Этого забыть нельзя: Воспоминания бывшего военнопленного

Глава 2. Подземные солдаты

Сообщение майора Колесникова, как бичом, хлестнуло меня. Я откинул одеяло и сгоряча поднялся на ноги. Вероятно, Асеев чрезмерно припугнул меня, врачи нередко преувеличивают, — во всяком случае моя левая нога, закованная в белый панцырь, свободно несла положенную ей нагрузку. А может быть душевная боль, которая так внезапно обрушилась на всех нас, притупила боль физическую, и поэтому я ничего не чувствовал. Колесников рассказывал о том, что наши пытались ночью пробиться к штольне, но силы оказались неравными. Ударной группе не удалось соединиться с гарнизоном каменоломен, и мы оказались отрезанными от мира.

Желая убедиться в правдивости этой информации, ковыляю к главному выходу. Широкая штольня еле освещена электрическими лампочками. В полутьме снуют группы людей, вооруженных винтовками, гранатами. В другой обстановке Колесников, наверняка, не пустил бы меня с койки или хотя бы взял под руку, чтобы поддержать, но сейчас он даже не замечает моей забинтованной ноги.

— Стой! — вдруг загородил нам дорогу старший лейтенант. — Куда?

Не успел я открыть рот, как снова услышал:

— Назад, назад, в госпиталь, товарищ майор. Здесь находиться нельзя.

Мы потеснились за выступ. Невысокий проход, зарешеченный досками и укрепленный под самыми стенами рядом деревянных подпорок, вел к выходу. В проеме ярко светило солнце, и метрах в пятидесяти, не далее, виднелся танк с черным крестом на броне. Жерло пушки глядело в нашу сторону. Мы невольно отпрянули. Старший лейтенант бережно взял меня за гимнастерку.

— Дальше нельзя, фриц заметит, сразу откроет огонь…

Значит, все это горькая правда, — мы блокированы. Несколько минут мы стояли молча в тяжелом раздумье, но ничего не поделаешь, надо было уходить. Колесников втянул меня в узкий прямой туннель. Мы двигались ощупью несколько минут, кое-где задевая головами потолок. У меня на покалеченной ноге был один носок, я пальцами ощущал скользкий холодный камень. Наконец, стены расступились, блеснул тусклый огонек, послышались голоса. Колесников открыл дверь, и мы очутились в настоящей комнате. Под ногами — деревянный пол, с потолка свисает электрическая лампочка. Посередине — накрытый красной тканью стол, вдоль стен стоят стулья, диван. Стены задрапированы чем-то белым, и это прибавляет комнате света, создает впечатление нарядности.

Колесников стукнул в стенку, открылась вторая дверь.

— Входите! — послышался густой бас.

За дверью была вторая комната, так же обставленная, только вместо дивана в ней стояла железная койка, а на столе находились телефоны и большой лист ватманской бумаги, исчерканный густыми линиями.

Худощавый полковник Ягунов устало поднял голову и посмотрел на меня внимательным взглядом. Спросил:

— Кажется, начпрод 51-й?

— Бывший, товарищ полковник, — ответил я.

Он недовольно повел губами.

— Демобилизовались?

Я понял, что сгоряча выпалил невпопад, и поспешил извиниться. Но Ягунов нетерпеливо махнул рукой.

— Ладно, ладно. Мне доложили, что вы учли наши продовольственные запасы. Это верно?

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот и хорошо, нашего полку прибыло. Продолжайте нести обязанности начпрода. — Он усмехнулся и продолжал: — Как видите, демобилизовываться нам еще рано.

— А сколько личного состава, разрешите узнать? — привычно поинтересовался я.

Полковник постучал карандашом по столу. Казалось, он не хотел отвечать на такой вопрос.

— Много, — сказал он. — Точно не могу сказать, но много. Сегодня мне доложат, и я вам сообщу. Дайте ваши учетные данные.

Я протянул ему свой блокнот, где значился подробный перечень военторговского продовольствия, составленный мною во время первого посещения каменоломен. Полковник долго рассматривал записи, беззвучно шевеля губами, затем что-то отметил на клочке бумаги.

— Возьмите, — наконец, протянул он мне листок, исписанный мелким почерком. — Это суточная норма выдачи продуктов.

Взглянув, я не поверил себе: таких норм у нас никогда не было — хлеб — 200 граммов, жир — 10, концентраты — 15, сахар — 100 граммов на человека. Видимо, мое лицо выдало состояние души. Полковник резко заметил:

— Не кривитесь, майор, надо привыкать.

Он поднялся из-за стола, одернул гимнастерку и зашагал по комнате из угла в угол. Каждое его движение, взмах руки, поворот головы — свободны и легки, каждая фраза — предельно кратка и ясна. Вдруг Ягунов заметил, что я в одном сапоге.

— Вы ранены, майор?

— Пустяки, кажется небольшой перелом в голенно-стопном суставе. Скоро срастется.

— Ну, раз пустяки, тогда действуйте.

Дел у меня сразу стало по самое горло. Развернули хлебопекарню, установили котел для варки пищи. Полковник Ягунов регулярно вызывал меня для доклада. Проверял наличие продовольствия и воды.

Как выяснилось, в подземельи скопилось около десяти тысяч человек. Много гражданского населения — женщин, детей, стариков из Керчи и ближайших сел. Прячась от бомбежек, они жили здесь со всем своим скарбом. И все теперь находились у меня на довольствии.

Дня через два, когда кое-как удалось наладить относительно нормальную жизнь, в комнате начальника обороны состоялось заседание военного совета. Собралось около пятнадцати офицеров. Со многими я уже успел познакомиться. Старший батальонный комиссар Парахин, старшие лейтенанты Белов и Лэнь, капитан Качурин, мои давние друзья майор Колесников и полковник Верушкин.

Полковник Ягунов доложил обстановку. По данным разведки, наши войска переправились через пролив. Город Керчь и весь полуостров захвачен противником. Наше положение тяжелое. Враг сидит поверх амбразур и у главного выхода. Положение усугубляется тем, что в каменоломнях нет воды, все колодцы находятся снаружи. Не исключено, что нас попытаются выкурить газами, завалят и отравят ближайшие водоемы, взорвут отдушины, которые питают нас воздухом.

После Ягунова слово взял Верушкин. Высокий, грузный, он с трудом отдышался, прежде чем начать говорить. Лишь теперь мне стало ясно, что здесь налажена четкая внутренняя служба и руководит ею полковник Верушкин. Есть и разведка, и связь, и госпиталь, и боевое обеспечение, и радио для связи с внешним миром. Словом, мы представляем собой настоящую боевую единицу, которой предстоит действовать своими, особыми методами.

Верушкин нарисовал подробную картину боевой организации. Вся система подземных ходов в зоне их досягаемости противником разбита на три участка. Участки, в свою очередь, делятся на секторы. В каждом секторе имеется несколько амбразур. Возле них постоянно находятся бойцы, вооруженные пулеметами, гранатами и даже ротными минометами. По ночам большие группы совершают вылазки, не давая врагу покоя.

Наша боеспособность заметно снижается из-за наличия гражданского населения. Как с ними быть? Этот вопрос решается единогласно: женщин, стариков и детей вывести ночью потайными ходами. И сделать это немедленно. Руководство операцией возлагается на старшего лейтенанта Белова. До войны он работал директором одного из совхозов в Крыму, хорошо знает эти места.

При обсуждении методов ведения борьбы возникло два мнения. Первое — оставаться всем на своих местах, регулярно совершать вылазки наверх, нападать на противника и, отвлекая на себя как можно больше вражеских сил, тем самым помогать нашей армии.

Второй план состоял в том, чтобы создать сильную ударную группу, с боем прорваться сквозь заслоны противника к проливу. Там можно соорудить плоты, часть людей переправить на Таманский полуостров, а если это не удастся, то пробиться в горы, к партизанам.

Вряд ли кто-нибудь из нас не понимал, что последнее предложение практически почти не выполнимо. Уже в первые дни осады немцы обнесли аджимушкайские каменоломни кольцом колючей проволоки, минировали и пристреляли дороги и тропы, ведущие к выходам. За проволочными заграждениями шли окопы. Там сторожили нас вражеские солдаты, открывая огонь по всякому, кто появлялся на поверхности.

Но у сторонников второго плана были и свои веские мотивы. В Севастополе наши войска все еще продолжали геройски сражаться, немцы оттягивали туда из-под Керчи свои войска. Стало также известно, что после окончания операции на Керченском полуострове многие фашистские части перебрасываются на север, в Донбасс. Следовательно, гарнизоны противника будут ослаблены, и если сколотить сильную боевую группу, то можно попытаться осуществить задуманную операцию.

Выслушав мнения офицеров, полковник Ягунов принял решение оставаться в катакомбах.

— Не можем мы бросить на произвол судьбы раненых товарищей, — сказал он. — Оставить их здесь — значит обречь на верную гибель. Мы обязаны превратить каменоломни в настоящую крепость. Будем активно обороняться, пока не вернутся наши…

На следующий день немцы предприняли попытку проникнуть в подземелье. Один из танков, стороживший у главного входа, заурчал, зашевелился и медленно двинулся вперед, сделав три выстрела. Снаряды уходили в камень, не причиняя никакого вреда. Наши гранатометчики приняли бой. Старший лейтенант Лэнь выдвинулся вперед и, бросив под танк связку гранат, разворотил гусеницу. Экипаж выбрался через нижний люк. Сейчас же подошел второй танк, взял на трос подбитую машину и ушел восвояси. Гусеница осталась на месте.

Очевидно, поняв, что проникнуть в штольню почти невозможно, немцы решили закупорить каменоломню. Мощным взрывом они завалили главный вход. Взрыв был настолько сильный, что на десятиметровой глубине еще долго то и дело происходили обвалы. Толстые пласты камня отрывались от потолка, хороня под собой все живое. Вслед за этим последовала еще серия взрывов. Все известные врагу ходы заваливались камнем, забрасывались железом, колючей проволокой. В ряде мест в результате взрывов образовались зияющие проемы, оказались заваленными внутренние ходы, что затрудняло наше, передвижение внутри штолен.

Время шло, продовольственные запасы быстро иссякали. Пришлось уменьшить наполовину и без того скудный паек. Единственный продукт, норма которого не уменьшалась, был сахар. Выпечку хлеба прекратили, мука закончилась. Мизерные остатки галет, сухарей и концентратов строго распределялись между ранеными и ослабевшими женщинами-медиками.

К середине июня продовольствие оказалось исчерпанным. Сахар и табак стали единственным продуктом. В ход пошли шкуры животных, забитых в первые дни осады. За ненадобностью шкуры были зарыты, но теперь пришлось их откапывать и брать в котел. Бойцы говорили:

— Начпрод лезет из шкуры, чтобы накормить нас.

Голод мучил людей, но особенно тяжело сказывалось отсутствие воды. Со всех концов раздавались стоны раненых:

— Воды, хоть бы каплю водички, товарищи…

Единственным источником водоснабжения был колодец, расположенный в тридцати метрах от главного входа. По ночам по грудам обвалившихся камней туда отправлялись вооруженные экспедиции. У колодца возникали настоящие сражения. За несколько ведер воды платили потоками крови. Но и этот колодец к концу мая был завален трупами и издавал зловоние.

Спасение наступало лишь во время дождя. В вызванных взрывами расщелинах появлялись маленькие ручейки. Тогда в котелки и жестянки капля по капле собиралась живительная влага.

В довершение наших бед иссякло горючее, умолк движок, питавший радиостанцию, погасли электрические лампочки. Жизнь в каменоломне стала еще более тяжелой. Каждая боевая группа жгла костер, непрерывно поддерживая огонь. Тут же готовилась скудная пища, разрабатывались планы очередных вылазок, принимались решения, приводилось в боевую готовность оружие. Тут спали на шинелях, латали одежду, чинили обувь, пели любимые песни.

Ягунов вызывал меня все реже и реже. Однажды я возвратился от амбразур центрального района и решил доложить полковнику о виденном. Я вошел, держа в руках горящую лучину, и был поражен царившей в штабе тишиной.

Полковник сидел за столом, подперев ладонью тяжелую большую голову. На мое приветствие он что-то невнятно буркнул и кивнул на стул. Я присел, оглянулся. У стены вповалку лежали офицеры. Кто-то медленно поднялся и приблизился ко мне. Это был майор Колесников. Я с трудом опознал его, хотя не виделись всего несколько дней. Лицо заросло бурой щетиной, глаза ввалились. Длинный тонкий нос особенно подчеркивал худобу.

Колесников молча пожал мне руку и тихо заговорил:

— Крысы, проклятые крысы не дают жизни. Целые стада развелись. Нахально бросаются под ноги. Страшно. Сегодня зарыли капитана, наверное, от него ничего не осталось…

— Товарищ майор, по продовольственной части вам уже делать нечего. Пойдете начальником третьего сектора, в первом участке, — наконец обратился ко мне Ягунов.

Он ткнул карандашом в лежавшую перед ним карту, стал пояснять задачу. Все три амбразуры сектора находятся под непрерывным наблюдением противника. Вылазки в тех местах почти невозможны.

— Надо разведать другие, менее блокированные хода, — тихо сказал полковник. — Обязательно надо разведать!..

В середине июля я получил задание полковника Ягунова подобрать человек десять добровольцев и выбраться разведанным нами ходом на поверхность. Нам предстояло проникнуть в Керчь, выяснить там обстановку и возвратиться обратно. В случае невозможности возвращения действовать по собственному усмотрению. Задание было опасным, но недостатка в добровольцах я не ощущал. Особенно настойчиво просился в разведку один славный паренек, боец третьей амбразуры. По молодости товарищи запросто звали его Володькой, — ему было не более девятнадцати лет. Окончив аэроклуб, Володька сразу же попросился на фронт, получил звание старшины и водил санитарные машины. В один из последних дней обороны Керчи «мессеры» сожгли его самолет при посадке. Так Володька попал в аджимушкайские каменоломни.

Приняв командование сектором, я обратил внимание на этого никогда не унывавшего крепыша с нежным, как у девушки, лицом. Паренек тоже потянулся ко мне, старался помочь, в чем мог, откровенничал. Зная грозящую нам опасность, я долго колебался, но все же решил взять Володьку в разведку, чем вызвал его бурную радость.

Поздно ночью, очистив от камней старую амбразуру, мы выбрались на поверхность и здесь в первое мгновение растерялись, опьянели от свежего воздуха. Длительная пещерная жизнь, видимо, отучила нас различать стороны света, мы долго мыкались, пока выбрались на дорогу. Неподалеку маячили в лунном свете какие-то строения.

Тихо переговаривались, решая, в какую сторону безопаснее двинуться, как вдруг прямо перед нами взвилась ракета. Одна, другая, третья… Огненные снопы взлетели над самыми головами. Тишину ночи разбудил пулемет. Мы бросились в другую сторону. Опять: та-та-та-та…

Ничего не поделаешь, пришлось отходить. Сначала ползком по-пластунски, потом пошли гуськом во весь рост. Немцы не решались ночью вступать в открытую схватку, в темноте они действовали из засад и укрытий. Поэтому мы спокойно добрались до своей амбразуры. Постояли несколько минут, обсуждая причину нашей неудачи.

— Слишком светло, — сказал старший лейтенант Белов. — Подождем более темной ночи.

По одному вновь спустились в подземелье. Амбразуру заложили изнутри камнями.

Возле костра я увидел группу бойцов, среди них находился и старший лейтенант Лэнь.

— Товарищ майор! — позвал он меня. — С полковником Ягуновым случилось несчастье.

В кабинете начальника обороны мы застали несколько офицеров. Полковник распластался на полу, лицо его было прикрыто каким-то лоскутом. Трагедия произошла час тому назад. Я вспомнил напутственные слова Ягунова: «Любой ценой свяжитесь с партизанами, достаньте хоть немного продуктов для больных и тяжелораненых, сообщите на „Большую землю“ о нас…» Не может быть, чтобы этот старый боевой командир потерял веру в наше освобождение, проявил малодушие и вот так нелепо…

Толки о самоубийстве полковника оказались ложными. Произошел несчастный случай во время проверки гранаты, случай вполне объяснимый, если учесть, в каких невероятно трудных условиях приходилось готовить оружие. Взрывом тяжело ранило в ногу комиссара штаба. Ему раздробило кость выше колена, требовалась срочная операция. Меня и капитана Качурина попросили в операционную на помощь хирургу.

— Анестезирующее, где я возьму анестезирующее! — беспомощно разводил руками молодой врач.

Качурин предложил свой метод обезболивания. В рот раненому мы вложили толстую самокрутку и заставили его несколько раз основательно затянуться. Махорочный дым возымел свое действие на ослабевший организм. Комиссар потерял сознание, забылся. В это время врач приступил к операции.

После гибели начальника гарнизона его пост, согласно уставу, должен был занять старший по званию начхим армии полковник Верушкин. Однако Верушкин тяжело болел сердцем. Мы все видели, каких трудов стоило пожилому офицеру передвигаться. У него появились отеки на ногах, мучила одышка. Поэтому командование подземными войсками взял на себя подполковник Бурмин. Более подходящей кандидатуры нельзя было найти. Бурмина знали по геройскому подвигу на заводе имени Войкова. Оказавшись в окружении, группа наших бойцов и офицеров во главе с танкистом Бурминым четверо суток сражалась на территории завода, а 22 мая прорвала окружение и с боями пробилась в каменоломни.

Мы уважали своего нового командира не только за его храбрость. Это был человек отзывчивый, чуткий и в то же время непримиримый к слабодушным, нытикам. Но и Бурмин через некоторое время начал сдавать, сильно похудел, стал нервным, раздражительным. Да и все мы походили скорее на живые мумии, чем на людей. Натыкаешься в узкой темной штольне на лежащего человека, стоишь и думаешь: надо бы нагнуться и пощупать, жив ли он… Иной нагнется, а иной переступит и пойдет дальше. Просто не хватало сил.

Ушел на разведку майор Колесников с группой бойцов. Ждали много дней. Не возвратился. Отправили старшего лейтенанта Лэня. Исчез и этот бесследно.

А тут еще немцы стали пачками бросать в отдушины листовки, призывая нас не тратить напрасно усилий и сдаваться. Из репродукторов, установленных поблизости выходов и амбразур, целыми днями слышались аналогичные призывы. Видя, что открытая пропаганда не дает результатов, фашисты стали применять более изощренные методы. Под видом красноармейцев они заслали к нам несколько провокаторов, которые пытались посеять панические слухи, подговаривали подземных бойцов не подчиняться командирам и комиссарам, призывали обезоружить их и организованно сдаться на милость врагу. Но обезоруженными оказались изобличенные провокаторы.

Несмотря на отчаянное положение, оставшиеся в штольне войска продолжали сражаться. Наши снайперы уничтожили из амбразур не одну сотню вражеских солдат, а разведчики однажды даже привели группу захваченных в плен румын. Все это приводило в бешенство фашистское командование. Все чаще слышались взрывы. Противник заваливал ходы, хотел похоронить нас заживо. После одного такого взрыва произошел крупный обвал внутри штольни. Несколько наших товарищей оказалось в каменном мешке. Они подавали слабые голоса, просили помощи. А все, что мы могли сделать, — слегка поцарапать штыками многотонные каменные глыбы.

После серии взрывов в подземных коридорах несколько дней стояла едкая пыль. Нечем было дышать. Потом к пыли примешался дым. Мы долго не могли обнаружить, откуда он просачивался. Дым разъедал глаза, вызывал удушье, кашель Позже мы выяснили, что гитлеровцы в нескольких местах пропустили сквозь щели резиновые шланги и компрессорами нагнетают дым в каменоломни.

И это не помогло. Подземные бойцы продолжали войну. Правда, нас в живых осталась горстка, а боеспособных — и того меньше. Я пока еще мог держать в руках оружие. Поэтому на меня и пал черед возглавить разведывательную группу.