Хищное утро (СИ)

xxxi

— Бишиг! Хоть ты мне объясни! Ну мы же друзья?

Это было несколько дней спустя, и моё горло почти пришло в норму, но я всё равно стоялась побольше молчать, — поэтому в ответ на это весьма сомнительное утверждение только нахмурилась.

Става, одетая в ярко-фиолетовый вельветовый сарафан поверх жёлтой рубашки в цветочек, оседлала Сукиного Сына, улеглась грудью на широкую каменную шею и лениво мяла руками ухо. Сверхтяжёлая штурмовая горгулья стояла неподвижно, но в её рогатой морде мне виделось недоумение.

Конечно же, мы со Ставой не были подругами, хотя именно Става единственная из всех знакомых догадалась прислать мне на дом фруктов. Из дорогущих на материке цитрусов в корзине был один только кривоватый лимон с зелёным боком, который я без малейшей жалости пожертвовала Ёши для его алкогольных экзерсисов, зато крупная тепличная клубника и жёсткие сладкие груши оказались действительно приятным подарком.

Тем не менее, общение со Ставой было всё же скорее рабочим, и приехала она обсуждать разные серьёзные вещи, вроде убийств и заговоров.

— Эти ваши колдовские дела, — пожаловалась Става, возясь на горгульей спине, — такие странные!

— В чём именно странность?

Става сморщила нос, но всё-таки принялась рассказывать.

В наличии имелось два трупа молодых колдунов, погибших от многочисленных разрывов внутренних органов и перитонита, — и отсутствие запахов посторонних на месте гибели. При обоих телах обнаружили крысиные деньги, и Волчья Служба запросила перевод дела из полиции; там планировали, конечно, искать между погибшими какие-то связи, но столкнулись с неожиданными для них сложностями.

Ставу они все отчего-то возмущали, как будто никогда раньше она не сталкивалась ни с культурным разнообразием, ни с неразговорчивыми свидетелями.

Связь этих двух смертей, говорила Става, отчаянно жестикулируя, — совершенно очевидна! Ну не бывает же, действительно, таких совпадений?! Почему же тогда все ваши несут какую-то ерунду вместо внятных показаний?..

С чего и когда двоедушница возомнила меня коллегой, с которой можно обсуждать такие вещи, я не поняла: вообще-то я только создавала для полиции горгулий по договору государственной закупки, и подписанное мной соглашение о конфиденциальности было хоть и довольно обширным, но всё же не настолько. Тем не менее, Става явно намеревалась выбалтывать мне служебные секреты и страшные тайны мохнатых.

— Ну вот смотри, — кипятилась она, размахивая руками вокруг горгульей головы, — есть Асджер Скованд. Залез ночью в охраняемый горгульями особняк, получил множество ударов тяжёлым тупым предметом по корпусу, умер. Есть Матеуш Вржезе, который пришёл на вечеринку, на которую его не приглашали, получил множество ударов тяжёлым тупым предметом по корпусу и умер. В обоих случаях била, предположительно, женщина. Тебе не кажется разве, что это, ну… одна и та же женщина?!

Я пожала плечами и спросила другое:

— Матеуш Вржезе действительно проснулся в хищное утро?

Става застонала в голос и побилась лбом о горгулью шею. Сукиного Сына она почему-то любила больше, и отмеченный зелёным Хероватый — Ларион покрасил аккуратно, ровным слоем, с чёткой линией границы на шее и стильными полосками на роге, — стоял в противоположном углу неприкаянный и обиженный.

— Вы все!.. Вы все об этом спрашиваете. Как будто это что-то меняет!..

Я нахмурилась снова. Потому что это, конечно, меняло.

Наверное, есть вещи, которые двоедушникам сложно объяснить колдунам, — от религиозных вопросов до этих их странных брачных свистоплясок с «истинными парами». Мы живём бок о бок много столетий и должны бы уже, наверное, научиться понимать друг друга; но, к сожалению, есть множество вопросов настолько тонких и неуловимых, что они становятся почти интимными и оттого труднообъяснимыми.

Как объяснить двоедушнику, что такое хищное утро?.. Става понимает это, наверное, на каком-то своём элементарном уровне, и в её голове хищное утро — это, вероятно, что-то вроде своеобразного психиатрического диагноза, вызванного профессиональной деятельностью; где-то там же, где посттравматическое стрессовое расстройство у военных. Ведь, действительно, те, кто просыпается в хищное утро, уезжают лечиться к младшим Бишигам, а младшие Бишиги — это, как всем известно, для психов.

На деле, конечно, несчастные уезжают к младшим Бишигам вовсе не ради лечения: просто в пансионате можно обеспечить одновременно и безопасность, и комфорт. Помочь же жертве хищного утра не могут ни Бишиги, ни Сендагилея, потому что первые исцеляют сознание, а вторые — тело, и никто из них не умеет вылечить кровь.

— Объясни мне, — потребовала Става. — Или это секрет?

Это не был секрет. Нет никакого закона, запрещающего рассказывать мохнатым о хищном утре; другое дело, что им это вряд ли для чего-нибудь нужно.

Я вздохнула. Става смотрела серьёзно и даже перестала болтать ногами. Была суббота, я отменила семинары в университете, — этому ужасно расстроилась бабушка, и я скрылась от неё в мастерской.

— Ладно. Что ты знаешь о крови?

Всякий колдун сделан из крови своего Рода. В ней — наша сила, наша память, наше прошлое и наше будущее; с самого рождения мы связаны ею с каждым из своих предков — и с каждым из своих потомков.

Когда-то кровь была полна Тьмы. Тогда она была сине-чёрной и густой, словно смола, и из одной неё мы могли составлять ритуалы. От этого нас боялись и жгли, от этого мы бежали в прекрасный пустой мир за грань небытия, и были здесь свободны и счастливы, пока не пришёл Лес.

Время бежало бурной рекой, а кровь — разжижела и сделалась красной. Теперь в наших венах — лишь осколки Тьмы и отдельные капли её слёз.

Капли Тьмы — это та же вода. Но не та, что бежит в реках двоедушников, нет; другая. Та, что наполняет колдовское море, в котором дремлют чудовища и прячутся от жадных людей последние искры Света. Та, что питает наши острова и скрепляет наши браки. Та, из которой сделаны ритуальные зеркала.

Кровь знает, зачем ты есть, и в чём твой смысл. Кровь привела тебя в Род, связала тебя накрепко с предками, и ты продолжаешь собой начатую давным-давно линию.

— Ты понимаешь? — спросила я, хмурясь.

Става кивнула, но в её жесте не было уверенности.

— Представь, — я потёрла лоб, — представь, что кровь — это всё, что знает о тебе Полуночь.

— Но Полуночь знает обо мне решительно всё!

— Вы говорите, что Лес даёт вам судьбу. Ведь так?

Става потрясла головой:

— Когда-то раньше, может быть! Но теперь… мы бежим по небу в Долгую Ночь, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так становятся двоедушниками.

— Да, да. Вот представь теперь, что зверь — это кровь. Он у тебя есть, и поэтому ты знаешь, кто ты такой и что должен делать. Понимаешь?

Става сморщила лоб, а потом подтянула ноги на горгулью и улеглась на спину. От моего стола были теперь видны только раскинутые руки, край фиолетовой юбки и правая нога в полосатой гетре.

— Допустим, — наконец, сказала Става. — Допустим! И что?

Строго говоря, я не знаю, как это работает у двоедушников и что бывает, если ты не делаешь того, чего хочет от тебя твой зверь и Полуночь, — но вряд ли ведь что-то хорошее?

У колдунов есть для этого название, и это название — хищное утро.

Оно пришло за нами тогда же, когда затонул Королевский остров; оно, говорят, проклятие Последнего Короля или и вовсе — наказание, посланное нам, неверным детям, самой Тьмой. Оно — плата за предательство и за эгоизм, месть за совершённое зло и за зло, на которое мы закрыли глаза; оно — оставшийся навечно внутри шрам от старой трагедии.

А ещё, говорят, оно — цена: за невысказанное, недоступное, невозможное. Ты платишь за то, что может дать тебе одна только Бездна, и взамен отдаёшь ей свою кровь и свою жизнь.

Всякий колдун сделан из крови своего Рода; всякий колдун продолжает свой Род и ему верен. И если однажды ты решаешь предать свою кровь, будь готов к тому, что она восстанет.

Ты просыпаешься в хищное утро, так говорят; но, по правде, именно ты — не просыпаешься. Ты остаёшься в дикой, безумной темноте, среди эха полузабытых кошмаров и теней страшных сказок; ты смотришь в глаза Бездны и слышишь её шёпот, а твоя кровь горит, пока не убивает твоё тело.

Если ты проснулся в хищное утро, ты уже мёртв, и впереди — одна только ужасная агония.

— …поэтому, понимаешь, если Матеуш Вржезе проснулся в хищное утро — нельзя говорить, будто его убили.

— Ты же сама была там, — Става звучала озадаченной. — Я читала протоколы. Ему пытались помочь заклинаниями, но он всё-таки умер, на глазах у десятков свидетелей.

— Это не убийство, — повторила я. — Если он проснулся в хищное утро, он уже был мёртв внутри. Мы надеваем траур сразу, когда это случается. И если кто-то помог ему отмучиться быстрее, это было милостью.

— Милостью было бы найти нормальных врачей, — проворчала Става.

Я вздохнула. Конечно, она не поняла бы, что такое кровь, как ни объясняй.

Она перекатилась по спине горгульи, спрыгнула на пол и отряхнула сарафан, а затем деловито встряхнула косичками:

— Бишиг! А как вы решаете, что такое предательство?

— В каком смысле?

— Как вы решаете, что вот это — верность крови, а вот это — предательство?

— Этому учат с детства, — я нахмурилась, — что такое хорошо, что такое плохо, что такое долг и что такое Дар. Это вопрос достойного воспитания.

— Я не это имела в виду.

— А что?

Става вздёрнула нос, просвистела что-то немелодичное, а потом сказала:

— Я знаю одну двоедушницу, которая пришла как-то в Храм и покаялась, что спорила с Полуночью. И знаешь, что ей ответили?

— Что?

— Что это кощунство, — Става улыбнулась широкой фальшивой улыбкой. — Что это кощунство, Бишиг, — думать, будто ты знаешь, чего хочет Полуночь.

__________

История о воле Полуночи, предназначении, истинных парах — а также о травме, вине и, конечно, любви — рассказана в романе «Долгая ночь».