Этого забыть нельзя: Воспоминания бывшего военнопленного

Глава 15. Карцер

Офицер приказал мне раздеться. Сбрасываю с себя верхнюю одежду, деревянные колодки.

— Все снимай, говорят тебе! — горланит переводчик, а солдат выбрасывает за порог мои тряпки.

— Ложись!

Мною вдруг овладевает равнодушие. Наверное, будут обливать холодной водой. Не все ли равно?! А может быть, прикончат и пикнуть не дадут. Карцер для того и предназначен. Отсюда ни единый звук не вылетит наружу. Облака, птицы, товарищи — все это где-то там, наверху. Здесь — могила. В единственное окошко-щелку пробивается крошечный солнечный луч. Мне хочется так лечь, чтобы он падал на лицо.

— Фреди! — голос офицера гулко разносится по коридору. — Фреди! Покажи, как надо ложиться.

Я не успеваю лечь, как ударом сапога Фреди сбивает меня с ног, и я валюсь животом на цемент.

— Встать! — орет эсэсовец.

Я не могу даже приподняться, кажется, ноги отбиты по колени и болтаются на одних сухожилиях. И снова раздается грозный окрик:

— Покажи ему, Фреди!

В моих глазах снова мелькнул носок сапога, огромный, похожий на свирепую бульдожью морду. Он приближался ко мне со страшной скоростью, и я сжался в комок, зажмурился.

Со второго удара я потерял сознание. Продолжал ли Фреди свою работу, кричал ли на него офицер, требуя проучить меня, не знаю. Очнувшись, я увидел солнечный луч под самым потолком. Тело невыносимо ныло, зубы выстукивали дробь, в ушах звенело. Возле себя я нащупал что-то мягкое. Это моя одежда. С огромными муками напяливаю на себя белье, гимнастерку, всовываю ноги в деревянные колодки. Тело закоченело и, чтобы хоть немного согреться, я с трудом поднимаюсь и начинаю шагать из угла в угол. Время считаю по стуку колодок: пять ударов туда, пять — обратно… Так, пока солнечный луч не исчез совсем.

Мысли работают удивительно четко. Все получилось правильно. Теперь, узнав о моем аресте, дядя Степа поймет, кто такой этот «сын наркома», и примет меры предосторожности, товарищи еще глубже уйдут в подполье. Мне отсюда вряд ли удастся выкарабкаться. Вот бы только повидать краешком глаза дядю Степу, махнуть ему на прощанье рукой.

На второй день меня повели к следователю на допрос. Фреди толкал меня в спину, как тяжело груженую тележку. Длинные, гулкие коридоры, узкие подземные проходы. Вверх-вниз, вверх-вниз. Крайняя дверь слева обита черным дерматином. Следователь сидел за широким письменным столом, перед ним — недопитый стакан чаю, пачка сигарет. Вид эсэсовца вполне интеллигентный. Очки в золотой оправе. Темные волосы зачесаны на пробор.

Заложив назад руки, я остановился в отдалении.

— Майор Пирогоф, — коверкая русское произношение, обратился ко мне офицер. — Вы совершили тяжкое преступление, бежали из рабочего лагеря вместе с двумя сообщниками, но были возвращены нашей бдительной охраной. Вас надо было расстрелять. Но немцы — гуманная нация. Мы отнеслись к вам великодушно, надеясь, что в дальнейшем вы исправитесь. Теперь вы снова пытались бежать. Вас приговорят к смертной казни через повешение. Это очень плохо.

Он говорил тихим вкрадчивым голосом и чем-то напомнил мне старого учителя, который когда-то в Херсоне читал нам закон божий.

— Но вы, майор, можете облегчить собственную участь, — продолжал следователь, — у вас есть такая возможность. Надо надеяться, вы не упустите случая воспользоваться ею.

Я стоял молча, уставившись в позолоченные очки вежливого немца.

— Да, можете облегчить свою участь. От вас требуется немного: назовите имена участников подпольной организации. Ну?

Я понял: одним молчанием на этот раз отделаться не удастся. А что, если сражаться с врагом его же оружием? Что ж, попробую.

— Вы можете мне не поверить, — ответил я, — но мне абсолютно не известно ни о какой подпольной организации. В лагерь я возвращен недавно и почти никого не знаю. Все, кого знал раньше, исчезли. Господин зондерфюрер предложил мне бежать с ним…

— И вы дали ему свое согласие? — тотчас перебил меня следователь.

— На словах я согласился, но в действительности намеревался немедленно сообщить о преступном замысле зондерфюрера господину коменданту лагеря. Сами поймите, вторично я не мог рисковать своей жизнью…

Лицо у следователя вытянулось. Он явно не ожидал такого оборота дела. Снял золотые очки, стал протирать их платком. Наконец, сообщил:

— Зондерфюрер арестован. Он тоже будет судим. Но вы все-таки постарайтесь вспомнить, кто состоит в подпольной организации?

Я молчал. Следователь повторил свой вопрос несколько раз.

— Что ж, не буду настаивать, — заявил он. — Но скажу откровенно: вы мне не нравитесь. Из маленьких шансов вы не выбрали ни одного. Напрасно. Советую подумать.

Он нажал кнопку, вошел солдат, но не Фреди, а другой, и увел меня в карцер. Было часов семь вечера, измотанное тело просило отдыха. Я присел в угол и там продремал до утра. Шум за дверью заставил меня открыть глаза. По коридору что-то волокли, ясно слышалась французская речь. Щелкнул замок, и я увидел сначала голый затылок, а затем и лицо француза из пленных, обслуживавшего камеры-одиночки. Он втащил деревянный топчан на низких ножках, нарочито возился, кряхтел. Повернувшись спиной к часовому, улыбнулся мне большими желтыми зубами. С трудом до меня дошло: — Камарад…

Потом он принес мне шинель, выцветшую, потертую, без единой пуговицы, нельзя было даже установить ее национальную принадлежность. Положил на топчан, отступил на шаг, дружески кивнул.

Эту ночь меня не тревожили, но на следующий день за мной снова явился Фреди в своих огромных сапогах. Следователь начал разговор с того, чем закончил в предыдущий раз.

— Вспомнили?

— Мне нечего вспоминать. Я никого не знаю.

— Скажите, майор, если я сам назову членов подпольной организации Штаргардта, вы будете по-прежнему отрицать?

Услышав это, я невольно вздрогнул. Неужели немцы что-то действительно пронюхали? Вдруг сейчас откроется дверь и введут дядю Степу… Чувствую, что не сумею в этом случае быть безучастным. Но покамест надо стоять на своем. Повторяю:

— О подпольной организации лагеря мне ничего не известно.

Мое упорство было достойно вознаграждено: меня снова водворили в карцер. В течение многих дней длилось затишье. Я лежал на полу. Топчан вносили раз в три дня — в «хорошую ночь», которая полагалась узнику карцера в зависимости от степени его «преступления». Чем тяжелее считалось преступление, тем чаще заключенному приходилось спать на цементном полу.

Я лежал и думал о дяде Степе. Конечно, все нити подполья ведут к нему. Немцы чувствуют, что в лагере есть организация и пытаются напасть на одну из этих нитей. Но по ходу допроса ясно, что ничего определенно они не знают, догадываются, но не знают. И все же тревога за судьбу товарищей ни на минуту не оставляет меня.

26 августа 1943 года в карцер вошел мой старый знакомый — француз. Вывел в коридор, где на оконном выступе лежали безопасная бритва и другие бритвенные принадлежности. Под наблюдением часового я тут же соскоблил бороду месячной давности. Француз, не торопясь, убрал после меня. Он не переставал улыбаться, повторяя свое «камарад». Рядом, прислонившись к стене, стояли два солдата, одетые по-походному. Когда я закончил бриться, один из конвойных жестом приказал мне взять шинель и выходить.

Видно, путь предстоял далекий. Мы прошли русской частью лагеря. За густыми рядами проволоки группами и в одиночку, как тени, бродили люди. Завидев меня, они принялись махать фуражками:

— Прощай, Андрей!

В свою очередь, я судорожно вглядывался в их лица, отыскивая дядю Степу, смотрел по сторонам, однако его не было видно.

Когда поравнялись с бараком, в котором я жил, в дверях показалась знакомая фигура. Расстояние между нами сокращалось. Человек, стоявший у порога, заметил меня и отвернулся. Я крикнул изо всех сил:

— Господин зондерфюрер, роль «сына наркома» у вас не получается, топорно играете!..

Конвойный ударил меня в спину прикладом, я с трудом удержался, чтобы не распластаться.

Миновали главные ворота. Знакомая мостовая главной улицы Штаргардта. Обычная вокзальная суета. Подошел поезд, и вот мы уже едем на запад, вдогонку заходящему солнцу. Переговариваясь, охранники несколько раз упомянули Штеттин.

Мое знакомство с заключенными штеттинской тюрьмы началось необычно. Перед отправкой в камеру положено пройти дезинфекцию. В ожидании своей очереди я разговорился с седым человеком в полосатом халате. Он спросил, не знал ли я в Штаргардтском лагере плотника из рабочей команды.

— Слыхал, — говорю, — про такого, колхозник из Ленинградской области. Больше ничего о нем не знаю.

— Ошибаетесь. Я сам поначалу думал, что он колхозник, — возразил седой. — А на самом деле — дивизионный комиссар, опытный политработник. Если останемся живы, поеду хоть на край света, чтобы пожать руку этому мужественному человеку.