертвого, буду верить в его звезду. Сашка из тех, кто на карачках будет ползти, а доберется до своих.

Потом дядя Степа изложил обстановку. Перед началом боев на Курской дуге в лагере проводились приготовления к приему новых транспортов с пленными. Однако таковых не оказалось. В связи с этим власовские вербовщики, чуя для себя недоброе, еще более усилили обработку молодежи, тянут ее в свои банды.

— Мы, — дядя Степа подчеркнул это слово и многозначительно посмотрел на меня, — мы тоже должны усилить свою работу. Есть тут одна группка завербованных, их опекает зондерфюрер лагеря, писаный красавец. Трудно разобрать, кто он — немец, русский или из восточных, но выдает себя за кавказца. Так ты постарайся встретиться с кем-нибудь из этих ребят. Я уверен, — все они наши, ничего у них враждебного к Советской власти нет. Просто желторотые хлопцы, бесхарактерные. Морили их голодом, припугнули, вот они и не устояли.

Кое-кто у дяди Степы уже был на примете, например, один лейтенант-пехотинец, живший в соседнем бараке. Я тоже знал его в лицо. По имевшимся данным, зондерфюрер очень долго убеждал лейтенанта записаться добровольцем в РОА, пока тот, наконец, дал согласие. Но, очевидно, на душе у парня скребут кошки, бродит он по лагерю чернее тучи.

На следующий день утром, возвращаясь из санитарной части, я столкнулся с лейтенантом возле барака.

— Привет матушке-пехоте, — сказал я. — Как живем-можем?

Лейтенант доверчиво улыбнулся. Представился:

— Семен.

— Куда это вас, Сеня, водят так часто?

— На прогулки, в кино. Знакомят с прелестями европейской жизни.

— И как, нравится?

— Да ну их! — он сочно выругался. — Типичная пропаганда. А как на деле, разве кто из нас знает?

— Почему же ты записался в «роашники»?

Семен ничего не скрывал, видно, порядком накипело у него, и он был рад случаю излить свое горе:

— Не по своей воле, принудили. Не один я такой. Ребята промеж себя говорят: пусть дадут нам оружие, а там еще посмотрим, в какую сторону оно стрелять начнет…

По всему видно было, что лейтенанта угнетала кличка «власовец». Он стал расспрашивать о положении на фронтах. Услышав о провале немецкого летнего наступления, обрадовался, а потом вдруг помрачнел.

— Понимаешь, немцы катятся на запад, — говорил я ему. — Не в этом, так в будущем году вся наша страна будет освобождена. А там придет конец и нашим мукам. Представь себе, Сеня, твои братья идут освобождать тебя, а ты встречаешь их автоматным огнем…

Парень ушел расстроенный, но я знал, разговор не прошел впустую. Он, наверняка, расскажет остальным «добровольцам» о положении на фронтах, и многие, как и он, задумаются, служить ли им в армии предателя Власова.

С того дня Семен регулярно информировал меня о настроении завербованных. Однажды он пришел ко мне и передал совершенно необычную новость: зондерфюрер приглашает майора Пирогова зайти к нему. Зондерфюрер, невысокий красивый брюнет с вьющимися волосами и приятной улыбкой, сам подошел ко мне в тот же день на плацу и, говоря по-русски без малейшего акцента, изложил суть дела. Завтра в девять утра он ведет своих ребят в лес на прогулку.

— Не хотите ли пойти с нами? — предельно учтиво спросил он.

Положение мое было довольно щекотливое. Отказаться напрямик — нет веских причин, а согласиться — можно навлечь на себя подозрение товарищей. Они не без основания будут ломать голову над тем, с какой это стати завел я дружбу с власовским последышем.

Взвесив все «за» и «против», я ответил:

— Самочувствие мое неважное, поэтому не могу точно обещать.

Вид у меня действительно был прескверный. Зондерфюрер посочувствовал, но советовал не отказываться от прогулки, это ведь лучше, чем работать во внутрилагерной команде. Уходя, он загадочно подмигнул мне, давая понять, что у нас могут оказаться некие общие точки соприкосновения.

Когда я рассказал дяде Степе об этом эпизоде, он не сразу нашелся.

— Ну и загадка, — говорил он, сворачивая козью ножку.

Мы стали вдвоем размышлять, зачем может понадобиться зондерфюреру пленный офицер, который совершил побег и демонстративно отказался работать для райха.

— Конечно, — после некоторого раздумья заметил дядя Степа, — он не собирается тебя агитировать в армию Власова, слишком неподходящая кандидатура. Тут какая-то другая собака зарыта. Иди, Андрей, только будь осторожен. Этот зондерфюрер, по моим наблюдениям, личность странная. Возможно, тебе удастся раскусить его. Во всяком случае, стоит попытаться.

К девяти утра я уже был у ворот. Здесь собирались будущие власовцы. Их не более тридцати, в том числе Семен. Увидев меня, он развел руками, давая понять, что затея с «добровольцами» ломаного гроша не стоит.

Явился зондерфюрер. Команда построилась, часовой открыл ворота. Солдаты, стоявшие у проходной будки, даже не спросили, кто я и зачем следую вместе с командой.

В лесу зондерфюрер разрешил завербованным разойтись, а мне предложил устраиваться на зеленом пригорке. Сам тоже сел рядом, расстегнул поясной ремень с кобурой и небрежно бросил его в траву. Угостил сигаретой. «Что ему нужно от меня?» — терялся я в догадках, поглядывая на кобуру, лежавшую у меня под правой рукой.

Глубоко затянувшись, зондерфюрер заговорил:

— Майор, ответьте мне начистоту: как по-вашему, в чью пользу закончится война?

Я уклонился от прямого ответа, заявив, что, если кого интересует исход войны, то лучше всего обратиться к историческим фактам.

— Иначе говоря, — подхватил он, — Германия проиграла. Представьте, и я так думаю: победит Советский Союз.

Зондерфюрер взволнованно схватил меня за руку и, сверля темными глазами, сказал:

— Майор, я знаю, вы обо мне плохо думаете. Вы полагаете, что я фашист, немец. А я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Совсем не тот! Дайте слово, что никому не скажете о нашем разговоре. Я вам все объясню.

Теперь и в моих глазах зондерфюрер становился загадочной личностью.

— То, что я вам сообщу, — начал он снова, — большой секрет. Я вовсе не немец, вы, наверное, заметили сами, хотя немецким языком владею в совершенстве. Отец мой был наркомом… — Он назвал одну из наших союзных республик, ее столицу, улицу и даже номер дома, где жил. — Мать — певица, заслуженная артистка. В тридцать седьмом году отца арестовали. Вскоре забрали и мать. Меня исключили из комсомола, потом из института. Я писал жалобы. Тогда меня мобилизовали и, определив рядовым в строительный батальон, отправили строить дорогу в Западной Белоруссии. Мы работали недалеко от границы. 22 июня немцы внезапно заняли нашу местность. Большинство строителей ушло на восток. А я подумал: жизнь моя пошла кувырком, впереди никакого просвета. И перебежал к немцам. Добровольно!

— Должен сказать, что, выслушав мою биографию, немцы встретили меня хорошо, — продолжал он. — Я прошел у них военную подготовку. Сражался в Африке, в корпусе генерала Роммеля, был ранен, имею награды — вот гляньте! В Африке мне было спокойно, но когда меня послали в антипартизанские части в Белоруссию, я лишился покоя. Как, думал, стрелять в своих? Будучи переводчиком, я пользовался неограниченным доверием и спас там много советских людей.

Он сделал паузу, желая убедиться, производит ли его рассказ должное впечатление.

— Все это не лишено интереса, — заметил я.

— Для кого интерес, а для меня — трагедия. Скажите, что мне теперь делать? Сын врага народа, изменник… Меня тяготит мое положение, я не нахожу решительно никакого выхода. Родина не простит мне моих грехов, я это знаю. И в то же время я не могу больше оставаться у немцев.

— Родина великодушна к тем, кто честно признает свои заблуждения, — сказал я.

Круглые черные глаза его повлажнели.

— Это верно, мне могут простить, я в Белоруссии спас много партизан. Но мне хочется сделать еще больше: организовать побег группы офицеров из Штаргардта. Понимаете, если я приведу из плена группу офицеров, мне тогда наверняка простят. У вас найдутся товарищи, которые присоединятся к нам?

Я неопределенно сдвинул плечами. Зондерфюрер между тем излагал план побега. Главное — подобрать надежных людей. Он сам разработает маршрут, обеспечит карту, компас, оружие, продовольствие.

Он говорил со мной целый час, а я курил и думал: конечно, хочется верить этому человеку, заблудившемуся и теперь ищущему пути для искупления тяжелой вины. Но что если все это чистейшая провокация? Провокаторы рядятся в любые одежды, напяливают на себя любые маски. Имею ли я право впутывать кого-нибудь в это подозрительное дело?

Вечером я подробно рассказал дяде Степе о разговоре с зондерфюрером.

— Говоришь, предлагает организовать группу? — потирал он свой сократовский лоб. — И фамилии требовал?

— Пока только намекал.

— Уверен, что это ловушка. Встретишься с ним снова, так и скажи: никого не знаю, мне не доверяют.

Дядя Степа весь как-то съежился, даже стал меньше ростом. Пожимая мне руку, напутствовал:

— Будь осторожен. Понимаешь, куда он гнет?

Дня через три зондерфюрер появился в нашем бараке. Прошелся между нар, отыскал меня глазами и дал знак следовать за ним.

— Запишитесь на завтра в санчасть, — сказал он на ходу и направился к выходу.

В санчасти собралось множество больных. Сидя в сторонке, я вдруг увидел зондерфюрера. Он подошел ко мне и громко спросил:

— Вы на перевязку?

— Да, у меня раны.

— А остальное у вас в порядке?

Намек был ясным. Речь шла о готовности к побегу. Я ответил утвердительно.

Более недели зондерфюрер меня не беспокоил. Но вот он снова вызвал меня из казармы и повел на французскую половину. Часовой молчаливо открыл калитку. В здании комендатуры мы поднялись на второй этаж в большую светлую комнату, в которой жил зондерфюрер. Налево от двери — рабочий стол, в углу — застланная зеленым одеялом кровать. Половину стены занимала карта Европы.

Мы присели к столу. Он предложил мне закурить. Предчувствие у меня недоброе. Вижу — зондерфюрер тоже нервничает. Щелкает зажигалкой, сует ее в дымящую сигарету.

— Все уже подготовлено, майор, — сообщил он мне. — Завтра в шесть утра я веду группу офицеров на полевые работы. Сбор возле вашего барака. Давайте людей.

Следуя совету дяди Степы, я сказал, что желающих совершить побег мне подобрать не удалось.

— То есть, почему? — разочарованно скривил он лицо. — Я должен представить список коменданту, чтобы вас выпустили. Мне, конечно, доверяют, можно было бы и без списка, но сами понимаете, навлекать на себя подозрение в сочувствии советским военнопленным я не могу. Что же нам делать?

— Не знаю.

— Но в чем загвоздка, объясните?

— Людей, которых я знал, в лагере почти не осталось. Одних увезли, другие умерли. А новички мне не доверяют. Да и не идут они на такой риск, боятся.

Он помолчал с минуту, нервно барабаня пальцем по полированному столу.

— В таком случае все рухнуло, провалилось. Неужели у вас нет десятка надежных товарищей?

— Ни одного.

— Вы поймите, в какое положение я поставлен, — сокрушался зондерфюрер. — Сам я хоть сегодня убегу, но что толку? Что мне скажут дома?

— А почему бы вам не увести с собой ребят, завербованных в РОА? — поинтересовался я. — Тоже ведь бывшие советские офицеры.

Зондерфюрер недовольно махнул рукой:

— Эта совсем не та публика. Малонадежные. В трудную минуту могут струсить. А у вас, значит, ни одного верного человека нет на примете?

— Ни одного, — снова повторил я.

— Послушайте, майор, вы знакомы с плотником из рабочей команды? Кажется, его зовут дядей Степой.

Мне пришлось притвориться:

— Кудлатый такой, немного ненормальный!

— Почему ненормальный, напротив, человек он в здравом уме. Будь он психический, его давно бы отправили к праотцам. Так вот, потолкуйте с ним, подберите вдвоем надежных людей. Повторяю, я не могу останавливаться на полдороги. Хотите убедиться, что я серьезно готовился?

Он вытащил из-под стола небольшой баул, щелкнул замком и дал мне взглянуть. На дне лежали несколько пистолетов, компас, плитки шоколада. Баул был поспешно спрятан. Зондерфюрер возобновил свои требования.

— А если и с дядей Степой у меня ничего не получится, — поинтересовался я, — что тогда?

— Тогда, майор, двинем с вами вдвоем. Идет?

Множество мыслей сразу зароилось у меня в голове. А что, если наши подозрения напрасны и он действительно искренне хочет искупить свою вину перед Родиной. Собой-то я имею право рисковать. Эх, была — не была! Отвечаю:

— Идет!

Наступила томительная пауза.

— А кто останется вместо вас? — неожиданно спросил зондерфюрер.

Меня словно током ударило. Провокация! Как можно спокойнее ответил:

— Все останутся. Мы ведь бежим только двое.

Замысел зондерфюрера явно проваливался, и он повысил голос:

— Меня интересует, кто будет вести работу после нашего ухода?

Я прикинулся простаком:

— Не понимаю, о какой работе вы говорите.

В это время, как в плохом детективном романе, распахнулась дверь и в комнату ворвались немец-переводчик с пистолетом наготове и офицер, который вел мое «дело» после первого побега.

— Hende hoch![9] — скомандовал офицер.

Зондерфюрер застыл на месте. Я не спеша примял в пепельнице сигарету и, подняв руки, направился к двери.