Этого забыть нельзя: Воспоминания бывшего военнопленного

Глава 28. Подготовка восстания

Внешне спокойный и уравновешенный Никитин моментально преображался, когда ему поручали какое-нибудь задание. Это человек с большим внутренним жаром, азартный, нетерпеливый, смелый, но в то же время достаточно выдержанный, осторожный и хитрый. Благодаря этим своим качествам Никитин сумел проникнуть в сердцевину подпольной русской организации верхнего лагеря, связался с некоторыми из ее руководителей, информировал их о состоянии дел в лазарете.

Там давно искали пути для контактов с нами, посылали к нам связных. Но этого недостаточно, действенный контакт пока не налажен. Слишком мало лиц имеет возможность курсировать между нижним и верхним лагерем, и за всеми ими эсэсовцы следят в оба. Стоит вызвать малейшее подозрение, и рабский труд в каменоломне обеспечен. И то — это в лучшем случае!

Но Никитин все же нашел тропку. Остановившись однажды возле моей нары, он побарабанил сухими костяшками пальцев по шершавой доске.

— Есть новость, загляни после вечернего аппеля…

Я с нетерпением ожидал наступления ночи. Однако встреча не состоялась. Как раз в эти дни в Маутхаузен прибывали один за другим транспорты с заключенными. Подавляющее большинство новоприбывших были дистрофики, обмороженные, больные. Вся эта масса еле копошившихся существ направлялась в санитарный лагерь для сортировки. Вечером блоковый повел меня в числе других санитаров принимать очередной транспорт, прибывший из Германии. Невозможно было глядеть на больных, изможденных людей. С ними нельзя было говорить, у них не осталось сил для этого. Люди только шевелили губами и глядели печальными угасающими глазами.

Подвал, где велась обработка новоприбывших, был битком набит грязными, завшивленными людьми. Лежали прямо на цементном полу, едва ворочая тяжелыми стрижеными головами. Я по обязанности санитара помог человеку подняться на ноги и пройти в душ, но он уставился на меня, что-то шепча. Кажется, он произнес мою фамилию.

— Кто вы? — спросил его.

— Че-ре-дни-ков…

— Вася Чередников? Из Заксенхаузена?

В ответ он кивнул головой.

Надо срочно принять меры, чтобы спасти Чередникова. Утром я сообщил Григоревскому, что наш товарищ находится в опасности, не сегодня-завтра он может оказаться в газовой камере. Саша — к Зденеку Штыху, тот — к Казимиру Русинеку. Поляк Русинек работал в канцелярии санитарного лагеря. Благодаря ему у многих советских заключенных, которых эсэсовцы собирались уничтожить, оказывались другие номера.

Под видом выздоравливающего Василия Чередникова перетащили к нам на блок, доктора подлечили его. Петрович, Никитин и Индри Коталь добывали ему дополнительные порции хлеба и баланды, пока поставили парня на ноги. Когда он немного пришел в себя, я спросил его о судьбе товарищей из Заксенхаузена.

Чередников грустно качал головой.

— Немцы напали на след организации, всех без разбора хватают. Одних — в крематорий, а меня вот привезли сюда, в Австрию. Но тут я вижу такую же трубу и так же воняет горелым мясом.

Я поспешил осведомиться о генерале Зотове.

— Зотова не трогали, но теперь… Может быть, и его уже нет.

Чередников рассказал о гибели Козловского. Однажды, равняя строй, эсэсовец ударил его палкой. Парень не сдержался, набросился на фашиста, вцепился ему в горло. Примеру Козловского последовали остальные заключенные. Они захватили у конвоиров оружие, нескольких застрелили. В лагере поднялась тревога. Восставших покосили из автоматов и немедленно отправили в крематорий. Многие из них были еще живые, раненые.

Из рассказа Чередникова мне стало известно также об участи большой группы немецких антифашистов, с которыми я сидел на 58-м блоке в октябре сорок четвертого года. Среди них: Эрих Больтцев, Гейнц Барч, Ганс Ротбард, Матиас Тессен, редактор коммунистической газеты «Роте фане» Эрнст Шнеллер — всего двадцать семь человек. Всех их казнили тогда же.

Лишь на третий или четвертый день мы возвратились к нашему разговору с Никитиным.

— Есть контакт с польскими патриотами, — сообщил он мне. — Сегодня тебя ждет Кази.

Кази — это и есть Казимир Русинек, которого мне довелось видеть два-три раза при случайных обстоятельствах, но о котором я знал много хорошего. Казимир — наш верный друг и товарищ.

Я прежде всего поблагодарил Русинека за его нелегкую работу, но он не желал слушать никаких похвал. Сразу же предложил начать разговор о деле.

— Перво-наперво, мы не должны с вами видеться, — сказал он. — Договариваться будем через Григоревского и Никитина. Мне приходится быть чрезвычайно осторожным. Шпики следят за всяким, кто встречается с русскими.

— Хорошо! Но раз мы уже здесь, надо договориться. Вы согласны с тем, что нам следует действовать вместе? В случае восстания можете вы выставить боевые вооруженные группы?

Внимательно выслушав меня, Русинек горячо произнес:

— Драться только вместе. Французы, испанцы, чехи, мы и вы. Иначе нас раздавят поодиночке. Что касается боевых групп, то посоветуюсь и через Григоревского сообщу.

Русинек информировал меня о последних новостях. Советская Армия стремительно наступает, приближается день расплаты над гитлеровцами. Вероятнее всего, они попытаются замести следы своих черных дел.

— Они постараются всех нас уничтожить, — кивком головы он показал в сторону крематория. — И поляков, и русских, и всех. Но мы не допустим, мы будем сражаться.

Когда я рассказал товарищам о разговоре с Русинеком, о его настроении, ребята еще больше воспрянули духом. Вот это настоящий поляк! Виктор Логинов и Алеша Костылев рвались в бой. Никитин подтрунивал над Петровичем:

— Слыхал! А ты говорил! Нет, брат, поляки разные бывают…

Вслед за встречей с Русинеком у меня состоялось свидание с представителем чешской группы Иржи Гендрихом. Этот спокойный, вдумчивый человек произвел на меня большое впечатление. Его главная мысль заключалась в том, что во время восстания основной массой, на которую следует опираться, должны быть люди рабочих команд из верхнего лагеря. Здесь, в лазарете, способных к боевым действиям очень мало. Люди больные, ослабевшие от голода вряд ли смогут долго продержаться. Я с ним полностью согласился. Наши взоры невольно обратились наверх, к центральной подпольной организации лагеря.

Надо обязательно проинформировать верхних товарищей о наших возможностях, обязательно условиться о совместных действиях. План атаки нами разработан неплохо, тщательно продуман, но силы, силы… их не только мало, их явно недостаточно. Наш арсенал состоит из припрятанных железных прутьев, булыжников и… огнетушителей. Вся надежда на внезапность нападения и захват оружия у часовых на вышках. Дальнейшее будет зависеть от умелой перегруппировки и создания превосходства на решающем участке боя.

Петрович ходит хмурый. Он недоволен и самой обстановкой, и невозможностью дополнительно добывать продовольствие. Зато Лешка Костылев не унывает, глаза его то и дело загораются в предвкушении предстоящих схваток. Он часто сравнивает игру в футбол с военным искусством — та же мгновенная оценка обстановки, принятие решения, создание перевеса, прорыв и…

— Гол! — шутливо заключает Петрович.

Однажды, закончив выполнение своих утренних обязанностей санитара, я присел отдохнуть. Ко мне подошел Никитин и тронул за плечо.

— Андрей, тебя ждут у Саши.

У доктора на койке сидел голубоглазый парень лет двадцати пяти. Он улыбнулся мне, протянул руку.

— Сахаров Валентин.

Эта фамилия уже была мне знакома. Я знал, что Сахаров — один из руководителей русской подпольной организации верхнего лагеря. К нам он пришел под видом больного, нуждающегося в неотложной медицинской помощи.

Разговаривать с Валентином легко и приятно. Живой, энергичный, он быстрым взглядом своих необычайно голубых глаз тотчас привлекал собеседника. У меня к Сахарову уйма вопросов: надо узнать, что у них там делается и как связать в единую цепь наши усилия. Однако Валентин опытный конспиратор, то и дело подает мне знаки не увлекаться. Мы ведем речь об уборке барака, о лекарствах и питании, а когда вблизи никого нет, Сахаров коротко сообщает нужные мне сведения.

Из его отрывистых фраз мне становится ясно, что наверху тоже идет кропотливая подготовка к восстанию. Никто не намерен стоять в стороне от борьбы, ибо каждому ясно, что гитлеровцы обязательно попытаются истребить заключенных всех до одного.

Я объяснил Сахарову, что в санитарном лагере очень мало людей, способных держать в руках оружие. Из тысячи таких найдется тридцать, от силы пятьдесят.

— А как у вас?.. — указательным пальцем Сахаров имитировал спуск курка.

— Кое-что имеем. Раздобыли в аптеке нитроглицерин и решили организовать изготовление гранат.

— Это здорово! — сразу же оценил Сахаров.

Гость спешил. Прощаясь, он сообщил, что мне обязательно надо повидаться с одним человеком. Фамилия Кондаков. Зовут Иваном Михайловичем.

О Кондакове мы знаем, что там, наверху, он начальник подпольного штаба, к нему идут нити от многих организаций. Мне предстоит связаться с майором Кондаковым, доложить ему обстановку, получить указания.

На дворе метет. От крайнего барака, который упирается в южную стену, к нам движется процессия: несколько человек тянут за дышло тележку, нагруженную как попало трупами. За ней под охраной идут двенадцать полосатых скелетов. Идут ко всему равнодушные и безучастные. И те, что на тележке, и эти бредущие — одно и то же. Через двадцать минут всех их бросят в печь крематория. Вон его труба полыхает зловещим огнем.

Возвращаемся в барак. Перед глазами неотступно стоят тени в полосатых халатах, бредущие за повозкой. Сколько раз наблюдали мы такие картины! Но сейчас приходится оценивать факты по-иному: такие же люди, голодные и обессиленные, должны стать нашими бойцами. Им предстоит идти на штурм фашистских бастионов, предстоит буквально зубами рвать колючую проволоку. Им предстоит сражаться.

— Пойдут такие за нами? — спрашивает Никитин, как бы догадываясь о моих мыслях.

— Пойдут! Все, у кого движутся ноги и видят глаза. Все, даже мертвые!

На утреннюю поверку я поднялся с тяжелой головой. Всю ночь беспокоила мысль: как поскорее организовать мой визит наверх.

Наконец, от Сахарова через связных поступил сигнал: меня сегодня ждут. Никитин снарядил повозку. Меня впрягли пристяжным, и мы вчетвером тронулись в путь за продуктами. Зная, что эсэсовцы всегда требуют от заключенных быстрых движений, Петрович в воротах делано-бодрым голосом стал понукивать:

— Шнель, шнель, чего плететесь!..

Эсэсовцы критически оглядели нас, казалось, вот-вот остановят, но все обошлось благополучно.

Вскоре мы оказались на аппель-плаце верхнего лагеря. Издали заметил фигуру Валентина Сахарова. «Где-то мои дружки по Заксенхаузену: Борис Винников, Петр Щукин, Иван Сиренко?» — думал я, глядя на знакомый барак. Не единожды пытался я связаться с ребятами и все безуспешно. Живы ли они? Удастся ли снова встретиться с ними?

Товарищи оставили меня возле повозки, а сами отправились в кладовую. Валентин прошел мимо и на ходу успел сообщить, что за бараками меня ждет Кондаков. Как только Петрович возвратился, я поспешил вслед за Сахаровым. Валентин отвечал на мои вопросы, но чувствовалось — не все ему ясно.

— Иван Михайлович объяснит вам. У него есть подробный план действий.

Кондаков подошел тихо и незаметно, я даже не сообразил, с какой стороны он появился. Окинул меня взглядом слегка прищуренных глаз.

— Ты и есть Пирогов?

— Да, я.

— Вот что, дорогой товарищ, — начал он. — Решением интернационального комитета ты введен в его состав. Не возражаешь?

— Благодарю, — ответил я. — Буду делать все, что в моих силах.

Затем Иван Михайлович стал информировать меня о замыслах комитета. Теперь уже абсолютно ясно: эсэсовцам дан приказ убить всех узников, как только приблизится фронт. Об этом стало известно из достоверных источников. Необходимо упредить их, подняв вооруженное восстание. Другого выхода нет: лучше погибнуть в бою, чем быть сожженными там… — Кондаков кивнул в сторону крематория.

Я подробно рассказал ему о степени боеспособности санитарного лагеря. Мы пришли к единодушному заключению, что нужно координировать наши действия.

— Общий план усовершенствуем, — сказал Иван Михайлович, — у нас есть великолепные специалисты с академическим образованием — полковники Шамшеев и Иванов, подполковник Коток. Предложение насчет ослепления часовых огнетушителями интересно, мы продумаем его в деталях. Тебя переведем в верхний лагерь, такое мнение интернационального комитета. Об этом побеспокоится Сахаров.

Наша беседа внезапно прервалась. Заключенный, обеспечивавший безопасность нашего свидания, прошмыгнул в сторону барака, что означало тревогу. На аппель-плаце показался рапортфюрер. Кондаков скрылся столь же незаметно, как и появился, а я выждал, пока рапортфюрер зайдет в барак, и вернулся к своим. Петрович уже ждал меня и ворчал, его успокаивал Никитин:

— Не бойся, наш русский Иван любого фрица обведет вокруг пальца.